Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

Однако для большого человекоубийства, как и для большого строительства, требуется немалое население, а за пятьсот тысяч лет деревянно-каменного века народу родилось меньше, чем за первые пятьдесят лет века двадцатого. Доисторическим людям постоянно приходилось сотрудничать, борясь с голодом, наводнениями, холодом, и это не располагало к особой взаимной ненависти; они укрощали огонь и животных, учились обрабатывать дерево, готовить пищу, шить, рисовать, изготавливать керамику и засевать поля. Эти ремесла до сих пор поддерживают существование большинства из нас. В сравнении с первым севом и первой жатвой зерновых культур наше собственное крупнейшее достижение — путешествие троих в мир мертвых и обратно в пуле из автоматического ружья — представляется редкостно причудливой и экстравагантной завитушкой на самой недавней странице человеческой истории.

— Чушь собачья, Монбоддо! Сам знаешь! — выкрикнул кто-то из сидевших по ту сторону круга от Ланарка.

В рядах чернокожих делегатов раздался смех. Ухмыльнувшись в их сторону, Монбоддо продолжал:

— Не беспокойтесь, мистер Кодак, современную власть все еще представляю я. Загарпунить другие планеты нам пока не под силу — инструменты еще только разрабатываются, и почему бы не допустить, что таким умным ребятам, как мы, нечего стыдиться своих предков. Но при всем том этот мелкобуржазный мирок егерей и деревенских ремесленников вызывает у меня скуку. Да, скуку. Я жажду высокомерной пышности эльдорадо и эфиопий. Великих стен и соборов. Чего не хватает этому доисторическому природному парку, где хомо сапиенс жил так долго и так мало после себя оставил? Не хватает избыточности: избытка пищи, времени и энергии, того избытка людей, который мы называем богатством.

А потому пропустим мимо себя еще уйму веков и вновь взглянем на земной шар. Самый большой участок суши разделен на три континента, между ними простирается сложной формы море. Широкая река к востоку от него не петляет по болотам, а четким путем пересекает плодородную геометрию полей и каналов. В обоих направлениях по ее сверкающей поверхности снуют суда и баржи, доставляя грузы в первый город — скопление кубов, конусов и цилиндров. В центре города стоит большой дом с башней. На его вершине, куда не добраться речному туману, несут службу небесные секретари; вращающийся купол небес они используют как световые часы, где солнце, луна и галактики указывают срок, когда вскапывать, жать, запасать. Под башней хранится богатство государства, священные излишки зерна — священные потому, что одного мешка достаточно для пропитания целой семьи в течение месяца. Это зерно не что иное, как накопленная жизнь. Кто им владеет, тот повелевает остальными людьми. Большой дом в наши дни принадлежит таким же людям, как мы: не сельскохозяйственным и промышленным производителям, а тем, кто ими управляет. Возле большого дома располагается рынок, откуда во все стороны, через поля и леса, расходятся дороги. Они исхожены людьми из племени, несущими сюда шерсть, шкуры и прочее, что можно обменять на источник жизни — зерно. В голодные годы они, чтобы разжиться зерном, будут продавать своих детей. Во время войны товаром станут враги, плененные в битве. Богатому городу войны приносят доход, так как городские руководители умеют использовать дешевую рабочую силу. Вырубается все больше деревьев, строятся каналы, ширятся обрабатываемые площади. Город растет.

Он растет, поскольку он живой организм, его артерии — реки и каналы, конечности — торговые пути, доставляющие товары и людей в его утробу — рынок. Мы, чье государство связывает воедино множество городов во множестве земель, не представляем себе, насколько священным местом казались первые города. К счастью, сохранились записи одного вавилонского библиотекаря, о том, каким предстал город перед глазами прибывшего туда человека из племени:

Он видит нечто, прежде никогда не виденное или не виденное… в таковом изобилии. Видит день, кипарисы и мраморы. Видит единство, сложное, но не хаотичное; город — существо, составленное из статуй, храмов, садов, жилищ, лестниц, гробниц, колонн, площадей, ровных и открытых. Ни в одном из этих творений рук человеческих — знаю — не находит он красоты; он взволнован, как взволновались бы сегодня мы, наблюдая сложную машину, назначение которой неизвестно, однако в строении угадываются следы бессмертного разума.

Да, бессмертного разума. Этот неумирающий разум обитает в большом доме, который является мозгом города, первым вместилищем общественного образования и современных государственных органов. Пройдет несколько веков, и он разделится на суд, университет, храм, казначейство, фондовую биржу и арсенал.

— Слушайте, слушайте! — внезапно выкрикнул Уимз; там и сям прозвучали аплодисменты.

— Черт его дери, — пробормотал Один. — Разглагольствует уже десять минут и только сейчас дошел до сути.

— А меня эти долгие туманные речи успокаивают, — заметил Повис — Словно бы снова оказался в школе.

— Однако не все люди племени раболепно почитают богатство, — говорил Монбоддо. — Многие из них и сами владеют различными умениями и жаждут успеха. Властители первых городов пали, вероятно, жертвой кочевников, обладателей первых колесных повозок. Не важно! Новые хозяева зерна нуждались в содействии умных людей, которые правили страной и временем при помощи жезла и календаря и могли учитывать и облагать налогом товары, произведенные другими. Великие речные культуры — число их вскоре достигло пяти — поглощают одну за другой волны завоевателей, а те удваивают мощь правителей, давая им в помощь всадников. От этого рост городов ускоряется. Торговые пути, конкурируя между собой, связывают государства, спаивают их воедино. Выковываются железные мечи и орала, богатством зерна управляют металлы. Поднимаются прибрежные города с их торговыми и пиратскими судами.

— Набирает скорость, — прошептал Повис — Десятком фраз покрыл дюжину цивилизаций.

— Люди множатся. Множится богатство. Множатся и войны. В наши дни, когда сильные правительства согласились в том, что большие войны более недопустимы, мы все еще готовы возгласить хвалу прежним битвам и набегам, ибо в результате к умениям побежденных добавляются умения победителей. В истории не существует негодяев. Пессимисты укажут на Аттилу и Тамерлана, но государства, уничтоженные этими энергичными людьми, были непродуктивны и нуждались в завоевателе, чтобы высвободить здоровые силы. В тех случаях, когда богатство шло только на поддержание себя, всегда находились сильные личности, готовые им овладеть и обратить его на службу наступающей истории, которую контролирует современное государство. И нечего бледным и бело-розовым братьям вроде меня указывать на них обличающим перстом. Поэты говорят, что энергии, высвобожденной после разрушения азиатской Трои, хватило Европе на два кипучих тысячелетия. Процитирую прославленный ланкастерский эпос:

Как только осада и приступ прекратились в Трое,

Был город разрушен, сожжен до головней в руинах,

Эней благородный и его близкий родич.

Потом покорившие многие страны, стали

Всевластно владеть островами на западе оба;

Ромул решительно в Рим вступает:

С гордой пышностью город он основал,

Нарек своим именем — тот и ныне его носит;

Тит в Тоскане строит селенья;

Лангобард в Ломбардии города возводит,

За французским берегом Брут Счастливец

На холмах Британию простер беспредельно,

Где горе и буйство, блаженство и благость

Попеременно теперь приходят,

Нередко праздники и потери

Там наступают попарно.

Праздники и потери. Поток богатства, обтекавший землю, влек за собой и то и другое, однако само богатство продолжало возрастать, потому что победители всегда ему служили.

— Бледные и бело-розовые братья, — задумчиво пробормотал Один. — Бледные и бело-розовые.

— Не думаю, что черные и коричневые испытали особенный восторг, — вставил Повис — Вы как, Ланарк?

Сильный спокойный голос Монбоддо гудел с одуряющей монотонностью ветра.

— …И вот Северная Африка превращается в пустыню, что приводит к ряду полезных последствий…

После чистого товарищеского духа парной бани новобранцы обнаруживают, что от их родственников дурно пахнет…

…Однако для эффективной работы с техникой нужна атмосфера надежды, поэтому на смену рабству пришли долговые обязательства, а на смену деньгам — правительственные обещания уплаты, отпечатанные на бумаге…

К двадцатому веку богатство завладело всем земным шаром, зажатым ныне в сети мысли и транспорта, которые сплели торговля и наука. Мир замкнут в единственном обитаемом городе, чего его мозги, то есть правительства, не замечают. За тридцать лет произошли две мировые войны, тем более ожесточенные, оттого что враждующие стороны принадлежали к одной и той же системе. Сказать, что эти войны не принесли никакой пользы, было бы неуважением к миллионам погибших. Старые машины, старые идеи были с необычайной быстротой вытеснены новыми. Наука, бизнес, власть никогда не были так богаты. За это мы должны благодарить мертвых.