Кульков, слух которого обострился и нервы напряглись в ожидании выпадов со стороны Саньки, чутко уловил это «нас приглашает»… Не «мы с Кульком приглашаем тебя».
– Что тут решать? – спросил он запальчиво. – В твоем распоряжении десять минут. Мы едем на острова. Постреляем немного и через три часа будем дома… Вальдшнеп высыпал. В прошлое воскресенье один тип двенадцать вальдшнепов добыл!
– Я не охотник, – сказал Гордеев.
– Ну, походишь по лесу, пока я постреляю, – сказал Кульков. – Помогать мне будешь, я тебя научу… Да просто подышать воздухом! Знаешь, какой там воздух, на островах!..
Гордеев смотрел на Нонну.
– Поедем, Сань, – попросила она. – Сегодня последний день, уж пусть будет все по-моему…
– Ладно, – согласился Гордеев. Он оглядел Кулькова. – Кухлянку там дашь или брать свою?..
– В Сарбае у меня охотничья база, – сказал Кульков. – Подберем что-нибудь и тебе и этой Диане. А тебя, Нонка, назначаю богиней охоты. И ты за это должна принести нам счастье!
– Постараюсь, – сказала Нонна и глянула на Гордеева.
«Ну и барбосы, – думал Кульков, сидя в машине рядом с Васей и глядя прямо перед собой на мокрую, грязную после дождей дорогу. – Вот оно, значит, какие дела!.. Интересно. Все это очень интересно…»
Вега, возбужденная предстоящей охотой, ластилась к нему, клала голову ему на колени, а иногда, становясь на задние лапы, поглядывала назад, через его плечо.
– Вега, сидеть! – прикрикивал Кульков строго. Сам он назад не оглядывался, и когда приходилось отвечать на вопрос – спрашивала о чем-нибудь Нонна, которая тоже, как Вега, была возбуждена, – он отвечал ей, не оборачиваясь.
«Любопытно, когда это все началось, – думал он. – Неужели еще в школе?..»
Санька был со странностями, учился неважно. О таких говорят – «может, но не хочет»… Он любил убегать из дома. И тогда о нем говорила вся школа, а учеников вызывали по одному в учительскую и допрашивали: кто и когда видел Гордеева в последний раз? Однажды, с двумя мальчишками постарше, он на крыше поезда добрался до Феодосии, хотел искупаться в море и на другой день вернуться тем же способом. Но в Феодосии его задержали…
«Не тогда ли все началось?» – думал Кульков.
Машина, вырвавшись из городской черты, шла на предельной скорости. Вега, которую слегка укачивало, с видом страдалицы поглядывала на него снизу. Вокруг были уже поля и мягкая зелень озимых, таких свежих рядом с вянущей, усталой листвой придорожных кустов.
Вера Карловна, их классный руководитель, любила Саньку. Она говорила, что из него со временем может получиться великий путешественник или писатель… Хотя по русскому у него была «тройка» и даже имя Нонна он писал с одним «н»… «На память Ноне от Саши Гордеева в день рождения»…
Все это вдруг всплыло отчетливо. Книжка «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона, которую он взял у Нонки почитать, и эта надпись. Кульков никогда не бывал у нее на дне рождения…
Домишки Сарбая показались вдали. Вася брезгливо морщился – не любил ездить по грязи. Грязь же вокруг была невообразимая.
– …приходилось бывать, – говорила Нонна. – Я люблю старые города. У них есть свое лицо. Не только у города – у каждого дома… Какие-нибудь купидончики под карнизом или забавный флюгер…
«А может, все началось здесь? – думал Кульков. – Он пришел на ее концерт. Я не пришел, а он пришел. А потом она пришла к нему…»
Кульков вспомнил голую комнату, лыжи в углу. Приемник, занимающий половину обеденного стола…
– Слушай, Гордый, ты ведь был женат, – сказал он, не оборачиваясь. – Ее Люсей звали…
– Разошлись, – отозвался Гордеев.
– А сын?
– Сына забрала…
Кудьков подумал о своем сыне. Такого уже не заберешь! Второкурсник. Стреляет не хуже отца, тоже первый разряд…
Кульков мог представить себе, что разойдется с женой. Тем более, что, ссорясь с ним, Зина часто грозила разводом и сама приучила его к этой мысли. Но он не мог представить себе, что можно расстаться с сыном.
– Зря отдал, – сказал он, не оборачиваясь.
– Это право матери, – отозвалась Нонна. И он вспомнил, что у нее двое. Две дочки. Говоря с ним по телефону, она называла их «мои девочки»…
Село стояло на горке, над самой рекой. Собаки с хриплым лаем, почти попадая под колеса и сталкиваясь в слепой ярости, проводили их в конец улицы, где, чуть на отшибе от общего ряда, стоял крепкий, бревенчатый дом – филиал охотничьей базы. Та, главная, находилась в лесу, вдали от всякого жилья, километрах в ста отсюда. Эта, в получасе езды от города, была под рукой и служила для таких коротких вылазок.
Сторожиха Дуся встретила их на пороге. Сказала, что моторист уже там, под берегом, возле катера.
В избе кипел самовар, столы и лавки были деревянные, стены украшены лосиными и сайгачьими рогами.
От чая Кульков отказался. Он проводил их в другую комнату, где стоял сундук с охотничьим снаряжением. Здесь были стеганые ватные телогрейки-кухлянки, брезентовые плащи, куртки и шаровары. Резиновые и кирзовые сапоги всех размеров с разновысокими голенищами вповалку громоздились под окном. Тут Гордеев и она выбрали одежду по себе. Нонна ушла одеваться к Дусе. Кульков надел свое, привычное, – защитная штурмовка из авиазента и такая же, защитного цвета, фуражка, что-то вроде польской конфедератки.
– Стал похож на человека, – сказал он, одобрительно оглядев Гордеева. – Жарко не будет?
– Будет жарко – сниму, – сказал Гордеев. На нем была черная суконная куртка, надетая поверх свитера, брюки заправлены в сапоги. В кармане куртки он нащупал спичечный коробок и пустую пачку из-под «Лайки»…
Переодевание мало изменило Саньку. В нем только больше проступило то мужское, солдатское, что в нем было всегда.
Зато Нонну нельзя было узнать в стеганой кухлянке и кирзовых сапогах. От прежнего наряда остался на ней только цветастый платок, но и он был повязан как-то лихо, по-новому. И вошла она вразвалочку – не то бригадир в поле, не то прораб на стройке.
– Ай да Нонка! – восхитился Кульков. – Сапоги не трут? Смотри, ходить будешь много!
Они спустились, верней, скатились по крутому скользкому после дождей склону к реке. Вася был уже здесь и беседовал о чем-то с мотористом.
Кульков поздоровался с дядей Мишей и представил ему гостей.
Моторист дядя Миша был, что называется, свой человек. В какие только штормы не попадали! Казалось, еще одна волна, и над ними навек сомкнётся ненасытная Волга.
Дядя Мища был большой, надежный, краснолицый. Держался он независимо и добродушно, не проявляя к гостям излишнего интереса, – перевидал всяких.
– Вода прибыла, – доложил он Кулькову. – На шлюзах сбросили…
Волга напротив Сарбая раскинулась вширь километров на пять, но левый дальний берег ее был густо изрезан протоками. Туда, к протокам, омывающим лесистые острова, предстояло им плыть. Вега нетерпеливо нюхала землю. На катер, однако, забралась она без всякого удовольствия. Кульков пропустил всех, велел Нонне сесть поближе к ветровому стеклу. Сам же он остался стоять, придерживая висевшее на плече ружье, и стоял всю дорогу, пока маленький катер упруго шел наперерез волнам, веером рассеивая брызги от задранного кверху носа. Шли свободным фарватером – ни суденышка. Острова приближались. За неделю, что он здесь не был, осень докрасила в рыжий цвет все, что ей предстояло докрасить. Золотились дубы и осокори, золотился и ходил под ветром камыш.
Вошли в первую протоку. Спокойная ее вода отличалась по цвету от серо-голубой волжской. В протоке вода была густо-синяя. Такой синей она не бывает даже летом. Неторопливо покачивались на ней сухие листья. За первой протокой пошла вторая, третья… И в каждой была своя слепящая красота.
– Ну как, ребята? – спросил Кульков. – Скажите спасибо, что вытащил вас.
Нонна благодарно улыбнулась ему, Санька молчал, глядя на воду. Но лицо у него было задумчивое, доброе…
«Возможно, в нем что-то есть, – подумал Кульков. – Раз она любит его». Впрочем, вскоре он забыл обо всем. Обо всем, кроме того, зачем стремился сюда в скупые часы, дарованные ему жестким расписанием.
Катер пристал к одной из гривок, той, что не раз приносила ему удачу. Высадив их на землю, густо засыпанную дубовыми листьями, дядя Миша и Вася поплыли дальше, к тому месту, где всегда разводили костер, ожидая людей с «полем».
– Ни пуха ни пера! – сказал Вася.
– К черту! – Кульков посмотрел на часы. – Через два с половиной часа будем у вас… Чтоб уха была!
– На уху не рассчитывайте, – сказал Кульков, когда катер ушел. – Это у нас такая шутка… Вася у нас рыбак. Для меня охота, для него – рыбалка. Все обещает ухой угостить… Вега, ко мне! – крикнул он. – Смотрите, что она вытворяет! Пошла чесать! Видимо, дело будет…
Вега уже работала «челноком», прочесывала лес. Мешать ей было нельзя, преступно, как преступно мешать художнику, когда на него снизошло вдохновение. Надо было только поспевать за ней, стараться не терять ее из виду. Это было нелегко, потому что Вега работала широким поиском.
