– Мне нравится солнце, – неожиданно заговорила Марина.
Я вздрогнул и повернулся к ней. Фиг ее знает, сколько времени она уже так на меня смотрела. Я, например, не слышал, как она проснулась.
– Что?
– Я люблю солнце, – повторила она. – Специально жду весну каждый год, чтобы оно меня по утрам будило. А сегодня ты на моем месте лежал.
– Я чуть не ослеп.
– Я всегда ложусь на тот край. Каждое утро как праздник.
– Это когда солнце?
– Да. Только в последние годы оно бывает уже не так часто. В детстве было почти каждый день. Даже такое ощущение, что зимой. Теперь как-то намного меньше.
– А я чуть не ослеп сегодня.
– Надо не торопиться открывать глаза.
– Как это? – спросил я.
– Сначала подставляешь лицо свету, чтобы он проник внутрь головы. Лежишь и ждешь, пока веки станут как бы прозрачными. Потом открываешь узкие щелочки.
Она показала как.
– Потом снова зажмуриваешься изо всех сил, так чтобы искорки побежали, а после этого…
– Открываешь глаза, – договорил я за нее.
– Нет, залезаешь под одеяло, – рассмеялась Марина.
Мы помолчали немного.
– Как-то у нас быстро все с тобой получилось, – сказал я.
Улыбка исчезла с ее лица.
– Разве? – она пожала плечами. – По-моему, нормально.
– Не знаю. Мне, кажется, что быстро.
– Ты же сам все время за мной подглядывал.
– Я? Когда я за тобой подглядывал?
– В коридоре. Каждый раз, когда приезжал со своим Сережей.
– Он не мой.
– А чего ты с ним все время таскаешься? Нянька, что ли? Бэбиситтер?
– «Бэби…» кто?
– Я тебе потом объясню. Давай, лучше вставать. Скоро отец вернется. У него ночь любви тоже подошла к концу. Вставай! Чего развалился, как король?
Я уже хотел встать, как вдруг увидел на ковре свои трусы. Не знаю почему, но мне стало неловко. Не то, чтобы я раньше перед женщиной голым никогда не ходил… Так-то вроде, ходил… И, в общем, не один раз… Но тут как-то не по себе стало. Типа – встану с голым задом, за трусами пойду… Короче, заменжевался.
– Ну, ты встаешь, или нет? – сказала она и ткнула кулаком прямо в бок.
Больно, блин, ткнула.
Я сказал:
– Чего ты так больно бьешь? Меня туда веткой вчера, знаешь, как садануло?
– Прости, – ответила она. – Я не хотела. Просто ты загрузился чего-то, а время идет. Мне в институт пора. У тебя, наверное, тоже работа. Ты ведь работаешь где-нибудь? Или все время со своим Сережей болтаешься?
– Он не мой.
– Я уже слышала. Так, где ты работаешь, если не секрет?
– Секрет.
– Дурак ты. У голых мужчин не бывает секретов от голых женщин. Ты встаешь? Скоро маленький Мишка проснется.
– Да, да, – говорю. – Уже встаю. Сейчас вот… только…
А сам лежу как дурак.
– Что только?
– Полежу чуть-чуть…
– Слушай, ты точно больной. Я тебе говорю, вставать надо. Сейчас отец придет.
– Мне нельзя… это… резко вставать… Я должен так чуть-чуть полежать сначала…
– Почему?
– Врач сказал.
– Да? – она посмотрела мне прямо в глаза. – Какой врач?
– Врач?.. Ну… этот…
– Какой?
– Ларинголог.
– Ухоларинголог?
У нее в глазах уже прыгали такие смешные чертики.
– Но. Именно этот.
– Или горлоларинголог?
Я понял, что она меня расколола.
– Носоларинголог, – сказал я.
– Ты что, меня стесняешься, что ли? – улыбнулась она.
– Да нет. Чего я буду стесняться? Не маленький уже. Просто мне хочется полежать.
И в это время раздался звонок в дверь.
– Доприкалывались, – сказала Марина. – Папа пришел. Теперь мы с тобой точно попались.
– Может, я спрячусь под одеялом? А потом, когда он к себе в комнату уйдет, я потихоньку отсюда выберусь.
– Перестань.
Она откинула одеяло и, ничуть не стесняясь, пошла через всю комнату за халатом. За тем самым, в котором выходила отсюда, когда я с Сережей к ней приезжал. Я смотрел на ее спину как завороженный. По дороге она подхватила с пола мои трусы и, не оборачиваясь, кинула их мне.
– Ты ведь разулся в прихожей. Твои бахилы на самом виду стоят. Думаешь, он дурнее паровоза? Одевайся! Придется все объяснить.
Я сел на кровати.
– И знаешь, – сказала она, поворачиваясь ко мне лицом, все еще голая. – Насчет того, что у нас слишком быстро с тобой получилось. Я тебе скажу: не быстрей, чем всегда. С обычной скоростью получилось.
Она накинула халат и быстро застегнула пуговицы.
– Понял? Вот так.
– А с какой скоростью бывает всегда? – сказал я, но дверь за нею уже закрылась.
* * *
Я слышал как она прошла в прихожую, и потом щелкнул замок. Кто-то заговорил. Должно быть ее отец. Интересно, что она ему скажет? Я быстро одевался и все время старался услышать, о чем они говорят. Напрягал слух, двигался как можно тише. Все впустую. Ни фига не было слышно. Я понятия не имел, что делать дальше.
Помотавшись бесшумно по комнате, я наконец приткнулся на край не застеленной кровати и стал ждать. Нет, можно было, конечно, выйти. Типа: здрасьте, Илья Семеныч, я тут с вашей дочкой перепихнулся. Но меня как-то ломало. Вроде мужик этот был мне абсолютно до пуговицы, детей с ним не крестить, и все-таки было как-то не совсем удобно. Потом, фиг его знает, – начнет орать, руками размахивать.
Короче, я присел пока на кровать. В квартире вообще все затихло.
«Может, лучше было вчера не ездить на этих лошадях кататься? – подумал я. – Покрутились бы по городу, сводили бы в МакДональдс пацана… Ничего бы и не было… И бок бы так не болел».
Я осторожно пощупал ребра.
«Хрен его знает, а вдруг сломал? Надо еще этому Сереже наврать чего-то. А вдруг Илья Семеныч решит меня спалить? Потеряю, на фиг, работу. Такие бабки на халяву ведь получал! Вот идиот… Тоже мне, подгулял, называется… Девок столько вокруг – нет, надо было к этой, блин, именно в кровать забраться! Ну, что там они притихли? Умерли, что ли, все»?!!
Я тихонько поднялся с кровати и на цыпочках подошел к двери. Снаружи не доносилось ни звука. Может, они там знаками разговаривали? Как немые. Вертели, блин, пальцами друг перед другом, а я тут прислушивался, как фиг знает кто. Хоть бы маленький Мишка проснулся, что ли!
Я прижал ухо к двери, но все равно ничего не услышал. Зато увидел, какие книжки она читает. Рядом с дверью висела книжная полка. Все про театр. Станиславский. Немирович. Толстоногов какой-то. Ну и фамилия! Еще увидел за книжками спрятанные фотографии. От Сережи, наверное, убрала. Он в этой комнате довольно часто бывает. Раз не от меня, значит можно. Я посторонний человек, меня стесняться не надо.
На фотографиях везде была Марина. Какие-то еще девчонки, какие-то мужики. По-моему, одного я узнал. Это был тот козел из ее института, который вчера крутился вокруг студенток во время зачета. Еще узнал одну девчонку с длинной косой. Она вчера стояла с Мариной в одном ряду. Кажется, слева от нее. Больше ничего интересного не было.
Я снова прислушался к тому, что происходило снаружи. Во всей квартире стояла абсолютная тишина. «А, может, они ушли?» – мелькнуло у меня в голове. – «Может, Марина догадалась вывести его из квартиры, чтобы я тихонько выбрался отсюда после них?» Эта мысль показалась мне настолько убедительной, что я решил приоткрыть дверь и выглянуть из комнаты.
В коридоре никого не было. Может, они сидели на кухне?
Я повертел головой, стараясь заглянуть за угол, откуда падал свет, но в то же время пытался не упустить из виду соседнюю дверь. Кто его знает, вдруг они резко выйдут оттуда, а я тут стою с вытянутой шеей посреди их квартиры как фашистский шпион. Такой маленький домашний Штирлиц. Типа свой домовой. «У вас барабашки в доме не водятся? А Штирлиц? Он славный и почти ручной. Любит ласку, но немного балует. Его можно часто встретить в постели молодых девушек. Отзывается на „кис-кис“, „вот, возьми себе немножко денег“ и на русское имя Миша».
В квартире по-прежнему стояла полная тишина. На всякий случай я решил вернуться назад в комнату. В руках у меня все еще были Маринины фотографии.
«Надо же, какое иногда у нее бывает интересное лицо», – подумал я, опуская взгляд на один из снимков. – «Вот здесь такие же большие глаза, как вчера. Когда спрыгнула с лошади. Она, наверное, подумала, что я там совсем убился. Перепугалась».
И тут вдруг я вспомнил, что там в лесу, лежа на земле среди переступавших вокруг меня лошадиных ног, среди всего этого замерзшего мусора, ужасной боли, страха и сердцебиения, я неизвестно почему проболтался насчет Сережи. В том плане, что я про него наврал. Но главное было даже не то, что я проболтался. Мало ли чего – может, я думал, что мне конец, может, я думал, что жить-то осталось всего минут десять – нет, дело было не во мне. Дело было в Марине. Что она там сказала?
– Я знаю.
«Ни фига себе», – подумал я. – «То есть, как это – „я знаю?“ Чего она знает? Откуда?»
Эта мысль поразила меня до такой степени, что мне даже пришлось опереться спиной на дверь. Не в том смысле, что я хотел там забаррикадироваться, спрятаться и чтобы никто не входил, а в том смысле, что меня вчера сбросила лошадь и, может, даже ребра сломались, а мне тут в голову приходят такие вещи. Да еще с этой Мариной на кухне (или где там она?) происходит черт знает что.
