И когда Рита подняла на смех дешевую Олину косметику на ветхой тумбочке, его ожгла обида и боль — одернул ее резко и зло: да, у Оли нет связей и денег на дорогие вещи, но она — взяла и переехала, и ничего ей не надо. У нее не было богатых покровителей, зато она понимает, что нужно человеку…
— И кто ж эта тварь? — подняла брови Рита в ответ на замечание.
— Не смей, — сказал он.
— Не сме-еть?! — переспросила она.
Странным образом им стало не о чем разговаривать. Разве что о том, что было раньше, а теперь исчезло, но одновременно исчезло и желание говорить об этом. Молчание ширилось и разносило их в разные стороны, как морское течение.
Вот так расстаются с юношескими идеалами, подумал он.
Рита уехала назавтра. Саша стоял на перроне, растерянно ища какие-то подобающие, человеческие слова.
— Даже СВ в этом паршивом поезде нет, — сказала она. — Давиться вчетвером в купе, как быдлу.
В поезде заперлась в туалете и стала накладывать грим на лицо. Волнистое желтоватое зеркало отражало его измученным и тоскливым. Что, спросила зеркало Рита, нелегко самой лишать себя любви верного и давнего поклонника, который видел в тебе самое лучшее, что в тебе есть. Нелегко быть стервой с любящим тебя, да такой стервой, чтоб у него все желание, все чувство отлетело. Хоть бы ты был жив и счастлив, Сашенька, сказала она, а я сделала все, что могла, честное слово…
Горячий ветер, пахнущий мазутом и хвоей, вдавливался в опущенное окно, оранжево золотились пролетающие стволы сосен, Рита стала думать, как там без нее дочка, первого сентября уже вести ее в первый класс, а через неделю они поедут втроем в отпуск, и постепенно успокоилась, отвлеклась и повеселела.
Ночью ей приснился Саша, он стоял перед ней невыразимо печальный, и вдруг она поняла, что он красив, и поняла, что любит его, — чувство было пронзительно так, как она мало раз испытывала наяву. Но потом она поняла, что это сон, и что она плакала во сне, улыбнулась и под стук колес заснула спокойно.
— Я тебя ничем связывать не хочу, — сказала Оля. — Не вздумай, что ты обязан на мне жениться и тому подобное. Ты мне ничего не должен. Я сама хотела и сама приехала.
— Да ладно тебе… — пробурчал Саша.
— Есть хочешь? — вдруг спросила она. — Давай покормлю.
— Что ты вяжешь?
— Свитер.
— Такой большой?..
— Это тебе.
— Зачем? Летом?
— На память. Будет и зима. Я уезжаю, Сашенька.
— Куда? — спросил он с упавшим сердцем, еще не веря.
— Обратно. В Ленинград.
— Когда? — глупо спросил он.
— Уже подала заявление на работе.
— Почему? — Он понимал, что это и так ясно после Ритиного визита.
— Так надо, Сашенька, — тихо сказала она. — Не хочется, но надо.
Перспектива одиночества доходила до него. Удар был неожиданным. Потеря близкого человека (кому все выложить, кто все поймет, примет…) пугала бесконечной пустотой. Молчание затягивалось.
— Послушай, — сказал Саша, — а тебе бы хотелось отправиться в путешествие?
— В какое путешествие?
— Куда глаза глядят. В Среднюю Азию. В Сибирь. На Кавказ.
— Как?
— На машине!
— Ты не умеешь водить.
— Умею. Скоро получу права.
Они оба — каждый по-своему — представили себе это путешествие и опять замолчали…
— Если тебе нравится меня мучить — ты мучь, — прошептала она. — Ты мучь, милый, не бойся. Мне хорошо. Понимаешь?..
— Послушай, — сказал Саша с каким-то веселым облегчением, словно решился важнейший в жизни вопрос, хотя он сейчас ничего (сознательно, по крайней мере) еще не решил. — Ты можешь наконец накормить человека, которому завтра с утра прыгать с неба в огненную стихию?
Предощущение будущего затеплилось, засветилось.
Он почувствовал необходимость высказать ей верх признательности, сделать что-то самое лучшее, главное для нее. И он соврал:
— Я люблю тебя…
И через несколько секунд, еще продолжая вслушиваться в свои отзвучавшие слова, изумленно понял, что, кажется, сказал правду.
В августе Оля сказала, что у нее будет ребенок.
У него будет сын. Сын!
Неведомое доселе открылось ему: теперь уже мир для него никогда не погаснет.
В родной пожарной части, прочитав его заявление и выслушав сбивчивые просьбы, ему выразили крепчайшее неудовольствие и пообещали уволить не раньше конца сентября — когда уменьшится пожароопасность. Снисходя к особым обстоятельствам.
* * *
Двадцатого сентября они кинули две сумки в багажник и поехали на юг — в Среднюю Азию. Там лето будет продолжаться еще долго.
Ребята из его отделения долго спорили, что дарить на свадьбу; сошлись на фотоаппарате. Так они и остались на фотографии — приветственно горланящие у отъезжающей машины.
Боря с застенчивой подругой, бывшие свидетелями в ЗАГСе, эскортировали «Волгу» на красной «Яве» до развилки шоссе на Кинешму.
Скинув шлем с огненным тигром, он засмеялся, добросовестно поцеловал Олю, облапил Сашу до хруста: «Напишите хоть, как дела. Все же не чужие теперь…» Прыгнул на свою «Яву», развернулся и, с ревом крутнув газ, красной молнией исчез за поворотом.
— Так куда мы все-таки едем? — спросила Оля.
— Вперед, — улыбнулся Саша, включая передачу.
Впереди за лобовым стеклом разворачивалась бесконечная дорога. Денег у них хватит на несколько месяцев скромной жизни, считая и бензин до тех мест. Фрукты-овощи дешевы осенью в Средней Азии. А там — будет видно.
Солнце перевалило полдень, когда свернули с шоссе к ручейку. Сухо позванивал желтеющий куст, паутинные нити путешествовали в небесах бабьего лета.
Забулькала картошка на костерке. Оля расстелила клеенку на траве и накрыла обед.
— Так не бывает, — сказала она. — Ведь это все неправда, а?
Тяжелый мохнатый шмель с басовитым гудением сел на цветок клевера и стал обследовать.
— Не бывает, — согласился Саша. — Но ведь — есть.
Ощущение единства навсегда с этим прекрасным миром прошло сквозь него теплой волной, подняло на ноги, раскинуло его руки в объятие и вылилось в клич:
— Мы никогда не умрем!
В слякотное и серое мартовское утро в квартире Звягина звонил телефон. Звонил упорно, не переставая.
Этот звонок выдрал Звягина из глубокого сна — дежурство было скверное, гололед, несколько тяжелых автослучаев подряд, — и он встал к телефону, походя выругав себя за то, что не выдернул его из розетки.
— Леонид Борисович, вы знаете что?
— Не знаю, — холодно сказал Звягин. — Кто это и что вам?
— Простите, я звонила вам на работу, сказали, что вы уже дома…
— Правильно сказали. — И тут он проснулся окончательно, узнал голос: — Лидия Петровна? Что-нибудь случилось?
— У нас родилась внучка! — захлебывался голос.
— Тоже неплохо, — согласился Звягин. — Все в порядке?
— Да, Сашенька сейчас звонил, пятьдесят один сантиметр, три девятьсот, все хорошо!
— Поздравляю, — сказал Звягин. — Как там погода во Фрунзе?
— Тепло! — радовался голос.
— Как Саша?
— Прекрасно! Завод собирается строить дом, и теперь их, как молодую семью, поставят на льготную очередь, сколько ж можно жить по общежитиям!
Звягин хмыкнул. «Сколько можно жить по общежитиям». Быстро привыкает человек принимать как должное то, что еще недавно казалось сказочно недосягаемым чудом.
— Он так рад! Только немножко огорчался, что не сын.
Вот так. Он еще огорчается, что не сын. Что ж, нормально.
— Передавал вам привет! — торопливо сказала Лидия Петровна.
Ага. То ли передавал, то ли нет. Ну и ладно. Не в этом дело.
Хотел лечь спать обратно, но воспоминания не отпускали, он подумал — и позвонил Джахадзе.
— У нашего подопечного дочка родилась, — сообщил он.
— У которого? — не понял Джахадзе.
— Которому ты «Волгу» дарил, товарищ князь.
— А почему он телеграмму не прислал? — вознегодовал Джахадзе.
— Ну, объяви ему кровную месть. Не буйствуй, у парня и так хлопот хватает, ему не до нас. Ответь-ка: я к тебе года два в гости собирался — так, может, угостишь шашлычком?
— Вчера замачивать надо было! — трагически сказал Джахадзе.
— Не делайте из еды культа. Через час приеду.
Джахадзе был выспавшийся, свежий, до синевы выскобленный; он успел сгонять в кулинарию и шашлыки крутились в шашлычнице, распространяя аромат, а сам хозяин в тельняшке (которую он называл «кухонной») колдовал с пахучими горными травками.
— А здорово мы с тобой это дело провернули, — самолюбиво сказал Звягин.
— Телеграмму надо ему послать, — волновался Джахадзе.
— Ни в коем случае, — отмел Звягин. — И не напоминать. Самое лучшее, если он вообще о нас забудет.
— Не забудет.
Шашлык был превосходен, по мнению неприхотливого Звягина, и никуда не годился, на взгляд взыскательного хозяина.
