Если то, что происходит вокруг и было открыто Григорию Ивановичу, правда, какой ценой досталась ему это открытие! — то другие жили как во мгле. Известный английский фантаст Герберт Уэллс написал книгу с подобным названием «Россия во мгле». Даже разрекламированная беседа в Кремле с мудрым Ильичом не развеяла мрачных прозрений Уэллса о будущем России. В этой проклятой мгле народились новые поколения, но так как они никогда не видели истинного света, не верили в Бога, не жили по-человечески, откуда им было знать, что существует другой мир? Мир свободы, гласности, где личность и талант не подпадают под общую уравниловку, зреют и развиваются по законам природы. «Строители коммунистического общества» позаботились, чтобы история России стала удобной для них, поэтому они исказили ее, извратили, подогнали под свои убогие критерии, а чтобы люди не узнали правду извне, возвели непроницаемый «железный занавес», пострашнее Китайской стены. Только для избранных изредка и ненадолго приоткрывалась калитка в другой мир, но если счастливчик начинал много болтать, его тут же убирали, можно было только хулить тот «проклятый капиталистический мир». И его хулили все: подкупленные писатели, публицисты, ученые, композиторы, художники. Цивилизованные страны обгоняли нас по всем показателям, достигли небывалого уровня развития техники, науки, культуры, жизненного уровня, а мы, полуголодные, нищие, необразованные, гордо отворачивались от них, обзывая загнивающим капитализмом и во все горло орали на первомайских и ноябрьских демонстрациях славу и ура нашей самой прогрессивной системе, нашим «гениальным» вождям, нашему социалистическому образу жизни, где так вольно дышится советскому человеку… Орали, что весь мир будет коммунистическим и при этом еще потрясали атомным оружием… И весь цивилизованный мир с ужасом и страхом смотрел на некогда великую Россию, превращенную безграмотными тиранами —«вождями» в один сплошной концентрационный лагерь, в Гулаг! Смотрел, слушал и верил своим ученым-идеологам, утверждавшим, что советский человек — это чудовище, способное перегрызть глотку любому цивилизованному человеку из другого мира… Безграмотные вожди безграмотно и управляли страной, точнее, разоряли ее, а грамотные специалисты прикидывались тоже безграмотными, иначе было не сносить головы. Дураки не любят умных. Истинно грамотных и умных специалистов Григорий Иванович встречал только в лагерях, на приисках, лесоповалах: конструкторы, инженеры, ученые, крупные военачальники вручную валили бесконечную тайгу, чуть ли не на себе таскали в кучи могучие деревья, которые большей частью невывезенными так и сгнивали здесь.
Россия во мгле. Такой видел свою страну Григорий Иванович. Видел и молчал, потому что не хотел еще раз пройти все круги ада в лагерях, где истина-то ему и открылась. Да и что толку бы было, если бы он и заговорил? Кто бы его слушал? Разве что следователь на допросах… Бесполезно что-либо говорить глухим людям, которых давно уже приучили белое называть черным и наоборот. Людям, которые два дня в неделю пьют водку, потом нарабатывают с похмелья брак, но это, как ни странно, никого не волнует. И брак покупают, потому что другого-то, получше, ничего нет. Усредниловка и уравниловка были во всем: талантливых, способных не любили в коллективах, они выделялись и потому раздражали. А стимула что-либо сделать лучше других не было. Никому это не нужно. Миллионы рационализаторских изобретений пылились в папках в шкафах, никто всерьез не был заинтересован ни в повышении производительности, ни в модернизации хозяйства. Не было Хозяина, были лишь винтики-шурупчики, а что с них спрашивать? А болтовня про социалистические обязательства и соревнования была лишь очередным прикрытием бесхозяйственности, распада. Выдумывали стахановцев, героев пятилеток, выматывали людей ради обыкновенной показухи. Так родилась «приписка» рекордов, успехов, побед…
И еще сделал одно открытие для себя Добромыслов: необразованные правители интуитивно ненавидели высокообразованных людей, особенно старой закалки, потому что нынешнее образование было примитивным, шаблонным. Истинная интеллигенция была истреблена, а новой не народилось, да и не могло ее народиться, ибо качества, присущие истинной русской интеллигенции XIX века, огнем и мечом вытравлялись из сознания советского человека. Даже лживая литературно-научная элита, верой-правдой служащая правящей верхушке, ничего общего не имела с настоящей национальной интеллигенцией прошлого. Две популяции людей вырастила советская власть за десятилетия своего существования — это командно-партийная элита, как правило грузные коренастые, отъевшиеся на дефицитных продуктах мордастые безликие личности, ни уха ни рыла не разбирающиеся в тонкостях возглавляемых ими ведомств, и как ржаное поле ранжирно-одинаковые, почти все на одно лицо трудящиеся города и деревни. И там и там таланты и личности выдергивались как в поле сорняки. Великий «пропольщик» всех времен и народов со своими верными слугами-надзирателями безжалостно «выпалывал» все, что выделялось из ряда… Вот почему послереволюционный русский народ и его бдительные надсмотрщики, каждый имел свое общее лицо. Масса трудящегося пролетариата и крестьянства и менее малочисленная, но зато во много крат прожорливая элитарная каста руководящих работников. Эти популяции разительно отличались друг от друга: первые плохо одетые, багроволицые от выпитой некачественной бормотухи, пустоглазые, вторые — упитанные, с животами и животиками, квадратнолицые с холеными руками и тоже розовыми лицами, но не от дешевого портвейна, а от хорошего марочного коньяка, икры, крабов, севрюги-осетрины и прочих деликатесов. В стране образовались два класса, причем, господствующий класс партийно-советской элиты иезуитски выдавал себя за радетеля и чуть ли не слугу трудящегося народа, который боялся и презирал. Различие было даже больше, чем между помещиками и крестьянами, рабочими и фабрикантами, Те обязаны были заботиться о своих людях, хотя бы как рачительные хозяева, а нынешним «вельможам» можно было заботиться лишь о самих себе, а о народе органы позаботятся… Что и было.
Григорий Иванович последние несколько лет в основном имел дело со «слугами народа». Правда, так они величали себя лишь на своих съездах и в печати, а на самом деле были советскими господами и на народ-чернь смотрели с презрением и старались не иметь с ним дела, перепоручая все это помощникам, заместителям. Собираясь на турбазе «Саша», советские господа не стеснялись егеря, привыкли, что он глуховатый молчун да и появляется среди них, когда позовут. Некоторые — кто поумнее — нутром чувствовали, что старик не так-то прост, но это как-то мало их занимало. Егерь был приставлен обслуживать их, водить на охоту, выполнять их прихоти. Одним словом, ублажать. На него и смотрят, как смотрят господа на слугу. У них был свой сытый, сладко-пьяный мирок и они знали, что тут хозяева. Все свои и никто никого не продаст. И многие важные вопросы, связанные с ростом их благосостояния, решались именно здесь. Разнежась после баньки, они приглашали Добромыслова за стол, угощали, но, убедившись, что тот трезвенник, отстали, хотя и считали это чудачеством. И потом, от их пиршеств всегда кое-что и оставалось, так что егерь не должен быть на них в обиде. Его и своих личных шоферов ценили за молчание: рассказывать кому-нибудь про то, что случалось на турбазе, было преступлением. Такой прислужник немедленно изгонялся и на его место заступал другой, который умел держать язык за зубами. Бояться-то им, конечно, было некого, сами хозяева, но береженого, как говорится, Бог бережет… А если жены узнают про «мамзелей», которые им в дочери годятся? «Мамзели» тоже подбирались не болтливые, из технических секретарш, комсомольских работников, буфетчиц, стенографисток-машинисток.
Григорий Иванович понимал, что если Вадим останется на турбазе, то это хозяевам не очень-то понравится, опять же лишний глаз… А в хорошем загуле всякое бывает! Кому приятно, чтобы тебя увидели в непотребном виде?.. В любом случае до осени внук поживет с ним, скажет, что приехал на каникулы, а дальше видно будет… Не век же сидеть ему, старику, на турбазе «Саша»? Правда, до приезда Вадима он полагал, что можно тут и закончить свой век. Жить вдали от шума городского ему нравилось. Пока крепок и проворен, на охоте его будут держать, а захворает, ослабеет, другого, помоложе найдут…
— Дедушка, вернутся папа и мама? — спросил Вадим.
Они пили чай в домике Добромыслова, хотя у завтурбазой и была комната в главном корпусе, Григорий Иванович предпочитал жить в бревенчатом домике лесника. Кухня с русской печкой и квадратная комната с тремя окнами. Здесь нашлось место и Вадиму. Дед притащил из кладовки узкую железную кровать, матрас, постельные принадлежности. Выстиранное белье, продукты, в общем, все необходимое привозил Василий из райцентра, так что Григорию Ивановичу не так уж часто приходилось туда ездить на велосипеде. Хлеб и кое-какие продукты он покупал в крошечном сельмаге, что в трех километрах от турбазы. Деревня называлась Зайцы. В ней было всего тридцать дворов.
