Эти антителеологические воззрения отнюдь не новы. Они сформулированы еще Шопенгауэром, который, однако, исходил не из политических идеологий, но из различных метафизических концепций, рассмотренных нами ранее в этой главе. Шопенгауэра можно назвать родоначальником современного пессимизма. Современный пессимизм, который нужно четко отделять от античного упадничества, поскольку в своей основе они имеют совершенно разные взгляды на историю, - надо, вероятно, понимать как результат кризиса в традиционных космологиях196. Другими словами, пессимизм возник как реакция на необоснованность оптимизма. Шопенгауэр воспринимал мир как «преисподнюю», не имеющую права на существование197. Оптимизм, по Шопенгауэру, - жесткое воззрение, не придающее должного значения «неописуемым страданиям рода человеческого»198. Он утверждает, что не существует никакого промысла высшего порядка, который придал бы смысл страданиям отдельных людей, и что принцип, действующий в этом мире, названный Шопенгауэром «воля», слеп. Без этого верховного принципа страдания отдельного человека предстают во всей своей ужасающей сути - от них уже нельзя «отмахнуться», как это видно у Гегеля. «Действительный» мир тогда будет резко контрастировать с любым «вымышленным великолепием»199. Лейбницу же Шопенгауэр отвечает, что наш мир -наихудший из всех возможных миров200. Для пессимиста логика Провидения - это логика оптимиста, повернутая на 180 градусов: Все благое поглощается злом201. Невидимая рука в этом случае устраивает все наихудшем образом202.
Ницше также идет по стопам Шопенгауэра, не без основания называя последнего своим «великим учителем»203. Ницше настаивает на том, что нравственное и религиозное толкования истории, сливаясь, отпадают сами собой - поскольку нравственное толкование есть религиозное - и тогда неоспоримым фактом становится «абсурдность всего происходящего», «ничто в мире более не имеет никакого значения»204. Он пишет, что проклятием современного человека является не само страдание, а его бессмысленность205. Ницше пытается преодолеть это проклятие, вновь придавая страданию смысл. Новый человек, сверхчеловек больше не нуждается ни в оправдании зла, ни в Боге, пишет он206. Это теодицея Ницше: «Пессимизм силы заканчивается теодицеей, абсолютным принятием мира»207. Это принятие содержит признание страдания и даже утверждает в нем наслаждение. Он критикует тех, кто стремится устранить страдание, провозглашает еще «большее» страдание208. Ницшеанскую переоценку всех ценностей нельзя понимать как чистое обращение ценностей, т.е. простую смену знака с минуса на плюс или наоборот, и тем более не может быть и речи о тотальном своеволии, - скорее это новая мораль. Согласно учению Ницше, все, что требуется, - это по-новому оценить выродившиеся, по его утверждению, ценности. Ницше восстает против безоговорочности, с которой мы принимаем традиционные ценности, положительные и отрицательные величины, и поэтому из чисто полемического задора превозносит то, к чему мы обычно относимся с презрением. Мораль рабов должна исчезнуть. Эта мораль, не имеющая подлинных идеалов, сфокусированная на минимизации «зла», не способна предложить более возвышенного понятия о благе, понимая его только как отсутствие зла. Для Ницше эта мораль убога, лишена героизма. Он утверждает, что «человек должен стать лучше и злее»209. Ницше принимает как собственные, так и чужие страдания, поскольку «глубокое страдание возвышает»210. Он фетишизирует страдание в том, что может быть описано как секуляризированная версия иренейской теодицеи. Таким образом, инвертированная и секуляризированная теодицея Ницше, как и все прочие теодицеи, заканчивается отрицанием реальности зла.
Эта инверсия теодицеи доведена до крайности маркизом де Садом. Сад не только писатель, но и «ряженый философ»211, - его книги можно отнести к критике теодицей. Забота о справедливости, как. функция провидения, - один из «опаснейших софизмов философии», пишет он212. Героиня его романа Жюстина верит в эту справедливость, в то, что если не в этом, так в мире ином ей воздастся за все страдания: «Провидение сделало мучительной мою жизнь в здешнем мире, ну и что же? Тем сладостней будет миг вознаграждения. Подобные надежды служат мне утешением, утоляя горькие слезы, они вселяют в душу стойкость, так что я становлюсь способной вынести все то зло, что соблаговолил наслать на меня Бог»213. Собеседница Жюстины, Дюбуа, выражающая мысли самого Сада, переворачивает космологию Жюстины, принимая скорее злое, нежели благое провидение: «Впрочем, тебе следует лучше познакомиться с Провидением, моя девочка, с тем чтобы убедиться в одном: судьба иной раз приводит нас к тому, что злодеяние становится необходимым и мы получаем полную свободу делать зло, поскольку оно в равной мере с добром соответствует законам Провидения, которое извлекает выгоду и из одного, и из другого... рок всегда благоволит преступлению, оставляя несчастья людям добродетельным...»214
У Сада современный пессимизм обретает более радикальную форму, чем у Шопенгауэра или Ницше. Но с другой стороны, его позиция столь радикальна, что фактически сама себя опровергает. Кант пишет, что если нет справедливости, то и жить не стоит215. Мир, рисуемый Садом, не предназначен для жизни. Недостаток Сада - в его неумеренном стремлении к дихотомии добра или зла, царящего в мире. Если мир - не благо, значит - зло, из чего он заключает, что человеку необходимо соответствовать этому злу. Однако он не учитывает очевидной возможности того, что мир есть и добро, и зло, и именно наша задача - а не Бога или Провидения - сделать этот мир лучше. Эта простая сентенция является в то же время ключевой. Сад слишком увлечен игрой с мыслью об отвернувшемся от человечества Господе, не видя того, что отсутствие или безразличие Бога накладывает на самого человека ответственность за происходящее в мире. Мы помещены в мир, который налагает на нас обязательства. Проблема зла - это наша проблема.
Прозрение Иова - по ту сторону теодицеи
Предысторией книги Иова послужил спор между Богом и Сатаной. Сатана утверждает, что Иов любит Господа лишь за те блага, которыми Бог его одарил, тогда Бог позволяет Сатане забрать у Иова все, что он имеет и таким образом показать, что, несмотря на это, вера Иова будет также тверда, как и прежде. Иов лишился детей, слуг и животных, был еле жив от поразившей его болезни. Жена и друзья упрекали Иова, считая, что он, должно быть, заслужил такое наказание. Справедливость для них была превыше всего, и, исходя из этого, они не проявляли к Иову должного сочувствия и сострадания. Иов винил Бога, поскольку был убежден, что не заслужил таких страданий. В своем ответе Иову Бог апеллирует к силе, а не к справедливости. Господь говорит: «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он?»216 Бог сразу переходит от обсуждения справедливости к вопросу о грубой силе. Само собой, Бог могущественней Иова, однако это совсем не означает, что он также и справедлив217. Опираясь на описанное в книге Иова, трудно прийти к иному выводу, кроме того, что Бог - аморальный тиран. С одной стороны, Господь предстает некоей стихией, что слепо разит, не задумываясь о справедливости, с другой стороны, Он требует любви и поклонения, как перед высшей справедливостью218. Между этими двумя аспектами нет никакой связи, и Бог ничем не доказывает свою справедливость. «Мудрость лучше силы», пишет Экклезиаст219, но в книге Иова Бог показывает не мудрость, а лишь грубую силу. Иов вопрошает: «Но где премудрость обретается»?220Вот ответ Господа: «Страх Господень есть истинная премудрость»221. Тем не менее мне кажется, Иов нашел мудрость в себе, а не в Боге, и мудрость эта есть простое понимание: Бог, а следовательно, и мир, несправедлив.
В конце книги Иова Бог восхваляет Иова и в то же время порицает его друзей: «И было после того, как Господь сказал слова те Иову, сказал Господь Елифазу Феманитянину: горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов»222. В действительности остается неясным, за что, собственно, Бог хвалит Иова и упрекает его друзей, имеется лишь расплывчатый намек на то, что Иов истинно судил о Боге, в то время как его друзья говорили неправду. О какой истине здесь идет речь? Квинтэссенцией речей друзей Иова является существование абсолютной справедливости, призрачность внешней невиновности Иова в постигших его несчастьях и в конечном счете иллюзорность несправедливости, поскольку за ней находится космическая справедливость, установленная Господом. Это как раз то, с чем не согласен Иов. И мы знаем, что Иов прав, ведь в начале книги Бог и Сатана поспорили, используя Иова как пешку в своей игре. Иов имел все, но, не заслуживая того, все потерял. Кроме того, аргументы Иова гораздо убедительнее ответа Господа - создается впечатление, что Иов прочел Богу лекцию о морали. В Библии немало мест, подтверждающих справедливое отношение Бога к людям: «Ибо нет лицеприятия у Бога»223. Однако несомненно, что Бог несправедлив по отношению к Иову, поскольку позволил бесчисленным несчастьям и страданиям обрушится на ничем не заслужившего их Иова. Экклезиаст также замечает: «Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем»224.
