С солдатами отношения были замечательными. Они во всем сочувствовали хевронским «фанатикам», не понимая, почему правительство, называющее себя еврейским, пытается узаконить результаты погрома двадцать девятого года и помешать возрождению еврейского присутствия в Хевроне. Читателю уже известно, какими бурными стычками сопровождалась свадьба Натана. Зато когда пришел положенный срок, в роддом Юдит повезли на броневике и с почетным эскортом – своих машин у поселенцев не было.
А потом в газете «Маарив» появилось письмо, которое подписали представители ста десяти семей. Они обращались к властям с просьбой дать им возможность поселиться в Городе Отцов.
Рав Левенштейн объявил о приеме заявлений во вновь создаваемое поселение. Письма пошли килограммами.
Через неделю под очередным письмом в «Маарив» с просьбой предоставить его авторам возможность поселиться в Хевроне стояло двести пятьдесят подписей. Затем пошла полоса встреч с министрами с размахиванием обоими номерами «Маарива», и – заключительный аккорд – заседание правительства Израиля под руководством Голды Меир и решение создать на окраине Хеврона поселение, в котором в течение года построить двести пятьдесят квартир.
Поселению дали название из Торы – Кирьят-Арба.
* * *
Как повествует о создании Кирьят-Арбы путеводитель, сотворенный объективными английскими журналистами, «в 1970 году группа еврейских фанатиков и экстремистов, чтобы быть поближе к святилищу (Пещере Махпела) поселилась на окраине этого ЧИСТО АРАБСКОГО города». Вот таким фанатиком и экстремистом был Давид. Фанатиком возвращения домой. И в Иерусалиме, и в кибуцах, и в Иорданском плену, засыпая и просыпаясь, он видел, как идет по улице Давид а-мелех мимо Пещеры Махпела и через рынок в Еврейский квартал.
Поселившись в Кирьят-Арбе, он по-прежнему через Сулеймана каждую неделю анонимно пересылал Самире восемьдесят лир – для освобожденных от налогов жителей «Территорий» при их дешевизне сумма огромная. Сверх того десять лир Сулейману за каждую ходку. Как уже самый проницательный читатель, возможно, догадался, за эти восемь лет Сулейман несколько подрос. Однако продолжал верно служить. Впрочем, за эти восемь лет и та, и другая суммы увеличились примерно вдвое.
* * *
После того как Давид вышел в отставку, у него самого тоже стало с деньгами не очень, но на переводах Самире это не отразилось – все-таки почти мама! Что же касается настоящей мамы, мамы Ханы, что ушла из мира накануне того дня, когда в мир Давида, тогда еще Довида, вошла Самира, то на могиле, которую Хана делила с отцом, двухлетней Фримочкой, теперь пятилетним Шмуликом и еще шестьюдесятью евреями, погибшими в те же дни, он бывал не раз, сидел на обломках надгробных плит, где слева благоухала уборная, а справа – загон для скота, где поодаль, тоже на могилах, превращенных арабами в сады и огороды, росли огурцы и помидоры и раскидывали тень тридцатилетние смоковницы. Он приходил сюда, плакал, целовал эту землю, молился.
И вот однажды, читая главную еврейскую молитву «Восемнадцать благословений», он, как обычно, дошел до чарующих слов «... веса нес лекабец галуйотейну векабцену яхад меарба канфот хаарец» – «...и вознеси знамя, чтобы собрать изгнанников наших с четырех сторон света». «Канаф» в переводе с иврита значит «крыло». Почему-то он всегда воспринимал эти слова очень зримо, очень дословно – арба канфот хаарец, не четыре стороны света, а четыре крыла Земли, четыре орлиных крыла, на которых Вс-вышний несет домой свой народ, измученный двухтысячелетними странствиями.
В этот момент медвежья лапа опустилась ему на плечо. Он обернулся. Перед ним стоял здоровый мужик. Причем «мужик» во всех смыслах – словно сошедший со страниц Толстого. Несмотря на ярко выраженные семитские черты, в этом гиганте было нечто неистребимо русское. И действительно – через секунду последовало басом с крутыми русскими согласными, с открытыми нараспашку передними гласными:
– И тебе не стыдно?
– Что стыдно?
– Ничего.
Русский вытащил сигарету, отвернулся и закурил.
Первый поток советской алии{Иммиграция в Израиль.}, поток семидесятых, уже растекался русскоречивыми ручейками по Израилю, и Давид не в первый раз встретился с нервозной манерой русских репатриантов чуть что – сразу хвататься за сигарету. Но сейчас его заинтересовало, с чего это вдруг к нему прицепился малознакомый здоровяк, который и живет-то в Кирьят-Арбе без году неделю. Кстати, как зовут этого амбала?
При этом Давид почему-то даже не удивился тому, что его, религиозного еврея, другой религиозный еврей прерывает во время молитвы – вещь неслыханная.
Пока русский курил, Давид заново прочел подпорченную молитву, а затем спокойно спросил:
– Так почему мне должно быть стыдно?
– Здесь, среди дерьма, молиться? – отвечал гигант вопросом на вопрос. – Целовать землю, в которой лежат наши предки, это, конечно, хорошо. Только неплохо бы ее сначала отмыть!
Он помолчал и продолжил:
– Говорят, у тебя родители здесь похоронены...
– Говорят, – настороженно согласился Давид.
– Погром?
– Погром, – кивнул Давид.
– И ты считаешь такое состояние кладбища нормальным? – он повел рукой, как танцовщица в кокошнике, исполнявшая русские танцы, обожаемые в прежние времена палестинскими евреями. Давид видел ее в Иерусалиме на каком-то концерте, куда он случайно попал подростком.
– А что же делать? – немножко растерянно пробормотал Давид.
– А ты не знаешь, да? – удивился незнакомец. – Тогда я открою тебе глаза. Надо срубить виноградники, выкорчевать деревья, снести shit-house (почему-то россиянин со смаком произнес это слово по-английски) и загон для овец, восстановить все до одного надгробья, построить каменную ограду.
– Да ведь мы пытались... – в собеседнике чувствовалась такая мощь, что Давид волей-неволей говорил, будто оправдываясь. – Губернатор не дает разрешения.
– Ах, вот оно что, – «прозрел» «русский». – Тогда другое дело! Тогда извини. Я, видишь ли, не знал, что тебя устраивает такое положение, при котором с...ть на могилу твоих отца с матерью можно, а вот чистить ее – sorry!
Он зажег было еще одну сигарету (предыдущую высосал в несколько затяжек), но, очевидно, это показалось ему недостаточно ярким выражением презрения. Поэтому щелчком он сбил огонь, сунул руки в карманы, отвернулся и начал демонстративно насвистывать сороковую симфонию Моцарта. Даже сделал насколько шагов в сторону, будто собрался уйти. Давид с интересом наблюдал за ним, гадая, куда крутанет маршрут этой странной беседы. И действительно, «русский»... вспомнил, вспомнил Давид, как зовут его! Элиэзер! Да, да! Элиэзер! – так вот Элиэзер вдруг остановился, будто раздумал уходить, и, повернувшись к Давиду, спросил:
– Между прочим, когда вы в «Парке» жили среди арабов с их трепетным к вам отношением, а гуманные власти не позволяли вам обзавестись оружием, вы что, послушно ждали, что будет раньше – разрешение на оружие или?.. – он провел большим пальцем по горлу. – А может, все-таки сами обзавелись, явочным, так сказать, порядком?
«А он неплохо подготовился к этой встрече, – подумал Давид, одновременно вспоминая, как руководитель поселенческого движения «Гуш Эмуним» обратился к одному из тогдашних министров с просьбой добиться разрешение на оружие для группы рава Левенштейна в Хевроне, и министр, понизив голос, спросил: «А никак нельзя без разрешения?»
«Интересно все-таки, что ему от меня нужно?»
– Понятно, – подытожил Элиэзер, услышав в ответ молчание. – Но как бы то ни было, ясно– когда надо нам, мы ого-го! А мама с папой подождут!
Не стерпев такого, уже откровенного, хамства, Давид, аки Магомет, двинулся к этой горе с самыми зверскими намерениями. Элиэзер только этого и ждал. С проворством, неожиданным для трехсот фунтов мяса, он подскочил к оторопевшему Давиду, не дожидаясь удара в челюсть, схватил его за грудки и прямо в лицо жарко зашептал:
– Слушай, у нас здесь создана группа по превращению Хеврона в нормальное место, где могут жить евреи! Точки приложения наших сил – Пещера Махпела, еврейское кладбище, бывшая синагога Авраама-авину, шедевр пятнадцатого века, ныне общественный туалет. Возглавляет группу репатриант из России профессор Бен-Цион Т. Понимаешь, многие вроде тебя млеют перед законом. Арабы его обходят, закон этот, даже, я бы сказал, обегают, военные власти на него плюют, полиция крутит им, как хочет, у губернатора Блоха любимая поговорка «хок – мок».
Хок на иврите означает «закон».
– Какой еще мок? – нахмурившись, с недоумением спросил Давид.
– То ли усеченный «шмок», дескать, в гробу видали мы ваш хок-шмок, то ли от английского «mock» – «посмешище», «пародия», «подделка»...
«Интересно, – подумал Давид, – отчего этот выходец из России так любит английский?»
– ...И только поселенцы перед этим законом благоговеют так, словно это Тора с Синая. Может, хватит, а? Здесь у нас не Тель-Авив, а дикий Запад. Как говорят в Сибири, тута закон – тайга, прокурор – медведь. Вот мы с профессором Бен-Ционом Т. и решили брать закон в свои руки. Присоединяйся!
