Однажды он сказал:
— Мне кажется, что у тебя жар, Элина. Ты что — заболела?
— Нет. Я не знаю. Не знаю, — сказала она.
Она любила этого человека как нечто неотделимое от своей жизни — как своего мужа. Она была обязана ему, принадлежала ему духовно, и, однако же, физически он неизменно вызывал у нее удивление, чуть ли не отвращение даже самыми невинными своими жестами, тем, как он касался ее — в ходе разговора, беседы. Она сразу вся напрягалась, она чувствовала, как опасно близка она к тому, чтобы с отвращением отодвинуться от него. Что между нами теперь общего? Что?..
Брак? Муж?
Она любила его за долготерпение, за его бесконечную занятость и за сложность его жизни, которой она не понимала; она любила его за то, что он существует, за самый факт его существования. Когда звонил телефон и он отвечал… это казалось чудом, событием в безликой, сонной жизни дома, которое она, Элина, никогда не могла бы породить. И, однако же, ей трудно было проявить к этому интерес. Несколько раз в неделю Марвин улетал в Нью-Йорк — иногда только на вторую половину дня, — чтобы побеседовать со своими коллегами, или клиентами, или с юристами, занимавшимися его собственными налоговыми проблемами: он выиграл процесс в налоговом суде, но через несколько дней Управление внутренних доходов поставило под сомнение, правильно ли он заплатил налог с части заработков в 1970 году, и дело потребовало такого количества определений, состоящих из стольких слов и фраз, что работающим на него специалистам по налогообложению пришлось нанять целую команду из пяти человек, знатоков в этой конкретной области налогового закона. Он старается, сказал Марвин Элине, свести к минимуму свою работу дома: он хочет быть с нею, хочет помочь ей пройти этот тяжелый период в ее жизни.
Но ему все же приходилось часто покидать ее, и лишь только он уезжал, она отправлялась на берег океана или шла в соседний городок, одна, радуясь тому, как ветер путает ее волосы, не обращая внимания на грязь, на чертополохи и лопухи, цеплявшиеся за ее одежду. Случалось, когда она бывала дома, раздавался телефонный звонок, и она спокойно думала: «Мне вовсе не обязательно отвечать на него».
Она жила каждой частицей своего тела. Настороженная, взбудораженная, с ясным сознанием, она все думала, все время думала… В наиболее скверные вечера, когда он являлся наверх пьяный, когда требовал, чтобы она легла лицом к нему, иначе он не заснет, она повиновалась, и, однако, в мозгу ее начинала метаться мысль, словно его пронзали короткие, резкие вскрики, словно клевали птицы: Я не люблю его, я никого не люблю, я не хочу никого любить…
Раз или два он даже разрыдался в ее объятиях. Она постаралась его успокоить, не спрашивая, что случилось, и хотя испугалась, но сама плакать не могла. Она подумала, как много значит для женщины, когда она держит в объятиях рыдающего мужчину и способна успокоить его так, что он засыпает… и она должна ценить это, должна заставить себя это оценить. Но как только он засыпал, она разжимала объятия. Вставала с постели, отходила на несколько шагов и смотрела на него. Перед ней был уже немолодой мужчина, в чем-то уродливый, в чем-то красивый, и она вроде бы должна заботиться о нем. Она твердила себе: Ты отвечаешь за него.
Случалось, он спрашивал ее:
— А тебе не хотелось бы перебраться куда-нибудь в другое место? Например, в Нью-Йорк? Где ты могла бы встретиться с людьми?
Нет — тут же мелькало в голове Элины, и ее даже передергивало. Но отвечала она спокойно:
— Не сейчас. Пока еще нет.
— Ты не против такой уединенной жизни, Элина? Не против того, что так много бываешь одна?
— Нет.
По мере того как шло лето, он все реже и реже задавал этот вопрос. Ему начала нравиться такая жизнь — Элина от всего отъединенная, спрятанная, никто ей не грозит. Не грозят встречи с другими мужчинами. Временами ей даже казалось, что на его лице сияет довольная улыбка, словно он наконец решил для себя сложную проблему.
…В июле она листала журнал, который продается по всей стране, и увидала имя — Меред Доу. Оно словно прыгнуло на нее со страницы. Она прочла, что его признали в Детройте виновным, приговорили к максимальному сроку и, видимо, отказали в выдаче на поруки. Но «дело Доу» занимало всего лишь маленький абзац в большой статье, посвященной несправедливости американских судов, необходимости изменить бесчисленные законы, связанные с наркотиками. Собственно, автора статьи интересовало лишь «дело Доу», а вовсе не «Меред Доу». Элина читала и перечитывала абзац, словно хотела заставить его раскрыться, найти в нем что-то о самом Мереде — как он там?., как он себя чувствует?
Некоторое время она сидела точно в трансе, уставясь на страницу журнала. Где же во всем этом Меред, что случилось с человеком по имени «Меред Доу»? Суд покончил с проблемой Мереда Доу, принял решение по его «делу»: ему выдали максимальный срок. Теперь он сидит в тюрьме, его изолировали. С ним все решено. Они, видимо, надеялись, что в конечном счете каждого сумеют вот так вычислить и с каждым покончить — «решить» загадку. Кого-то засадят, кому-то позволят остаться на свободе. Со всеми все будет решено.
И тут в мозг Элины прокралась мысль — она возникла быстро и неожиданно, как то непостижимое наслаждение, которое дарил ей Джек: а вот с ней не будет все решено.
Она вспомнила о том, как Меред обнимал ее, об этом спокойном дружеском объятии, — его лицо, его облик. Ведь он мог бы их всех объединить — он и Джек объединились бы через нее, как объединены Джек и ее муж, несмотря на всю свою ненависть друг к другу; она не понимала Мереда — разве что какой-то частью своего существа, которая не могла выразить себя в словах, но она понимала, что он преданно любил бы ее, как преданно любил бы Джека, если бы Джек был чем-то большим, а не просто «Джеком»! Но слишком рано Меред появился в ее жизни, и в тот момент сама Элина была недостойна его, слишком она была поглощена любовью к другому. Эта любовь тогда всецело владела ею, и она не в состоянии была преодолеть свое чувство. Поэтому она и оказалась недостойной Мереда. Она по-настоящему так и не узнала его — только почувствовала: в ту пору ею всецело владела любовь.
4. Как-то в конце августа, возвращаясь пешком из городка, Элина заметила стоявшую на обочине машину. Марвин на несколько дней уехал в Нью-Йорк; она была одна. Волосы у нее были перехвачены на затылке и свисали вдоль спины длинной распущенной косой, ноги были голые, в поношенных, грязных плетеных туфлях без каблуков… Она успела очень загореть, и ноги у нее от ходьбы стали сильными, икры — крепкими, мускулистыми.
Она увидела машину, стоявшую чуть в стороне от дороги, у пологого склона дюны. Этой машины тут не было, когда она шла в городок. Машина была незнакомая — чужая побитая машина неопределенного мышиного цвета. И неожиданно, с такой силой, что она чуть не потеряла сознания, мозг полоснула мысль: Вот сейчас это случится.
Почему-то она переложила пакет с продуктами из правой руки в левую.
И пошла дальше по обочине, не сводя глаз с машины. Через некоторое время она заметила в ней двух мужчин. Она продолжала идти все так же, не ускоряя шага. Ей предстояло пройти возле самой машины. Хотя шла она спокойно, сердце учащенно билось, в голове звучали какие-то таинственные вскрики, которых она не могла толком разобрать: Вот они — кто же?.. Когда это произошло?.. Сейчас случится, случилось… Двое молодых парней сидели в машине; она увидела, как они почти одновременно повернули головы, заметили ее и потом уже не спускали с нее взгляда. Им было, пожалуй, лет по двадцать с небольшим. Они наблюдали за ней. Теперь, подойдя ближе, она уже отчетливо могла разглядеть их лица, лица незнакомые, а выражение лиц уже виденное — удивление, постепенно сменяющееся изумлением, постепенно сменяющееся как бы неодобрением; замешательство, отчетливо проявившееся в том, как они поджали губы.
А она шла прямо на них. Она не испытывала страха — лишь глубокое пьянящее возбуждение.
Она чувствовала, что и они возбуждены, — чувствовала по их замкнутым, решительным лицам. Она, казалось, слышала, как бьется у них сердце, как пульсирует, прикидывая и рассчитывая, мозг. Вот сейчас. Сейчас. Ей нужно было пройти в двух-трех шагах от машины. Один из парней медленно оторвался от банки с пивом. Его загорелый локоть торчал в открытом окне, и он смотрел, смотрел в упор на Элину, крепко сжав губы. Элина почувствовала что-то, близкое к экстазу. Она словно бы видела себя его глазами, видела свой отпечаток в его мозгу. Женщина в платье, одна, босая, одна… идет одна…
Она прошла мимо машины. Взглянула на них и, однако же, ничем не показала, что заметила их присутствие, что как-то на это реагировала. И они тоже никак на нее не реагировали.
