— Ты, наверное, круглый год тут плаваешь, русалка русалкой…
Но она глянула сбоку, мокрыми пальцами убрала с щеки черную прядь, а та тут же вернулась на место, и ответила неохотно, стесняясь:
— Не нужно говорить.
Он быстро поднял лицо. Скалы, казалось, нависали, склоняясь на фоне выбеленного зноем неба.
— Что, неужели обвал?
— Что? Не-ет. Силы берегите.
И он послушно замолчал, недоумевая, а к чему их беречь, сто метров проплыть — это же семечки. Телу в летней воде было радостно. Хорошо.
Медленно плывя, они придвинулись ближе к стене, она еще вознеслась, забирая в высокую даль низенькую щетинку зелени, казалось, не сосны там наверху, а короткая травка. И солнце, такое яркое, каленое, вдруг потускнело, трогая зелень белым краем. От скальной стены на воду падала глубокая тень. И когда двое пересекли ее границу, мир ощутимо изменился.
Тут жило смутное эхо, плеск и шумы воды усилились, пересекаясь и скрещиваясь. Не так, как на ласковом просторном пляже, когда вода бежит послушно, волны блюдут очередь, закрываешь глаза, а за пределами зрения продолжается неустанная ритмическая работа: накатило, шлепнуло, отступило.
Петр закрыл глаза и сразу открыл их. В уши кинулись шепоты, вскрики, их следы и тени, перекрываемые новыми шепотными словами воды. Улыбнулся Инге мокрым ртом. Хотел поделиться открытием, но промолчал, решил, расскажу после. Она озабоченно поглядывала за него, в сторону солнечного света, и он тоже на ходу оглянулся.
— Ого…
Посреди неба надувала сама себя белая туча с серыми впадинами, не так, чтоб огромная, но тяжелая с виду, вытягивалась столбом с плоской, сдвинутой набок макушкой.
— Вот, — сказала Инга, и он отвлекся, рассматривая теперь уже совсем близкую, только руку протяни, каменную поверхность в гладких, шлифованных водой наплывах.
— Что вот? — удивился, поводя руками в прохладной свежей воде.
— Не надо близко, может стукнуть, — она протянула из воды руку, останавливая его в паре метров от стенки. Мокрая голова ее опускалась и подымалась, а он, находясь совсем недалеко, опускался и подымался тоже, как на качелях — она вверх, он вниз.
— Надо нырнуть. Нырнете?
Петр смерил взглядом огромную стену. Не стал оборачиваться, чтоб посмотреть, далеко ли уплыли от скалы. Но плечам стало щекотно. Прогоняя мурашки, пожал плечами.
— Конечно. Давай.
Инга еще раз глянула на тучу, и, вдохнув неглубоко, свернулась комком, разворачиваясь почти у его ног, мелькнули внизу белые пятки над черным пятнышком купальника. Петр тоже вдохнул. С легким раздражением огляделся, запоминая. Стена, будто из твердого серого неба, белая над ее краем и синяя выше — пустота, в ней туча, торчит бракованным грибом взрыва. Слепящее серебро плоской воды до самого горизонта.
И вдруг испугавшись, что промедлит и придется болтаться на воде, ожидая, когда девочка вынырнет, а то еще плыть обратно одному, тоже сложился, стараясь не толкать себя в сторону стены. И под водой открыл глаза. От неожиданности булькнул, увидев прямо перед собой темную кривую дыру, а в ней болтающуюся ногу, похожую на коричневую водоросль.
В два гребка вошел в черное пространство, развернулся, поднимая голову, и почти ослеп — над ним, совсем рядом блестела изнанка зеркальной глади, ртутная, живая. Пробивая ее макушкой, с шумом выдохнул и заоглядывался, цепляясь руками за острые стенки подводного колодца.
— Ни-чего себе! — голос усилился и гулко улетел вверх, ударяясь о неровности стен, — себе-себе-себе…
Колодец светил верхним крошечным, как пятачок, светом, и выбраться на края не было возможности, их просто не было. Держась пальцами за маленькие уступы, и пошевеливая в воде ногами, чтоб оставаться на месте, Петр шепотом спросил:
— Значит, у него в боку дыра, под водой? И мы в нее пронырнули?
— Да.
«Да-да-да» подхватило эхо. Перебирая руками, Петр осматривался. Неровная стена сворачивала, там, за ней вода журчала, куда-то вливаясь и выливаясь снова. И за уступом стена снова возвращалась к ним, висящим над глубиной.
— Если отдохнули, давайте дальше?
— Дальше?
Инга покусала губы, раздумывая. Туча не нравилась ей, но она невелика, а день еще не повернул на вечер, может, солнце выжарит ее, превратит в горсть мелких облачков, и они растают. Вряд ли они вместе поплывут сюда снова. У него такое лицо. Кажется, испугался. Или нет? Ведь не скажет. Но второй раз может просто не захотеть.
— Дальше, — решилась и отпустила каменный краешек, — сюда.
Прохладная вода заструилась по его боку и ногам, когда проплыла мимо, исчезая за уступом. Петр двинулся за ней, задирая голову и стараясь покрепче запомнить — изрезанные временем высокие стены, пятно яркого света вверху, темную поверхность воды и свои руки в ней.
Уступ оказался широкой расщелиной, уползающей в толщу скалы. Вверх расщелина сужалась, криво стекаясь в черный зигзаг на коричневом камне. А Инга ждала его, стоя на черном фоне, выше уровня воды, прямо в середине трещины, держалась за стенки руками.
Петр подплыл, с удивлением схватился рукой за мокрую, намертво вбитую краями в камень, дощечку, и девочка подвинула ступню. Под водой белела еще одна вбитая в камни ступенька.
— Я пойду, и вы идите за мной. Голову не ушибите только.
Повернулась, мелькнула пяткой перед его лицом и, поднимая ногу, ступила на следующую деревянную ступеньку. Мужчина выбрался, потопал недоверчиво. Мокрое дерево равнодушно приняло удары, края вросли в камень, видимо, очень давно. Следующая ступень, вколоченная в пространство, висела перед ним на уровне коленей. Ставя на нее ногу, он изогнулся, чтоб не треснуться головой о нависающий козырек.
Так, изгибаясь то в одну, то в другую сторону, приседая и снова поднимаясь, они уходили в скалу все глубже, и вокруг не было ничего, кроме почти неразличимых стен и шепотного плеска воды внизу.
Пять ступеней вверх, еще три дощечки прямо, и после снова вниз, а колени уже дрожали, и он виновато усмехнулся, пробираясь следом за еле видимой спиной, и правда, болтал, а силы понадобились. В основном из-за постоянного напряжения, чтоб оберечь голову и локти от внезапных острых выступов.
Вперед посветлело.
— Вот, — сказал девичий серьезный голос, и Петр встал на последней ступеньке, чуть выше поднятого к нему лица. Спрыгнул, держа протянутую к нему руку. И не отпуская ее ладони, затоптался в восхищении.
— Вот это да-а-а…
Небольшая, размером с комнату пещера с высоким куполом потолка, разорванным сверху, скрипела и звенела крупным песком под их медленными шагами. Далекое отверстие в куполе лило солнечный свет, он ложился горячим пятном, чуть сдвинутым от центра, и песок в пятне горел мелкими драгоценными искрами. А в тени нежно светился, будто его настрогали из серебра. Кое-где у стен лежали черные и серые валуны. В стенах змеились тонкие трещины, и оттуда посвистывал тонкий злой сквознячок.
Петр отпустил руку Инги, и пошел вдоль стен, наклоняя голову, чтоб лучше слышать поющие шаги. Задирал лицо, разглядывая стены. Засмеялся, выходя в солнечный свет. Вернулся обратно, смеясь и покачивая головой.
— Просто восточные сказки. Вот спасибо, красавица, вот это подарок!
— Вам правда, нравится?
Ее лицо менялось на глазах, как меняется небо, с солнцем и облаками. Уходила мрачная тень из темных глаз, и пухлые губы, складываясь в нежную улыбку, стали совсем детскими. Он кивнул, подходя совсем близко, бережно обнял ее одной рукой, а другой тронул смуглый подбородок, приподымая счастливое лицо, наклонился, чтоб лица соединились.
— Очень. Очень и очень…
Говорил шепотом, чтоб не спугнуть. И с холодком, таким знакомым холодком первого прикосновения к новому, еще им ни разу не потроганному, мягко привлекал ее к себе, плечом к груди, одновременно чуть поворачивая, чтоб не плечо, а грудь, так ненадежно спрятанная тонкой тканью купального лифчика, вот за ним соски, даже на вид твердые, сейчас все и случится, все будет, она уже…
— Н-не надо.
Она вдруг затвердела вся, подаваясь назад, медленно вывертываясь из его рук, а глаза прикрыты тяжелыми веками, и рот пересох, раскрыт, и он ведь видит, пылает вся. И вдруг…
— Нет. Не надо. Пожалуйста.
С тайной досадой опустил руки, повесил их вдоль бедер, застыл, показывая — не собирается ничего. Помолчал, а она все стояла рядом, но отдельно, тоже каменно свесив руки со сжатыми кулаками. И не открывала глаз.
Недоумевая, мягко спросил:
— Ты уверена? Ведь хочешь.
Открылись черные глаза, снова полыхнули знакомым ему уже темным светом. Лицо смялось, искривились пухлые губы. Стала совсем девочка, не старше десяти, вот заплачет сейчас, потому что не дали мороженого, а так хочется. Хочется…
Руки, сжатые в кулаки, поднялись, притискиваясь к груди. Он моргнул мокрыми ресницами — над краешком лифчика появилась смуглая тонкая впадинка, как над корсетом, сжимающим полные сочные груди.
