А потом, вечером в понедельник, недели через две или три после записки, Джон Харди пришел за ней. Луиза уже совсем смирилась с мыслью, что он не придет, и поэтому долго не обращала внимания на зов из сада.
В прошлую пятницу вечером, уезжая с работником на выходной к отцу, она по внезапному побуждению совершила поступок, который ее саму изумил, и теперь, когда снизу, из темноты, ее тихо и настойчиво звал по имени Джон Харди, она расхаживала по комнате и недоумевала, что же это побудило ее поступить так нелепо.
Работник, черноволосый курчавый парень, в ту пятницу припоздал, и домой они ехали в потемках. Луиза, чьи мысли были заняты Джоном Харди, пробовала с ним заговорить, но деревенский малый стеснялся и молчал. Мысленно она начала озирать свое одинокое детство и с внезапной болью вспомнила о том, что теперь ее одиночество стало другим, более острым. «Всех ненавижу, — вдруг крикнула она, а затем разразилась тирадой, которая перепугала ее возницу. — Ненавижу отца и старика Харди, — с яростью объявила она. — Хожу учиться в городскую школу, а школу тоже ненавижу».
Еще больше напугала она работника, когда повернулась и прижалась щекой к его плечу. У нее была смутная надежда, что он, как тот молодой человек, который стоял в темноте с Мери, тоже обнимет ее и поцелует, но деревенский малый оробел пуще прежнего. Он хлестнул кнутом лошадь и стал свистеть. «Дорога-то ухабистая, а?» — сказал он громко. Луиза так рассердилась, что сорвала с него шапку и бросила на дорогу. Он выскочил из коляски, чтобы подобрать ее, а Луиза уехала, и ему пришлось идти пешком весь остаток пути до фермы.
Луиза Бентли стала любовницей Джона Харди. Хотела она не этого, но именно в этом смысле он истолковал ее предложение, а сама она так стремилась достичь чего-то другого, что не стала сопротивляться. Через несколько месяцев у них обоих зародилось опасение, что она станет матерью, и однажды вечером они отправились в центр округа и поженились. Несколько месяцев они прожили в доме Харди, а потом обзавелись собственным. Весь первый год Луиза пыталась объяснить мужу, что за смутная, неопределенная жажда породила ту записку, но так и осталась неутоленной. Снова и снова пробовала она приласкаться к нему и заговорить об этом, но всякий раз напрасно. Преисполненный собственных понятий о любви между мужчиной и женщиной, он ее не слушал, а целовал в губы. Это ее так сбивало, что потом ей даже не хотелось, чтобы ее целовали. Чего ей хотелось, она не знала.
Потом выяснилось, что тревога, загнавшая их в брак, была необоснованной, и Луиза рассердилась, стала говорить мужу горькие, обидные слова. Позже, когда у нее родился сын, Давид, она не могла кормить его грудью и не знала, нужен он ей или нет. Иногда она проводила с ребенком целый день, расхаживая по комнате и время от времени подкрадываясь к нему, чтобы нежно потрогать его руками, а в другие дни не желала его видеть и быть рядом с этой человеческой крошкой, которая завелась в доме. Если Джон Харди упрекал ее в жестокости, она смеялась. «Этот ребенок — мужчина, он все равно получит то, что ему надо, — резко отвечала она. — Будь это девочка, я бы не знаю что для нее делала».
ЧАСТЬ IV. УЖАС
Когда Давид Харди был рослым мальчиком пятнадцати лет, с ним, как и с его матерью, произошло приключение, которое повернуло ход его жизни и кинуло его из тихого уголка в мир. Скорлупа его жизненных обстоятельств лопнула, и он был вынужден пуститься в путь. Он покинул Уайнсбург, и никто его там больше не видел. После его исчезновения и мать, и дед его умерли, а отец очень разбогател. Он потратил много денег на розыски сына, но это уже другая история.
Было это поздней осенью необычного года на фермах Бентли. Урожай повсюду удался на славу, весной Джесси прикупил длинную полосу черной болотной земли в долине Винной речки. Взял он ее задешево, но много вложил в ее улучшение. Пришлось рыть длинные канавы, укладывать тысячи дренажных труб. Соседи-фермеры головой качали на такую расточительность. Кое-кто из них смеялся и надеялся, что Джесси понесет от этой затеи тяжелый убыток, но старик молча продолжал работы и в разговоры не вступал.
Когда землю осушили, он посеял на ней капусту и лук, и соседи опять смеялись. Урожай, однако, получился громадный и пошел по высоким ценам. За один год Джесси выручил столько, что покрыл все расходы на подготовку земли, а на излишки купил еще две фермы. Он был в восторге и не мог скрыть свою радость. Впервые за все годы, что он владел фермами, Джесси ходил среди своих людей с улыбкой на лице.
Чтобы удешевить труд, Джесси купил множество машин и вдобавок — все оставшиеся десятины черной плодородной поймы. Однажды он поехал в Уайнсбург и купил Давиду велосипед и костюм, а обеим сестрам дал денег, чтобы они посетили религиозный съезд в Кливленде.
Осенью этого года, когда подморозило и леса по Винной речке стали коричнево-золотыми, Давид все свободное от школы время проводил на воздухе. Один или с другими ребятами он каждый день ходил в лес за орехами. Деревенские ребята — в большинстве сыновья работников на фермах Бентли охотились на кроликов и белок с ружьями, но с ними Давид не ходил. Он сделал себе метательное орудие — рогатку и отправлялся в одиночку собирать орехи. Пока он бродил, у него возникали мысли. Он понимал, что он почти мужчина, и раздумывал, чем будет заниматься в жизни, но, так ни до чего и не дойдя, мысли исчезали, и он снова становился мальчишкой. Однажды он убил белку, которая сидела в нижних ветвях и верещала ему. С белкой в руке он помчался домой. Одна из сестер Бентли зажарила зверька, и он съел его с большим аппетитом. Шкурку он распялил на дощечке, а дощечку вывесил на бечевке за окно своей спальни.
Это дало его мыслям новое направление. Теперь он непременно брал в лес рогатку и часами стрелял по воображаемым зверям, прятавшимся в коричневой листве деревьев. Думать о том, что скоро он станет взрослым, Давид перестал, он довольствовался своим мальчишеством и мальчишескими порывами.
Раз субботним утром, когда он собрался в лес, с рогаткой в кармане и мешком для орехов через плечо, его остановил дед. У деда был тот напряженный важный взгляд, который всегда немного пугал Давида. В такие минуты глаза Джесси смотрели не прямо вперед, а блуждали и, казалось, не смотрели никуда. Словно какая-то невидимая завеса опускалась между стариком и остальным миром. «Надо, чтобы ты пошел со мной, — сказал он кратко, направя взгляд в небо над головой мальчика. — У нас сегодня важное дело. Мешок для орехов можешь взять, если хочешь. Это не имеет значения, а нам все равно — в лес».
Джесси и Давид выехали с фермы Бентли в старом фаэтоне, запряженном белой лошадью. Они долго ехали в молчании, а потом остановились на краю луга, где паслось стадо овец. Среди овец гулял ягненок, родившийся не в сезон; Давид с дедом поймали его и спутали так туго, что он стал похож на белый мячик. Когда они тронулись дальше, дед разрешил Давиду держать его на руках. «Я увидел его вчера, и он навел меня на мысль о том, что я давно хотел сделать», — сказал Джесси и опять поглядел поверх головы мальчика блуждающим неопределенным взглядом.
После радости по поводу хорошего урожая фермером овладело другое настроение. Долгое время он ходил в весьма смиренном и богомольном расположении духа. Опять он гулял один по ночам, думая о Боге, и опять во время этих прогулок сопоставлял свою личность с лицами минувших дней. Под звездным небом он становился коленями на мокрую траву и возвышал в молитве голос. Теперь он решил, подобно тем людям, рассказами о которых полна Библия, принести Богу жертву. «Мне даны были обильные урожаи, и так же Бог послал мне мальчика по имени Давид, — шептал он себе. — Наверное, я должен был давно это сделать». Он жалел, что эта мысль не пришла ему в голову раньше, до того, как родилась дочь Луиза, и думал, что, если он теперь сложит жертвенный костер из сучьев в укромном уголке леса и принесет ягненка во всесожжение, Бог непременно явится ему и что-то возвестит.
Думая об этом, он все больше и больше думал о Давиде, частично забывая свое страстное себялюбие. «Пора мальчику задуматься о дороге в мир, и откровение будет касаться его, — решил он. — Бог проложит ему стезю. Он скажет мне, какое место занять Давиду в жизни и когда ему тронуться в путь. Это правильно, что мальчик будет при мне. Если мне посчастливится и явится ангел Божий, Давид увидит красу и славу Божию, явленную человеку. Это сделает его истинным человеком Божиим».
Джесси и Давид молча ехали по дороге, пока не очутились на том месте, где Джесси однажды воззвал к Богу и напугал внука. Утро было ясное и веселое, а теперь подул холодный ветер, и туча заслонила солнце. Увидя, куда они приехали, Давид задрожал от страха, а когда они остановились у мостика, где речка выбегала из-за деревьев, ему захотелось выскочить из фаэтона и удрать.
