Хорошо, что не всякий может так пометить, а то бы давно не было живого места на нас. Они ведь не просто ощутимы, они влекут нас к тем, кто их оставил. Прекрасный психопат говорил о горле, что бредит бритвою, а я – об ожогах, бредящих поцелуями и пальцами.
Позже они всё-таки стираются, от времени, расстояний или томлений совместной жизни, но мало кто не тоскует о них, мало кого не тянет под чью-то руку и чьи-то губы, чтобы снова загорелись знаки на телах.
И есть средства, которые избавляют от них до срока, если сил нет носить. Не знаю, как мужчинам, а женщинам помогает спать обнаженными под полной луной. Дождаться, пока она посмотрит и возьмёт на руки, и забыть в её колыбели обо всех. Лунный перламутр впитается в кожу, и утром проснешься свободной, без отметин, все заберет луна, вон их сколько уже на ней, добавится ещё несколько, никто и не заметит.
Только подумай, подумай ещё раз, не побежишь ли ты потом, в следующее полнолуние, искать того, кто снова пометит и обожжет. Потому что легко собрать волю и рассудок; несложно усмирить страсть; непросто, но посильно успокоить сердце. И с годами всё легче, ведь свобода притягательней вина и любви, она совершенствует душу точно так же, как лунный свет – тело.
Но редко кто не тоскует, когда кожа его не отмечена ни рукой, ни губами, ни шрамом, ни ожогом, ни укусом и ничем таким, что можно изредка гладить и чувствовать, как другой вздрагивает от озноба.
Понятно, что ощущение собственной смертности – это самое привлекательное, что нам удаётся испытать. То, к чему трудно не возвращаться всё время, как нельзя не трогать языком лунку удалённого зуба. Поэтому невозможно не приезжать снова и снова в некоторые города, больше не принимать некоторые вещества и не спать с некоторыми людьми – потому что они, – места, вещества и люди, – однажды дали нам фрагменты этого знания. Кажется, мне удавалось полюбить, только обнимая человека в те минуты, часы и ночи, когда он узнавал о своей конечности через боль, грибы или моё тело. Я всерьёз полагаю, что есть и другие способы заниматься любовью, кроме смертоносных: бегать рука об руку по лугу, хохоча; красиво перекатывать по кровати под медленную музыку; завести троих детей, собаку и автомобиль; разговаривать. Но меня слишком привлекают люди, состоящие в особых отношениях со смертью. Не те, которые боятся или, наоборот, не осознают, но те, что имеют с ней статус «всё сложно» – им страшно, а они лезут. И, сопровождая их, я снова чувствую её физическое присутствие, ощутимое через покалывание кожи, озноб и тоску такой концентрации, что она сначала наполняет тебя, как стеклянный сосуд, а потом и вовсе разрывает. И только ради этого тонкого звона, ради сияния мелких осколков в луче света, ради этого – всё.
Снова в Сети пишут о чьей-то смерти, повторяя одни и те же слова, но не от недостатка воображения, а потому, что сейчас для них нет другой правды.
А чего – «так не бывает», чего – «в голове не укладывается»? Именно так оно и происходит. В двадцать лет – несчастные случаи, к тридцати подтягиваются наркоманы, а в сорок – уже естественное течение жизни. Поколение потихонечку выстраивается в клин и уходит на взлёт, медленно, но неуклонно. Впереди сильно пьющие, потом те, кто болели, а дальше уж как повезёт. Вразнобой – которые сами всё решили. Это кризисное поколение, способное разрулить много беды и боли, эффективно действующее в стрессе, но рассыпающееся от повседневности, от тоски за окном, – «всё, что не может сделать нас инвалидами, нас убивает», да. И мы совсем-совсем не готовы – ладно кому за семьдесят (и то, если не родители, им-то всегда рано), но наши… Первые пять раз хватаешься за голову и бормочешь что-то вроде «слишком быстро!», а потом взбираешься на красивый холм, наблюдать, как мимо проносятся поезда, всегда в одну сторону. Долго, очень долго. Пока однажды не возникает желание сесть в один из них, ведь все, кого ты любил, уже там. А сейчас ещё есть время, хрен знает, сколько, но есть. Поэтому празднуйте друг друга, празднуйте своё родство и близость, даже виртуальную, – уж какая сложилась, – сколько можете. И кончайте эти глупости – дни рождения не отмечать. Радуйтесь. Иначе мы будем встречаться только на похоронах.
Прямо в окно лупит луна и северо-западный ветер. Сильное ощущение перемен, как будто надо только выбрать крепкую метлу или найти свою шкуру, и тут же всё станет правильно. Подпрыгнуть, взлететь, на несколько бесконечных секунд воспарить и красиво свернуть шею. Толковый план, и ничего в нём меня не смущает. Нечего бояться. Кажется, мы будем наказаны не столько за то, что натворили делов, сколько за недеяние. Будто простоял всю жизнь на берегу океана, закрыв лицо руками, отказываясь даже взглянуть, а не то что ножки помочить. Холодные солёные брызги хлещут по пальцам, страшно подумать, что там творится, и уйти почему-то невозможно.
Это оттого, что там – весело.
Недавно у меня, как у «специалиста с мировым именем», выспрашивали, чего хочет женщина – любить или быть любимой. Что, по-разному? Ну хорошо, а чего ищешь ты? То есть я, Марта.
Это большое заблуждение полагать, что на нехитрые вопросы у тебя есть ответ. Внезапно зависаешь, чувствуя себя каждую секунду всё глупей. Ведь не Господь же над тобой сейчас монетку подкинул, просто человек спросил, а почему-то не получается отмахнуться. Приходится думать, а у меня для этого слишком тесные туфли были.
Но, в общем, я пришла к выводу, что со мной всё происходило периодами. Влюблялась, как кошка, не нуждаясь во взаимности; уставала и шла на ручки к тому, кто утешит; начинала задыхаться и снова хотела только сама.
Ничего особенно ужасного в этих качелях нет, и так было счастье, и этак будет. Плохо только одно – если встречаешь прекрасного человека, идеально подходящего под определённую задачу, а потребность у тебя сейчас ровно противоположная. Он стоит, весь такой годный, чтобы разбить об него сердце, заполнить твои мысли, чтобы беспамятно влюбиться – а тебе именно сейчас нечем. Честно стараешься и вроде даже преуспеваешь, но вдруг приходит кто-нибудь и приносит не заказанное, а то, что нужно на самом деле. И сразу обрушивается ошеломляющая лёгкость, которая способна смять реальность верней бетонной плиты. Как просто, оказывается, быть счастливой. Даже медитация не нужна, только вовремя поданная чашка с водой. Вот чего искала душа моя, надо же…
И хорошо всё, но от тебя без особой боли отсекли фрагмент, а другой, наоборот, возник в неожиданном месте, и ты теряешь равновесие, падаешь, как фарфоровая пастушка с каминной полки. Тебя поймают у самого пола и спасут, а как же иначе.
Болезненным будет всего одно мгновение – когда оборачиваешься, уходя, или тебя уносят, а ты смотришь через чужое плечо. На того, кто остался на мраморной поверхности. Неважно, будет ли это твой несостоявшийся принц или влюблённый оловянный солдатик, главное – он оказался несвоевременным. Такой прекрасный, но не сейчас, не для тебя.
Кажется, кроме самой первой любви, случившейся в двадцать лет, я всегда искала человека «под задачу». Может, с тех пор я разучилась любить. Или я тогда ещё не научилась анализировать, и на самом деле всегда было так же. Качели. Но теперь я точно знаю, как они останавливаются.
Когда выбираешь мужчину, – пусть «под задачу», если иначе не способна, – не для прикладывания к ранам и не для нанесения новых, а чтобы с ним быть.
Раньше или позже появляется кто-нибудь, с кем можно заключить негласный договор: что бы ни случилось, мы вместе живём, вместе спим и вместе стареем. Довольно непраздничные и совсем не романтичные пункты. Но это, в общем, единственное, что позволяет без ужаса смотреть друг на друга, подмечая, как мы меняемся изнутри и снаружи, и единственное, к чему стоит возвращаться.
Уходила из дому и возвращалась четыре раза, даже не особо что-то забыв, а как наша кошка Деменция, без мысли. Смертельно не хотела идти, шевелиться, тоска казалась прошитой в самой основе, точно как с теми самопальными пластинками, когда «Люби меня нежно» записывали «на рёбрах». И у меня под музыкой, под словами, под нежностью – кости, серые пятна, тоска. Время от времени тянет сложиться, спрятать живот и немножко так посидеть, пока муть, вдруг выступившая наружу, не всосётся внутрь. Пыталась словами назвать, чего же хочется, получилось: уехать навсегда на край света и там податься в котики. Больше чтобы ни о чём не думать, обменять ответственность на пристанище и никуда уже не уходить.
Я всегда была достаточно хорошенькая, чтобы многие мужчины хотели сделать меня своей женщиной, но только один из них оказался готов в ответ стать моим мужчиной. Обычно мне полагалось принадлежать без обязательств, быть не тяжелей, чем белые лепестки, которые насыпались в постель, не обременительней кошки, спящей на покрывале, не постоянней недельного прогноза погоды – и я прекрасно это умела, и я умела это покорно, потому что никогда не чувствовала права обвыкнуться в чужой жизни. Да и за что меня оставят? Что есть такого, заставляющего выбрать меня из других серых и полосатых и сказать – я твой? С какой стати мужчина, ежедневно уходя из дома, будет обязательно возвращаться – ко мне?
