Повесив трубку, я подошла к зеркалу, ожидая увидеть растекшуюся подводку для глаз, борозды от слез на румянах и тональнике. Я в Лос-Анджелесе, так что держись, мироздание: мне остается только покатиться по наклонной, как Линдси Лохан. К моему удивлению, с лицом все было в порядке, оно даже как-то посвежело. Макияж нигде не пострадал.
Я выглядела хорошо. Я была самой собой.
Отрежешь гитарной струны мне кусок,
Себе я венчальный скручу перстенек.
Карли Рэй Джепсен
Этот парень играет на гитаре. Непрофессионально, но очень неплохо. Является на прием и смеется надо мной. Забавный тип. Приезжает в апреле.
Терри, мамин экстрасенс
Я говорила «люблю тебя» ровно четырем мужчинам, не считая отца, дяди и избранных невротиков, с которыми я ходила в кино из платонических чувств.
Первым был мой бойфренд из колледжа, но я достаточно терзала его на студенческих дебатах и не стану излагать обстоятельства нашего романа здесь. Достаточно сказать, что я призналась в любви первая и не услышала ответного признания. Несколько недель я лила слезы и умоляла его отреагировать, потом снова лила слезы, после того как он взял свои слова назад. Когда же он повторил признание, в словах уже не было прежнего шарма.
Второе «я тебя люблю» рикошетом отскочило к Бену. С ним я тоже познакомилась в колледже, и мы несколько раз спали вместе, пока Бен все не испортил. Однажды, выскочив из-под ледяного душа, он голым бросился на мою незастланную постель с криком: «Где лепреконское золото?» (Потом он и вовсе перестал со мной общаться.) А дальше я окончила колледж и осталась одна как перст, и первый раз мне стало скучно, и я взяла свою новенькую карту, ухнула все деньги на билет и полетела в Сан-Франциско, куда переселился Бен. В его квартале все дома были с эркерами, как в заставке к сериалу «Полный дом», на желтой стене его комнаты красовался постер с фотографией мексиканской дивы Селены. Четыре дня мы бродили вверх и вниз по холмам, катались на трамвае, держались за руки, выпивали с ребятами из веломагазина и жили в полном сексуальном согласии. Как-то за завтраком сосед Бена заявил: «Вы двое занимаетесь сексом как по часам: один раз утром и один раз ночью. Прямо супружеская пара».
Вечером мы садились на заднем крыльце и ели равиоли, которые Бен лепил с полудня. Времени на кулинарию хватало: Бен работал редактором газеты в некоммерческой организации, пропагандировавшей универсальный язык эсперанто, и график у него был весьма гибкий.
Когда наконец Бену понадобилось на работу, я поехала к друзьям на Телеграф-Хилл, где водятся дикие попугаи, а величественный вид на город сверху — бальзам на душу любого яппи. До того я не имела ни малейшего понятия о финансовом положении моих знакомых. Например, о приятеле, живущем в большом лофте в Вест-Виллидж, я легко могла бы сказать: «Он работает в „Еде вместо бомб“[41], наверное, там платят кучу денег». Позднее я сообразила, что ребята с Телеграф-Хилл, режиссер и поэт, только присматривали за домом и вообще вряд ли могли позволить себе особняк с душем на крыше. А пока что я пребывала в восхищении от того, какие возможности открываются перед людьми творческих профессий на рынке недвижимости Сан-Франциско. Если мы с Беном будем много работать, то сможем переселиться сюда, завести дворняжку, много книжек и маленький оранжевый «смарт».
Перед отъездом домой я в слезах подарила Бену диск, на который было записано несколько мутных кавер-версий песни «Я оставил сердце в Сан-Франциско».
Всю зиму я промечтала о новой жизни на Западе. Бен слал мне фотографии панкейков и солнечных очков из магазина «любая вещь за доллар», фотографии вечеринок у хиппи (посреди гостиной стоит хозяйская лодка), новых татуировок (знак доллара и коммунистическая символика), объявлений о приеме на работу в секс-шоп, программ обучения детей чтению и письму. Еще он прислал мне целую жестянку брауни, сопроводив ее иронической запиской: «С платоническим приветом, Бен».
И вот я вернулась. Была пятница, и Бен встретил меня в аэропорту. Мы поехали домой на BART, это почти как нью-йоркское метро, с той разницей, что в Сан-Франциско можно не переживать за обивку сидений: никто ее не портит. Мы сидели довольные и улыбались. Мимо прошла старая китаянка и харкнула на ботинок Бена. «Эй, сука!» — завопил он. Сама себе удивляясь, я втайне одобрила старушку.
В воскресенье, когда я шла по набережной, на меня выпрыгнул бездомный, замаскированный под куст. Я вскрикнула, а он рассмеялся и потребовал денег. Его изобретательность впечатлила Бена. Потом Бен снял со стены постер с фотографией Селены, чтобы нюхать аддералл с ее грудей. Я жутко простудилась, но не нашла во всей квартире ничего похожего на салфетку. В аптеке у нас обоих не приняли банковские карты.
Чему быть, того не миновать.
Как-то ночью, размякнув от выпивки, Бен признался мне в любви. Мы сидели у него в комнате, он на стуле, я сверху, слушали, как в гостиной гудит вечеринка, и тут Бен выдал свое признание. Я согласилась ответить только через десять минут, когда оказалась в постели и снизу, но он заявил, что «я люблю тебя» во время секса не считается. На следующий день мы объелись в «Ин-энд-аут Бургер» (вообще, мы оба растолстели, что по тем временам было прямо-таки революционно), улеглись рядышком на кровать, и я плакала, якобы вспомнив, как мне было тоскливо без него дома, а на самом деле от резей в желудке.
В каком-то смысле я и правда любила Бена. Он готовил мне еду. Он говорил, что мое тело прекрасно, что оно напоминает ренессансную живопись, а я так нуждалась в подобных похвалах. И еще у него была мачеха, его ровесница, и это по-настоящему грустно. А с другой стороны, я не любила его. Он из чистого чванства носил старомодные туфли и поэтому ходил с волдырями на ногах. И он заразил меня вирусом папилломы.
Когда я бросила его ради пуэрториканца по имени Джо с татуировкой «мама» шрифтом Comic Sans, Бен обругал меня страшными словами. Через несколько месяцев он съехался с девицей, которая работала в детском саду для особых детей, и, признаться, я тоже не была на высоте. После этого я два года не произносила слов «я люблю тебя» в романтическом контексте. О Джо я узнала, что он считает оральный секс проявлением женоненавистничества и может наврать, будто в доме пожар, чтобы отменить свидание.
В третий раз я сказала «люблю тебя» Девону.
Закончились съемки первого сезона «Девчонок», и я безумно устала. В процессе промелькнули два увлечения. Первое — тихий очкарик Том, ассистент реквизитора, при ближайшем рассмотрении оказавшийся существенно глупее, чем можно было судить по его внешности. Тогда я переключилась на актера, похожего на английского футбольного хулигана. Он повел меня в бар на Одиннадцатой улице, со слезами вспоминал свою бывшую невесту, потом целовал меня взасос, прижимая к фонарю, и в конце концов сообщил, что не хочет близости.
Эти увлечения не просто ускоряли бег дней и утоляли жгучую летнюю жажду. Их действие было гораздо глубже: они помогали мне чувствовать себя менее взрослой. Меня втолкнули в мир обязательств и отчетов, бюджета и контроля. Моя творческая работа, ранее проходившая в полном уединении, теперь стала предметом внимания десятков «взрослых», которые, казалось, только и ждали момента, чтобы крикнуть: «Вот! Вот почему мы не берем на работу двадцатипятилетних барышень!» Романы были лучшим способом забыть про обязательства, стереть свое «я» и притвориться кем-то другим.
Девон появился на площадке «Девчонок», когда я снимала финальную серию сезона. Кто-то привел его в качестве дополнительной рабочей силы, которая не помешала бы в трудный съемочный день. Низенький и насмешливый, с тяжелыми неандертальскими надбровьями, Девон с обманчивой легкостью бросал мешки с песком и мастерски сматывал кабель. Я заметила у него пирсинг в ухе (в хряще, по моде 90-х), и мне нравилось, что его джинсы собираются в уютные складки над идеально вычищенными рабочими ботинками. Улыбался он неприятной полуулыбкой, обнажавшей щель между резцами. Мы пересеклись на площадке несколько раз, и он успел поставить под сомнение мой авторитет и сделать вид, что не слышит меня. Было ясно — это мой тип.
В тот момент, когда пришел Девон, на съемочной площадке царил полнейший раздрай. Тревога, мой всегдашний злой попутчик, проснулась и мстительно набрала обороты, причем в новой форме. Я словно покинула свое тело и наблюдала за собой извне, не беспокоясь об успехе или провале работы и не вполне уверенная в том, что я настоящая. В перерыве между сценами я спряталась в ванной в надежде поплакать, чтобы вернуться к реальности. Мне были непонятны причины моего состояния. Такова жестокая логика тревоги: когда есть все основания психовать, я бодра и здорова, а в ленивый полдень сжимаюсь от леденящего страха. В тот день мне было из-за чего тревожиться: стресс, куча людей вокруг, напряженный спор с любимой коллегой, — но причин для благодарности было еще больше. И тем не менее все чувства как отшибло.
