От игры в прятки Руфь отказывалась, только когда по-настоящему засыпала. Тогда ее тело уже ничего не могло от него скрыть. С жутким спокойствием Зуттер ждал мгновения, когда она перестанет контролировать свое дыхание. Несмотря на доносившиеся из преисподней стоны и клокотанье ада, Зуттеру хотелось думать, что бог сна держит демонов в страхе и позволяет им только издавать звуки, но не терзать ее. Тогда и для него наступало время проглотить таблетку от бессонницы — без нее он так и не сомкнул бы глаз до утра. Пока Руфь, овеянная холодом смерти, оставалась на кухне, он отказывал себе в снотворном, хотелось ему того или нет. Для него делом чести было лихорадочно бодрствовать вместе с ней. Он переживал, если его одолевала слабость и вместе с естественной усталостью на него слетал короткий сон. Мы не так созданы, чтобы, не зная меры, оберегать своих братьев, а сестры сами должны нас остерегаться. В нашей любви нет такого места, где бы не гнездилось предательство. Оно может заявить о себе в любой момент. Может доказать, что оно сильнее любви, сильнее стыда. Не напрягайся, Зуттер, говорила любовь и добавляла словечко «пожалуйста», редко употребляемое Руфью, так как оно много для нее значило. Ты ведь волшебник. У тебя есть два средства, которые мне помогают.
Вторым были сказки. А первым все еще оставалось объятие. «Обними меня, — говорила она. — Ты же знаешь меня, как никто другой».
С каждым разом он все больше сомневался, надо ли это делать. Хотя они и спали вместе, но близость ни разу не обходилась без слез. После всего ему приходилось крепко сжимать ее руками, словно оберегая от падения в пропасть, словно она не лежала уже, измочаленная, у подножия скалы. Он был для нее тем и другим: скалой, о которую она разбилась, и обитающим в горах гномом, который поднимал разбившуюся. Обреченная на смерть, она соблазняла его и насмехалась над его бережным к ней отношением. Будь брутальным, требовала она, забудь не только свой стыд, но и свой страх, свою робость, свое отвращение. А когда все кончалось, она отвечала потоками слез, и он не мог понять, плакала она, когда приходила в себя, от облегчения или от боли. «Это тебя не касается, — говорила она, — прибереги свою чуткость для правосудия, мне нужна твоя бесцеремонность, она и тебе понадобится, когда меня не станет».
Так к исполнению супружеского долга снова примешалось нечто запретное. Руфь не хотела умирать как близкий Зуттеру человек, она хотела, чтобы он любил ее, как совсем чужую женщину, и требовала от него этой авантюры.
Вторым волшебным средством были сказки братьев Гримм, колыбельные песни Руфи, которые она слушала днем и ночью. В последние месяцы жизни она потребовала, чтобы он читал ей сказки на нижненемецком диалекте. Ее забавляло, как он изо всех сил старался произносить непривычные слова. Постепенно он привык это делать, казалось, он слово за словом изобретает новый язык. Жили-были однажды муж и жена, и пока они были богаты, у них не было детей, а когда пришла к ним бедность, родился у них маленький мальчик. «Меленький?» — спрашивала Руфь. «Нет, маленький, — отвечал он. — У этой сказки совсем не берлинское произношение».
Сказка называлась «Фердинанд верный и Фердинанд неверный», и речь в ней шла о маленьком сыне столь удачно обедневшей супружеской пары, который получил в крестные отцы такого же бедняка. Крестный подарил ему ключ, который, когда мальчику исполнится четырнадцать, откроет перед ним ворота замка, стоящего посреди луга. Так оно и случилось, он нашел замок, но в нем не оказалось ничего, кроме лошади, Сивки, но юноша был рад и этому. Раз у него теперь была лошадь, он поехал дальше верхом. На пути ему попалось писчее перо, но он не стал его поднимать. Как вдруг слышит за спиной у себя голос: Фердинанд верный, возьми его с собой. Он не видел человека, который произнес эти слова, но рыба, что лежала на берегу и жадно хватала ртом воздух, умела говорить человеческим языком. Юноша пустил ее в воду, и она сказала, что хочет дать ему дудочку. И если с тобой случится какая беда, сыграй на ней, и я тебе помогу, а если что уронишь в воду, сыграй на дудочке, и я достану. После этого он встретил человека, которого звали, как и его, только чуть по-другому: Фердинанд неверный. Вместе с ним он поехал в ближайший город и по дороге выболтал все свои тайны. В трактире им встретилась славная девушка, которая влюбилась в Фердинанда верного, потому что он был видный из себя парень.
В этом месте Руфь стала дышать спокойнее, и Зуттер понизил голос, почти уверенный, что она уже не слушает о дальнейших приключениях Фердинанда верного: о том, как король назначил его форейтором, как король непрестанно жаловался, что у него нет возлюбленной, и как Фердинанд неверный вдруг сказал королю на верхненемецком языке, на котором говорить не следовало: У вас же есть форейтор, пошлите его за невестой, а если он не справится, отрубите ему голову. И о том, как Фердинанд верный поплатился бы головой, если бы его говорящий Сивка не посоветовал верному дружку потребовать у короля два корабля: один — полный мяса, а другой — хлеба, чтобы ублажить великанов, охраняющих принцессу. И все-то ему удалось: тихо, тихо, дорогие мои великанчики, я о вас позаботился, я привез вам кое-что. И смотри-ка, великаны были так добры, что сами доставили заколдованную невесту на корабль Фердинанда верного.
Но на этом испытание не закончилось, оставались еще рыба и подобранное Фердинандом верным перо, которые тоже должны были прийти на помощь. Поэтому, когда ему снова пришлось пуститься в путь, чтобы доставить еще и сочинения возвращенной королю принцессы, тут как раз пригодилось и перо, но оно упало в воду и пропало бы навсегда, не соверши дудочка очередное чудо и не вынеси рыба перо из глубины вод.
Но король был никудышной парой своей невесте, потому что у него совсем не было носа. Принцессе куда больше хотелось бы заполучить нос Фердинанда верного — да и его самого в придачу. Чтобы добиться своего, она решила показать королю свое волшебное искусство и сказала, что может отрубить человеку голову и снова водрузить ее на место, не причинив тому никакого вреда. Разумеется, Фердинанд неверный, о котором давно ничего не было слышно, посоветовал проделать этот фокус с Фердинандом верным. Но волшебница не обманула: она так ловко приставила отрубленную голову Фердинанда верного к телу, что одна только красная полоска выдавала то место, где они были соединены. Теперь и король решил попытать счастья. Отрубив королю голову, невеста все свое искусство употребила на то, чтобы голова не пристала к телу. Король так и не ожил, а она обвенчалась с Фердинандом верным. Вдобавок ко всему Сивка поднялся вдруг на задние ноги и превратился в принца, которому в сказке не нашлось применения; разве что это могло бы послужить утешением тем бедным родителям, от которых ушел сын. О Фердинанде неверном, которого следовало примерно наказать, тоже нет никаких упоминаний. Должно быть, он затерялся среди дворцовой челяди.
Это подозрение лишь мелькнуло невысказанным в голове Зуттера, так как Руфь спала глубоким сном, на ее лице не было выражения веселости, которое обычно озаряло ее сон. Оно казалось строгим и напряженным. Вдруг, не открывая глаз, она произнесла хриплым голосом:
— «Кто живет не по правде». Прочти и эту сказку.
Зуттер не мог понять, проснулась она или говорит во сне. Сказка с таким названием была ему неизвестна, он проверил по оглавлению: у братьев Гримм такой не было. Руфь, казалось, и не ждала ответа. Она повернулась в кресле и закрыла лицо рукавом пуловера.
Это не посмертная маска, подумал Зуттер. Если одна фраза может изменить ее так, как сама смерть. Он не верил, что смерть придает лицу определенные черты. С момента, когда она наступает, смерть уничтожает субстанцию лица, заменяет ее неопределенным выражением разложения. У человека нет лица для вечности, остается всего лишь гримаса, за которой ничего не кроется. Только для бренности есть у нас лицо; так камни, вынутые из воды, высыхая, теряют свой блеск. Любая фиксация убивает жизнь: и моментальный снимок, и пуля в грудь.
В нем не сложился какой-то определенный образ Руфи. Только в мгновения между бодрствованием и сном он видел ее образ как целое, но всегда в движении, никогда с четко обозначенным лицом. Черты ее облика были в слегка приподнятом плече, в ищущих движениях пальцев на спинке стула или в шаге, в движении тела от кухонной плиты к табуретке. Руфь старалась сделать этот шаг украдкой, чтобы он не заметил, как по ее телу пробегает дрожь и резкий толчок заставляет ее сесть. Устала от дневных тягот.
