— Но зачем? — спросила Хелен. — И кому от этого будет хорошо?
— Хорошо, хорошо… — пробормотал Гарп, хотя в глубине души уже давно понял, что Хелен права. И на следующий день велел Эллен Джеймс пока что поставить эссе на полку. И целую неделю Эллен не разговаривала ни с Гарпом, ни с Хелен.
Только когда позвонил Джон Вулф, Гарп и Хелен поняли, что Эллен их не послушалась и отослала эссе Джону.
— Как вы думаете, что я должен с ним делать? — спросил он.
— Господи, да отошли его ей обратно! — сказала Хелен.
— Нет, черт побери! — возмутился Гарп. — Сперва спроси у самой Эллен, чего хочет она!
— А старый Понтий Пилат умывает руки? — ехидно заметила Хелен.
— Сам-то ты что хочешь с ним сделать? — спросил Гарп.
— Я? — изумился Джон Вулф. — Для меня оно ровным счетом ничего не значит. Но могу с полной уверенностью сказать, что печатать его можно. Ведь написано очень хорошо!
— Но печатать его можно отнюдь не по этой причине! — сказал Гарп. — И ты это прекрасно знаешь, Джон.
— Ну, в общем, да, — согласился Джон Вулф. — Но написано все равно очень хорошо. И она молодец, что так честно обо всем рассказала!
Джону Вулфу Эллен сказала, что хотела бы опубликовать свое эссе, хотя Хелен всячески пыталась отговорить ее. Гарп заявил, что вмешиваться не намерен.
— Но ты уже вмешался! — заметила Хелен. — И теперь, даже если ты не произнесешь больше ни слова, результат все равно достигнут: эссе будет опубликовано. А ведь ты именно этого и добивался, верно?
В общем, Гарп все-таки поговорил с Эллен Джеймс. Попытался привести веские доводы насчет того, почему ей не следует публично высказывать свое мнение о несчастных джеймсианках. Эти женщины больны, говорил он, несчастны, сбиты с толку, измучены жизнью и вечными оскорблениями со стороны других людей, да к тому же в отчаянии и сами себе нанесли увечье, так стоит ли их критиковать? Еще лет пять, и все о них позабудут. Они будут совать людям свои записочки, а те будут удивляться: «А кто такие джеймсианки? Вы, видимо, просто не можете говорить? У вас что, языка нет?»
Но Эллен хмуро посмотрела на Гарпа и решительно написала:
«Я их никогда не забуду! Ни через пять лет, ни через пятьдесят! Я никогда не забуду их; я всегда буду их помнить так же, как помню свой язык!»
Гарп в очередной раз восхитился про себя тем, как эта девочка любит и умеет использовать старые добрые знаки препинания, и мягко посоветовал:
— Я бы все-таки не стал это публиковать, Эллен.
«И вы рассердитесь на меня, если я это сделаю?» — написала она.
Он признался, что не рассердится. «А Хелен?»
— Хелен рассердится, но только на меня, — сказал Гарп.
— Зачем ты вечно заставляешь людей сердиться? — выговаривала ему Хелен вечером в постели. — Вечно всех взвинчиваешь. Распаляешь! Угомонись. Занимайся своим собственным делом, Гарп. Только своим собственным. Ты же всегда говорил, что политика — глупость и ничего для тебя не значит, верно? И был абсолютно прав. Это действительно полная глупость. И для тебя она действительно ничего не значит, ты занимаешься этим потому, что так проще, чем упорно сидеть за письменным столом и создавать что-нибудь стоящее, целостное из отдельных набросков. Ты и сам прекрасно понимаешь. Строишь по всему дому книжные стеллажи, перестилаешь полы, развиваешь бурную деятельность в саду, черт тебя побери! Ты мне скажи: я что, выходила замуж за великого умельца? Или, может, надеялась, что ты станешь этаким активистом-общественником? Ты должен писать книги, Гарп, а книжные полки пусть делают другие! И не возражай, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, что я права.
— Ты права, Хелен. — Гарп тщетно пытался вспомнить, благодаря чему смог придумать то, самое первое, предложение в «Пансионе „Грильпарцер“», с которого все и началось:
«Мой отец работал в Австрийском туристическом бюро».
Откуда оно взялось? Он попробовал придумать что-нибудь в таком же роде. В итоге получилось примерно вот что: «Мальчику было лет пять, и он так кашлял, что казалось, его хрупкая грудная клетка не выдержит». Опять чистейшей воды воспоминания, а это никуда не годится. Наверное, у него совсем не осталось чистого воображения…
В спортивном зале он целых три дня работал с тяжеловесом. Чтобы наказать себя?
— Ну-ну, — сказала Хелен. — Решил костьми лечь? Затем Гарп объявил, что должен поехать по делам фонда в город Норт-Маунтен, штат Нью-Гэмпшир. Нужно определить, стоит ли тратить деньги фонда на женщину по фамилии Тракенмиллер.
— Снова решил костьми лечь? — съязвила Хелен. — Снова бесконечные книжные стеллажи? Снова политика? Снова общественная деятельность? Все это вещи, Гарп, которыми занимаются те, кто не может писать!
Но он все равно поехал. Его уже не было дома, когда позвонил Джон Вулф и сказал, что один очень приличный и весьма популярный журнал собирается напечатать эссе Эллен Джеймс «Почему я не джеймсианка».
В голосе Джона Вулфа по телефону был какой-то холодный легкий прищелкивающий отзвук. Так шлепает языком сами знаете кто — Подводная Жаба! — думала Хелен. Но она еще не знала, в чем тут дело, пока не знала.
Она сообщила эту новость Эллен Джеймс: она, конечно же, простила ее и даже позволила себе порадоваться с нею вместе. Они даже прокатились на машине по берегу океана вместе с Дунканом и маленькой Дженни и купили несколько омаров — любимое лакомство Эллен — и целую кучу морских гребешков для Гарпа, который омаров не очень любил.
«И еще купим шампанского! — написала Эллен в машине. — А шампанское пьют с омарами и гребешками?»
— Конечно! — воскликнула Хелен. — Еще как! — И они купили шампанского. А потом заехали в Догз-Хэд-Харбор и пригласили на обед Роберту.
— А когда папа вернется? — спросил Дункан.
— Я не знаю, где находится этот Норт-Маунтен, — сказала Хелен, — но папа обещал вернуться вовремя и пообедать с нами вместе.
«Он и мне то же самое сказал», — написала Эллен Джеймс.
Салон красоты «Нанетта» в Норт-Маунтене, штат Нью-Гэмпшир, на самом деле оказался кухней миссис Кении Тракенмиллер, которую по-настоящему звали Харриэт.
— Вы и есть Нанетта? — смущенно спросил Гарп, стоя на крыльце и не решаясь войти; крыльцо было покрыто инеем, точно морской солью, подтаявшая ледяная крупа хрустела под ногами.
— Никакой Нанетты тут нету, — в рифму сказала она ему. — Меня зовут Харриэт Тракенмиллер.
У нее за спиной в темной кухне рычал, натягивая поводок, огромный пес, и миссис Тракенмиллер отгораживала от него Гарпа, выставив перед рычащим оскаленным чудовищем собственное бедро, а бледную покрытую шрамами лодыжку она вставила в приоткрытую дверь, придерживая ее. Шлепанцы на ней были синие; фигуру ее в длинном купальном халате Гарпу было не разглядеть, но он не мог не заметить, что роста она высокого и только что принимала ванну.
— Э-э-э… А мужчин вы стрижете? — спросил он ее.
— Нет, — сказала она.
— А может, все-таки пострижете меня? — попросил Гарп. — Я мужским мастерам не доверяю.
Харриэт Тракенмиллер подозрительно посмотрела на его черную вязаную шапочку, которая была натянута по самые уши и полностью скрывала всю имевшуюся у него на голове растительность, только длинные густые пряди торчали сзади до самых плеч.
— Я не вижу ваших волос, — сказала она.
Он рывком стащил с головы шапку, и волосы его тотчас же самым немыслимым образом встали дыбом от мгновенно возникшего статического электричества.
— Мне нужна не просто стрижка, — заметил Гарп, разглядывая ее печальное измученное лицо, мягкие морщинки возле серых глаз, на волосах, выкрашенных под блондинку, — бигуди.
— Но разве я вам назначала? — сказала Харриэт Тракенмиллер, явно пытаясь что-то припомнить.
Гарпу было совершенно ясно, что никакая она не шлюха, а очень усталая и напуганная его появлением женщина.
— И что конкретно вы хотели бы? — спросила она.
— Просто немного подстричься, — пробормотал Гарп. — И еще мне бы хотелось, чтобы мои проклятые волосы хоть чуточку завивались.
— Завивались? — переспросила Харриэт Тракенмиллер, пытаясь представить себе, насколько это возможно при такой копне абсолютно прямых волос, которая украшала голову Гарпа. — То есть вроде как перманент хотите?
— Ну, — сказал он, приглаживая свои патлы, — в общем, все что угодно, все, что вы сможете с ними сделать, знаете ли.
Харриэт Тракенмиллер пожала плечами.
— Сперва мне надо одеться, — сказала она.
Пес, хитрющий, как дьявол, и очень сильный, уже протиснул большую часть своего мускулистого тела между ее ногами, и Гарп напрягся, ожидая нападения, но Харриэт Тракенмиллер вдруг резко подняла свое крупное колено, что было сил двинула пса прямо в раззявленную морду и схватила его за отвисшую шкуру на холке; пес взвыл и попятился назад.
