Иван Андреевич ходил хмурый, словно уезжал в неволю, а Елена Ивановна без причины покрикивала на сына, швыряла вещи и больше походила на молоденькую девушку, чем на солидную учительницу ботаники.
Тынэна приходила к ним помогать, гладила выстиранное белье большим паровым утюгом, связывала и укладывала в ящики книги.
Со дня на день ждали парохода. Море уже очистилось ото льда, в тундровые сопки за зеленым листом уходили женщины.
Тынэна поднималась на высокий мыс.
Вдали виднелись дымки. Но они проплывали мимо, и глаза долго следили, пока вестники далекого корабля не таяли в голубой дали.
Вспоминались далекие, полузабытые слова мамы Юнэу о самых красивых кораблях… Но отчего так кажется, что прошедший мимо корабль гораздо красивее и желаннее того, который пришел? Почему все мечты и тайные желания уносятся с тем, ушедшим вдаль кораблем? Может быть, он точно такой же, как и этот, который повернул к берегу… Все отчетливее и темнее дым из его трубы. Вот уже показались над водной гладью белые надстройки, мачты, темный корпус, глубоко уходящий в воду, и в воздухе слышится густой, тягучий пароходный гудок…
Тынэна очнулась от грез, удивленно посмотрела на пароход и помчалась вниз по тропе, рискуя оступиться и сломать себе шею.
Она вбежала в учительский домик и крикнула:
— Пароход пришел! Собирайтесь!
Иван Андреевич и Елена Ивановна распаковывали вещи.
— Мы решили остаться, — с улыбкой объяснил Иван Андреевич. — Съездим только в отпуск, а к началу учебного года вернемся обратно.
— Правда? — с заблестевшими глазами спросила Тынэна.
— Правда, правда, — вздохнула Елена Ивановна. — Ничего не поделаешь — видно, такая судьба.
— Чего тут на судьбу валить? — возразил Иван Андреевич. — Просто мы привыкли тут.
— Словом, жди нас осенью, Тынэна-Танюша, — сказала Елена Ивановна.
Несколько дней разгружался пароход.
Берег покрылся штабелями ящиков, мешков, кучами угля, бочками, бревнами, досками и брусьями.
На полярную станцию привезли свиней. Большие деревянные клетки осторожно выгрузили на берег. Сначала грузчики-охотники не хотели браться за них: боялись больших желтых клыков, выпирающих из-под тупых носов-пятачков.
Председатель Кукы уговаривал земляков:
— Ну, кого испугались? Это культурные домашние животные. Не глядите, что они такие грязные, с дороги ведь. Слышите, хрюкают, совсем как наши моржи.
Но и сам Кукы с опаской подходил к ящикам, настороженно глядя на подвижные хрюкающие морды. За ним медленно ступали грузчики.
Ивана Андреевича с семьей провожали всем селением. Он улыбался, благодарил всех, а Елена Ивановна не переставала говорить:
— Ну что вы! Да мы ненадолго. К учебному году вернемся. Ой, как будто навсегда расстаемся!
Пароход уходил светлой летней ночью. Тынэна решила дожидаться ухода судна и не ложилась спать. Солнце закатывалось долго, косые его лучи насквозь пронизывали распахнутые летнему вечеру яранги, высвечивали каждую травинку на пологих холмах.
Прибой будто нашептывал свои мысли, а Тынэна думала о том, что уезжают самые близкие в ее жизни люди. С малых лет она не была обойдена людской лаской. Односельчане относились к ней внимательно, и когда ей случалось заходить в какую-нибудь ярангу, в каждой она была желанной гостьей. Но у Ивана Андреевича ей было как-то особенно хорошо. Она, по существу, и выросла у него дома. Может, надо было согласиться и стать его дочерью? Сейчас она была бы на пароходе, смотрела на берег и, наверное, плакала бы… Как выглядит с борта корабля родной Нымным? Конечно, не так, как с высоты полета. А в селе уже стали и забывать, как Тынэна летала на самолете. Первое время кто-нибудь, бывало, заговаривал об этом, но больше упоминали шамана Тототто. А когда старик умер, редко кому приходил на память полет Тынэны.
А она помнила. Иногда стоило только воскресить в памяти давний зимний день, добрую улыбку бородатого летчика, испуганное лицо шамана, как от худого настроения не оставалось и следа.
Солнце катилось по самому стыку воды и неба. Вот оно зашло за пароход, и от судна легла на воду причудливо изломанная зыбью тень.
Через несколько минут солнце начнет подниматься, и наступит новый день — двадцать второе июня сорок первого года. Ровно через десять часов после Нымныма новый день придет в Москву, на Красную площадь, и тени от серебристых елочек лягут на красную кирпичную стену.
Загрохотала якорная цепь. Первые минуты движение судна было неуловимо. Но через некоторое время стало заметно, что пароход все же плывет. Над трубой потянулось белое облачко, и до Тынэны донесся густой, сочный гудок.
Коснувшись поверхности воды, солнце стало подниматься вверх, перемещаясь к берегу, к высоким скалистым мысам Ирвытгыра.
Новый день пришел на землю. Тынэна медленно шла к интернату. Галька тихо поскрипывала под ногами, сонные собаки лениво поднимали головы ей вслед и широко зевали, высовывая из пастей длинные красные дрожащие языки.
Посреди пустынной, освещенной ярким утренним светом улицы Тынэна остановилась и как-то по-новому взглянула на родное селение. Ряды яранг, редкие деревянные дома, с южной стороны зеркальная гладь лагуны, с севера — море. Жилища раскинулись на неширокой галечной косе, окруженной холмами, переходящими вдали в горы. Небо часто затянуто облаками. Такие дни, как сегодняшний, редки даже в летнее тихое время.
Бывают в жизни человека такие мгновения, когда по-новому, по-особому встает перед ним давным-давно знакомое. Привычное с детства вдруг наполняется особым значением, и любовь переполняет сердце, захватывает дыхание, и нежность обращается даже, казалось бы, к самым невзрачным приметам родных мест. Ну что такого в этих ярангах, в воде мелководной лагуны, в холмах и горах, вставших на горизонте? И все-таки Тынэна в это утреннее мгновение еще раз укрепилась в мысли, что никакие другие прекрасные земли не будут ей так близки и дороги, как эта галечная коса на берегу Ледовитого океана.
В тишине длинного коридора интерната слышалось сонное дыхание спящих.
Тынэна осторожно ступала мягкими торбасами по плотно пригнанным доскам. И даже этот дом, немного покосившийся, несуразно длинный, тоже ей дороже красивейших зданий, потому что здесь оставлена частица души, именно здесь произошли незаметные открытия сокровищ собственного сердца.
Подруги крепко спали. Тынэна тихонько разделась и юркнула под стиранное-перестиранное, пахнущее мылом и морским ветром одеяло. Она долго лежала с открытыми глазами, глядя на пылинки, пляшущие в солнечном луче, пока не провалилась в глубокий, спокойный сон.
Ока долго не могла понять, о чем идет речь, когда подружки стали ее тормошить и будить:
— Вставай, Тынэна! Война!
Тынэна спросонья потирала кулаками глаза:
— В кино?
— Какое кино? Война! — повторили девочки. — Война с Германией. По радио пришла телеграмма на полярную станцию. Все идут на митинг на волейбольную площадку.
Выступал Кукы. Слушать его всегда было интересно, потому что каждый раз ему хотелось сказать, как большому начальнику, умно, со всякими значительными политическими словами, но случалось не раз, что под конец он так запутывался, что безнадежно взмахивал рукой и по-чукотски произносил:
— Наверное, я кончил.
Сегодня Кукы сказал простые и неожиданные для него слова:
— Мы помним наше прошлое и часто рассказываем детям легенды. О богатырях, о кровопролитиях, о том, как наши предки защищали свою землю от врагов, отбивали похищенные стада. Нынче мы думали, что из жизни навсегда исчезли постыдные для человека занятия — война и разрушение человеческих жилищ. Мы познали радость в достойном занятии — в умножении счастья для всех людей. И вот нас хотят вернуть в прошлое. Такого не может быть. Будем сражаться и работать.
Народ расходился с собрания медленно, без обычного оживления, люди тихо переговаривались между собой.
Из районного центра пришла маленькая шхуна. Колхозный вельбот ушел за пассажирами. Тынэна с любопытством всматривалась в лица новых людей: ведь кто-то из них — ее будущие учителя. Среди сидящих в вельботе она увидела знакомое лицо. Это была Елена Ивановна.
В своем старом домике, распаковывая вещи, Елена Ивановна рассказала, что Иван Андреевич уехал на фронт, а ее назначили директором школы и заведующей интернатом.
— Трудно мне будет, Танюша, — вздохнула она, — надеюсь на твою помощь.
Елена Ивановна села на ящик, с улыбкой оглядела Тынэну и сказала:
— Ну и выросла же ты! Прямо невеста стала!
Она порылась в ворохе наваленной одежды, достала какое-то платье и подала девушке:
— Померь-ка это.
Тынэна мигом скинула свое интернатское платьишко с надставленными рукавами и облачилась в настоящее, взрослое. Подошла к старенькому, тусклому зеркалу. Из тумана выглянула слегка смущенная девушка с бровями, похожими на раскинутые птичьи крылья. Под крыльями блестели большие, расширяющиеся к вискам глаза.
