Ник улыбнулся: ему очень нравилось, когда Тоби, пусть и в шутку, называли красавцем.
— Нет, Спящий Красавец почти не появляется, у него ведь теперь своя квартира. Но есть еще Кэтрин.
— Ах да, Кэтрин. Вот кто мне по душе! Знаешь, чем она сейчас занята? Пять минут назад вон там, за углом, вместе с каким-то доходягой хиппозного вида раскуривала здоровенный косяк. Правильная девка!
— И очень несчастная, — добавил Ник, вдруг вспомнив, что он о Кэтрин знает то, чего никто больше не знает.
Поднятые брови Пола подсказали ему, что он взял неверный тон.
— Вот как? С чего ей быть несчастной, скажи, пожалуйста? Всякий раз, как я ее вижу, она с новым парнем! Да у нее есть все, о чем любая другая девчонка может только мечтать!
— Ты говоришь совсем как ее отец. Я слышал однажды, как он говорил точно то же самое.
— О, смотри-ка! — воскликнул вдруг Пол. Он бросил недокуренную сигарету на тропинку и затоптал ее ногой. — А вот и Тоби!
В самом деле, из дверей кабинета под руку с Софи медленно и торжественно, словно на свадьбе, появился Тоби.
— Господи, ну что за сука! — с отчаянием в голосе простонал Пол.
— И не говори. Я ее ненавижу.
— Главное, действительно потрясающая девушка. Красотка писаная, да еще и талантливая актриса!
— Верно.
Пол окинул его взглядом, ясно говорящим: «Ах ты простофиля!»
— Дорогуша, да не принимай ты это за чистую монету! Все эти фрукты просто корчат из себя недотрог, а на самом деле у каждого есть цена. Подкарауль Тоби часа в два ночи, да чтоб он перед этим уговорил бутылочку бренди, — и делай с ним, что тебе вздумается!
Вообразив себе эту картину, Ник вдруг ощутил такое острое, почти болезненное возбуждение, что с трудом удержал на губах улыбку. Старина Полли знал, чем его пронять.
— Боюсь, здесь скорее женский праздник, — проговорил он наконец.
И действительно, по мере того как удваивалась и утраивалась толпа гостей, все сильнее ощущался в воздухе запах сексуальной охоты. Парни — в основном оксфордские однокашники Ника, все в строгих черных костюмах и белоснежных рубашках, — робко поглядывали на политиков и телезвезд, с переменным успехом изображали взрослых, серьезных и целеустремленных. К девушкам старались без особой нужды не приближаться. Казалось, сам викторианский особняк, с холостяцким крылом и комнатами для курения, призывает их к сдержанности. Иначе держались девушки: разряженные в шелка и бархат, с кричащим макияжем, они наслаждались новообретенной силой и властью и, чем темнее и прохладнее становилось вокруг, тем демонстративнее и настойчивее искали себе пару.
— Да, хочу тебя предупредить, — сказал Пол, — Уани Уради обручился.
— Да что ты! — воскликнул Ник.
Обручился?! В мечтах Ник готовил ему — и себе — совсем иное будущее.
Уани, приветливый, с открытой улыбкой, очень богатый и красивый, словно Иоанн Креститель с полотна гениального итальянского мастера, написанного по заказу папы-гомосексуалиста, был сыном владельца сети универсамов «Майра», и всякий раз, забегая в «Майра-март» купить бутылку молока или плитку шоколада, Ник ощущал легкое волнение от того, что отдает свои деньги Уани.
— Он, наверное, тоже сегодня приедет, — сказал Ник.
— Уже приехал, ягодка наша сладенькая. Я видел у ворот его кошмарный «Мерседес».
«Фруктами» и «ягодками» Полли именовал всех, кто соглашался с ним спать, однако Ник точно знал, что с Уани у Пола ничего не было. Уани, как и Тоби, оставался для них в области чистой фантазии, которая от недосягаемости объекта только выигрывает. Но теперь Ник переживал потерю Уани так остро, как будто в самом деле мог на что-то надеяться. Он словно видел, как от платформы, точно по расписанию, отходит Большой Гетеросексуальный Экспресс, а в нем, в вагоне первого класса, почти все его друзья… И что ему остается? Четверть часа с Лео в парке, возле компостной кучи, — да и то если повезет.
— А есть здесь геи, кроме нас? — спросил он.
— Сомневаюсь, — ответил Пол, поскучнев: перспектива провести всю ночь в обществе Ника его явно не радовала. — Боже ты мой! Смотри-ка! Да ведь это министр внутренних дел! Бегу, бегу, бегу к нему. Как я выгляжу?
— Потрясающе, — заверил Ник.
— Отлично!
И, пригладив волосы, словно мальчишка перед школьным балом, с возгласом «Девушки, вперед!» Пол рванул к той группе гостей, где Джеральд представлял министру своего сына. Покрутившись вокруг этой компании, Полли бесцеремонно протолкался внутрь; Ник успел приметить на его лице выражение совершенно искреннего восторга, а потом толпа скрыла его от глаз.
— Какой он? — спросил Рассел. — В смысле, папаша. Что он любит?
Он снова перевел взгляд с Кэтрин на другой конец стола, на Джеральда. Тот улыбался какой-то блондинке, но вид имел занятой и сосредоточенный, как и подобает оратору за пять минут до выступления. Ужин, накрытый в большом зале, подходил к концу, и гости уже начали проявлять нетерпение.
— Вино, — ответил Ник.
В голове у него слегка шумело от шампанского, однако он понимал, что с Расселом откровенничать не стоит.
— Любит вино, — повторил он, вертя в руках бокал. — И свою жену… и…
— Власть, — бросила Кэтрин.
— Власть… — Ник кивнул, занося в список и этот пункт. — Еще обожает уэнслидейлский сыр. И музыку Рихарда Штрауса.
— Это хорошо, — заметил Рассел. — Я тоже Рихарда Штрауса люблю.
— А я предпочитаю уэнслидейлский сыр, — ответил Ник.
Секунду Рассел смотрел на него так, словно не понял шутку или почуял в ней что-то для себя оскорбительное; затем натужно улыбнулся.
— Выходит, он персонаж абсолютно положительный. Никаких порочных пристрастий.
— Кроме любви к власти, — повторила Кэтрин. — И к длинным речам. — В это время шум голосов и звон посуды на мгновение затих, и ее голос прозвучал громко и ясно: — Он обожает толкать речи.
Ник отодвинулся от стола, чтобы видеть и Джеральда, и Тоби — тот покраснел и оглядывался кругом с вымученной улыбкой. Ему предстояли нелегкие десять минут, и Ник улыбнулся ему, от всей души мечтая помочь, но, увы, здесь ничего не мог поделать. Он и сам содрогался, думая, что, возможно, ему, как другу именинника, тоже придется что-то говорить.
Джеральд нацепил на нос очки с полукруглыми стеклами, которыми пользовался лишь в исключительных случаях, и поднял перед собой, на расстоянии вытянутой руки, маленькую картонную карточку.
— Ваша светлость, милорды, леди и джентльмены, — начал он с традиционной формулы, произнеся ее с иронической небрежностью, однако напомнив слушателям, что здесь присутствуют герцогиня с сыном, лорд Кесслер и молодой лорд Шептон, добродушный толстяк, приятель Тоби по Клубу мучеников. — Дорогие гости, родные и друзья! Я очень счастлив видеть вас всех сегодня здесь, в этой великолепной обстановке, и прежде всего хочу поблагодарить Лайонела Кесслера за то, что он согласился не только впустить к себе в дом толпу студентов, но и выставить на стол свой всемирно известный фарфор. Что ж, как гласят плакаты в «Селфридже», за разбитую посуду платят посетители.
Послышалось несколько смешков, однако Нику показалось, что последняя фраза прозвучала не к месту.
— Мы польщены присутствием на нашем празднике государственных мужей и звезд экрана, и, думаю, Тоби особенно рад тому, что многие члены правительства ее величества сочли возможным для себя приехать сюда. Моя остроумная дочь недавно заметила, что у нас, мол, «будет не вечеринка, а вечернее заседание Кабинета».
Неуверенный смех. Выждав паузу, Джеральд продолжил:
— Остается только надеяться, что осенью, когда мы встретимся в Блэкпуле, я буду играть не менее важную роль, чем за этим столом.
На этот раз засмеялись все коллеги Джеральда, даже министр внутренних дел хмуро улыбнулся из-за чашки кофе.
Рассел сказал довольно громко:
— Молодчина, Кэтрин! — и пару раз хлопнул в ладоши.
Метнув быстрый взгляд в его сторону, Джеральд продолжал:
— Итак, как вы все, думаю, уже знаете, Тоби исполняется двадцать один год. Хотел бы я преподнести тебе, Тоби, бессмертные строки Сэмюэла Джонсона, Великого Гения нашей литературы, написанные внуку по случаю его совершеннолетия, но, просматривая их прошлым вечером, вдруг, к стыду своему, обнаружил, что помню эти стихи далеко не так хорошо, как мне казалось, и, разумеется, не так, как многие из вас… — Тут Джеральд начал читать, косясь на свою карточку:
Раздавай наследство щедро,
сказал великий поэт. —
Бережливых прочь гони…
Вертопраху — дело чести,
Чтоб гулянка удалась.
Что хоромы? Что поместья?
Только сырость, пыль да грязь.
Должен заметить, совет не слишком-то подходящий для внука и племянника знаменитых банкиров, да и вообще для молодого человека, вступающего в жизнь в счастливую эпоху демократии собственников. Да и в вопросе сырости и грязи, я бы сказал, нерешительность в наше время неприемлема.
