– А Лиз? Все еще с Сарой?
О да, это точно была интерлюдия в разговоре ни о чем.
– Ага, у них все отлично. Хотят даже пожениться, но все время спорят о том, стоит ли ради этого поехать в другой штат типа Айовы, где такие браки разрешены, или дождаться, когда то же самое будет и в Орегоне. Столько суеты из-за какой-то формальности, – я непонимающе качаю головой.
– Погоди, а ты что, жениться не хочешь? – в ее голосе слышится намек на вызов.
Смотреть мне на Мию нелегко, но я заставляю себя это сделать.
– Ни в коем случае, – отвечаю я.
– А, – она вздыхает почти с облегчением.
Не бойся, Мия, предлагать тебе руку и сердце я не собирался.
– А ты сам? Все еще в Орегоне живешь?
– Не, переехал в Лос-Анджелес.
– Тоже устал от дождей и подался на юга.
– Ага, типа того. – Какой смысл говорить, что возможность ужинать на улице в феврале месяце быстро приелась и что отсутствие смены времен года кажется мне категорически неправильным. Я – антипод тех людей, кому зимой необходимо ходить в солярий. Мне, чтобы почувствовать себя нормально в разгар ненастоящей солнечной лос-анджелесской зимы, приходится прятаться в темный чулан. – И родителей перевез. У отца артрит, ему в жарком климате лучше.
– Да, у моего деда та же беда. Бедро болит.
Артрит? Об этом можно было сделать приписку в рождественской открытке: Билли научился плавать, подружка Тодда залетела, а тете Луизе вырезали шишку на пальце.
– Фигово, – отвечаю я.
– Ты же знаешь, какой он. Стойко терпит. Сейчас они с бабушкой собрались путешествовать – чтобы встречаться со мной в турне, новые паспорта делают. Бабуля даже нашла какую-то студентку аграрного университета, которая будет в это время присматривать за ее орхидеями.
– Как они, орхидеи? – спрашиваю я. Прекрасно, теперь на тему цветов скатились.
– Ей до сих пор всякие награды дают, так что, наверное, хорошо. – Мия опускает взгляд. – Я в теплице уже давненько не бывала. С тех пор, как приехала сюда, туда я не возвращалась.
Меня это одновременно и удивляет, и нет. Как будто бы я об этом уже знал, хотя и думал о том, что, когда я уеду, Мия может вернуться. Но, похоже, я в очередной раз переоценил собственную значимость.
– Ты бы с ними связался как-нибудь, – говорит Мия. – Они были бы рады тебя слышать, да и узнать о том, что у тебя все хорошо.
– Как у меня все хорошо?
Я смотрю на нее, она, из-под каскада волос, – на меня, и в изумлении качает головой.
– Да, Адам, как у тебя все прекрасно. У тебя же все получилось. Ты – рок-звезда!
Рок-звезда. Ее слова – сплошной дым и зеркала, так что отыскать реального человека за ними невозможно. Хотя я действительно рок-звезда. Банковский счет у меня как у рок-звезды, платиновые диски как у рок-звезды, подружка как у рок-звезды. Но я ненавижу этот ярлык, и когда Мия на меня его в очередной раз вешает, моя ненависть выходит на новый уровень стратосферы.
– А у тебя есть фотки ребят? Может, в телефоне? – интересуется она.
– Да, в телефоне фоток куча, только он в отеле остался. – Это мега-брехня, но ей об этом никогда не узнать. Да и если ей нужны будут фотки, может купить журнал на углу.
– У меня при себе несколько фотографий есть. Бумажных, потому что телефон у меня древний. Кажется, бабушка с дедушкой и еще одна классная с Генри и Уиллоу. Прошлым летом они приезжали ко мне на фестиваль в Мальборо с ребенком, – рассказывает Мия. – Беатрикс, они зовут ее Трикси, помнишь эту малышку? Ей сейчас пять лет. И еще один появился, мальчишка, Тео – его назвали в честь Тэдди.
При упоминании Тэдди у меня кишки узлом завязываются. Чувства не просчитаешь, неизвестно, насколько исчезновение одного человека скажется на тебе сильнее, чем другого. Родителей Мии я любил, но с их смертью мне как-то удалось примириться. Да, их не стало слишком быстро, но хотя бы в естественном порядке вещей – сначала родители, потом дети – хотя, конечно, с точки зрения бабушки с дедушкой Мии все вышло не так. А вот того, что Тэдди никогда не исполнится больше восьми лет, я принять до сих пор не могу. Становясь старше, я думаю и о том, сколько бы в этом году исполнилось Тэдди. Сейчас бы ему было около двенадцати, и я вижу его в каждом прыщавом подростке, который приходит на концерт или просит автограф.
Я не говорил Мие, как меня подкосила потеря Тэдди, даже когда мы были еще вместе, так что и сейчас ни за что не скажу. Я лишился права обсуждать эту тему. Я больше не играю никакой роли в семье Холлов – потому что за меня так решили.
– Он с прошлого лета, фотография не особо свежая, но все равно ясно, кто сейчас как выглядит.
– Ладно, не надо.
Но Мия уже кинулась к сумочке.
– Генри вообще не изменился, все еще как ребенок-переросток. Где же кошелек? – Она ставит сумку на стол.
– Не хочу я смотреть на твои фотографии! – Мой голос похож на ломающийся лед и громок, словно родительский окрик.
Мия останавливается.
– Э, ну ладно. – Она выглядит как наказанная, закрывает сумку на молнию и убирает, столкнув при этом мою бутылку с пивом, после чего лихорадочно хватает салфетки, чтобы все вытереть, словно по столу растекается серная кислота. – Проклятье!
– Да ничего страшного.
– Нет, очень некрасиво, – говорит Мия, едва дыша.
– Ты все уже почти вытерла. Позови своего этого приятеля, он уберет остальное.
Мия продолжает неистово вытирать стол, пока салфетки не кончаются, как и всякая другая бумага в окрестностях. Потом она сминает мокрые салфетки в комок, и мне уже кажется, что она руками готова вытирать столешницу, а я смотрю на это все в некотором недоумении. Через некоторое время у Мии кончается запал. Она останавливается и опускает голову. А потом поднимает на меня этот свой взгляд.
– Извини.
Да, круто было бы объявить, что ничего страшного, все нормально, пиво-то на меня вообще даже не попало. Но я вдруг ловлю себя на том, что не уверен, идет ли речь о пиве, и если нет, то, значит, это завуалированное извинение…
За что ты извиняешься, Мия?
Даже если я мог бы заставить себя произнести это вслух – а я не могу, – она все равно уже подскочила и побежала в туалет, и все из-за того, что пиво попало на нее – прямо как леди Макбет[12].
Какое-то время Мия отсутствует, и двусмысленность, которую она оставила за столом, пробирается в самую глубь моего сознания. Я ведь за последние три года себе кучу различных сценариев нафантазировал, по большей части это были разновидности на тему, что это какая-то Ужасная Ошибка и страшное недопонимание. Во многих фантазиях Мия молит о прощении – за то, что она на мою любовь ответила жестоким молчанием. За то, что повела себя так, будто те два года жизни – наших жизней – ничего не значили.
Но я запрещаю себе воображать, что она извинится за свой уход. Даже если она сама не знает об этом, она ведь сделала то, что сказал ей я.
Вообще-то предвестники были. Вероятно, даже больше, чем я заметил, в том числе постфактум. Но я их все проигнорировал. Может, потому что не ждал. Я слишком часто заглядывал в прошлое, в тот ад, через который только что прошел, и не заметил замаячившего впереди высоченного обрыва.
Мия решила, что поедет осенью в Джулиард, и когда к концу весны стало ясно, что она действительно сможет это сделать, я сказал, что и я с ней. А она так посмотрела на меня, словно говоря: «Ни в коем случае».
– Раньше мы такую возможность не рассматривали, – сказала она, – так зачем начинать?
Потому что раньше ты была цельным человеком, а теперь у тебя селезенки нет. И родителей. Потому что Нью-Йорк проглотит тебя заживо, подумал я. Но промолчал.
– Нам обоим пора возвращаться к собственным жизням, – продолжила Мия. Я действительно и раньше на занятиях не каждый день появлялся, а после несчастного случая и вообще ходить перестал, так что мне предстояло наверстывать целый семестр. Мия тоже пропустила слишком много и начала заниматься с частным репетитором, чтобы закончить школу и вовремя уехать в Джулиард. Хотя это было скорее лишь формальностью. Ей бы поставили нужные оценки, даже если бы она вообще больше ничего сдавать не стала.
– А группа как же? – спросила она. – Они тебя уже заждались. – Это тоже было правдой. Незадолго до аварии в независимой студии «Смайлин Саймон» в Сиэтле мы записали альбом, который назывался так же, как и группа. Вышел он в начале лета, и даже несмотря на то что мы не давали концертов, диск распродавался на ура и песни часто крутили на радиостанциях различных колледжей. В результате «Падающей звездой» заинтересовались уже более крупные лейблы – все они захотели подписать контракт с группой, существовавшей только на словах. – Твоя бедная гитара скоро уже умрет от тоски, – добавила Мия с грустной улыбкой. Я действительно не расчехлял ее с того самого сорвавшегося выступления на разогреве у «Бикини».
Так я и согласился на эти отношения на расстоянии. Частично потому, что спорить с Мией было бесполезно. Частично потому, что бросать «Падающую звезду» мне действительно не хотелось. Но еще и потому, что у меня выработалось какое-то хамоватое отношение к этому самому расстоянию. Ну, раньше-то я переживал из-за этого водораздела. Но теперь? Да что нам могут сделать какие-то жалкие четыре тысячи километров? К тому же Ким тоже едет в Нью-Йорк, будет всего в нескольких километрах от Джулиарда. Она присмотрит за Мией.
