— Что случилось? — спросил я, слегка вклинившись в толпу.
— Господи правый, — лихорадочно закрестилась какая-то женщина в цветастом платке. — Батюшку убили. Горло распластали от уха до уха, прости господи…
— Вот те раз, — вылетело из меня. — А кто убил-то?
— Да разве хороший человек на священника руку подымет? — с провинциальной непосредственностью вмешалась в наш интимный разговор вторая. — А вы кто будете?
— Учитель ваш новый, Артур Иванович.
Мне поверили и взяли в разговор. Учителя и врачи — первые люди на деревне. После батюшек и председателей сельсоветов, разумеется.
Среди церковной челяди, суетящейся на крыльце, я узнал свою знакомую. Именно ей я передал на ремонт деньги. Протиснувшись в толпе, я подождал, пока захлопнутся двери «уазика», и потянул старую за рукав.
— Что случилось? — Это было уже неоригинально. Всем было ясно, что убили попа. И все знали, что убийца не задержан. Но спрашивать что-то было нужно, поскольку во мне сидел и пищал какой-то скворец, и писк этот заставлял меня чувствовать себя виновным если не в убийстве, то в пособничестве.
— Отца святого зарезали, милый, — и у старушки увлажнились глаза. — Как есть, зарезали… У кого рука поднялась…
— А из-за чего зарезали?
— А не пошел бы ты подальше? — спросил меня огромный мужик в расстегнутой до пупа рубахе, и я увидел запутавшийся в его густой растительности на груди крошечный крестик. — Раз спросил, два спросил… Безумец пришел и з-зарезал! За что священника убивать? За то, что святой дух в души грешные впущает!
— Понятно, — сказал я и выбрался из толпы.
— Никифор меня зовут. — Мужик догнал меня у ворот церковной ограды и протянул руку: — Дай полтинник до вторника?
Я тупо поглядел на его в испарине лоб. Понимаю.
— Ты знаешь, сколько учителя получают?
Он подарил мне скорбный взгляд и, стреляя глазищами в толпу, снова погрузился в эпицентр событий.
Еще шесть дней город жил только тем, что все его жители говорили об убийстве святого отца. Прокуратура ходила по домам, странные типы в джинсовых рубашках шлялись по улицам, и по взглядам их я мог безошибочно угадывать в них товарищей, расписывающихся за заработную плату в денежных ведомостях УВД. Меня эти изыскания с явными происками ревизии в глазах не удивляли, все-таки убили не механизатора, и не по пьяни, а духовное лицо, и не забрав при этом ничего из церкви.
Но одно событие меня изумило, и касалось оно именно меня. Семь дней я жил в твердой уверенности, что в этом поднебесном пристанище тихих граждан не случается ничего, что напомнило бы мне прежнюю жизнь. Уже начиная клеиться душой к новому для меня миру, такому благодатному и живому, настоящему, я устроил в своем офисе ремонт.
Когда я говорю «офис», то многим может представиться конторка со стеклянными дверьми, на которых написано: «Бережной А.И. Учитель истории». Слегка приоткрытая створка дает возможность как следует разглядеть помещение: тяжелый и низкий стол из массива дуба, полки на стенах, уставленные литературой, бар в углу для смачивания горла взволнованных педагогов, явившихся за советом, кадка с фикусом невероятных размеров и хрустальная люстра, грозящая вот-вот свалиться на пол под тяжестью дороговизны «баккары». За столом сижу я. Молодой человек двадцати восьми лет от роду. На мне черный костюм, выглаженный с таким усердием, что о стрелки брюк можно порезаться, он сверкает мириадами искр и даже несколько затмевает своей дороговизной белоснежную рубашку, воротник которой, кажется, хрустит от чистоты. Под воротником повязан галстук от Версаче, на ногах туфли от Феррагамо. Аромат «Фаренгейта» сбивает с ног и заставляет клиентов падать в мои объятия без чувств. Нечего говорить о том, что я выбрит, причесан и умыт. Я готов дать любой совет или хоть сейчас следовать в класс для чтения лекции о реформах Петра Первого.
Ничего подобного. Ваши фантазии, как и мои, работают совершенно не в том направлении. Все описанное выше — плод вашего воображения. Нет никакого офиса. Нет фикуса, стеклянной двери и стола из массива дуба. Вообще стол есть, но он не из массива дуба или другого благородного дерева, а из фанеры, поскольку парты школьные нынче строгают именно из пятислойной фанеры. Только не нужно интересоваться, где я добыл парту. Я ее не добывал, мне ее принесли. Ее притащил ко мне в «квартиру» учитель труда Петр Ильич. Чтобы придать своей новой квартире жилой вид, я купил в местном «супермаркете» плакат с изображением губастой Ферджи и декоративными кнопками пришпилил его к стене.
Школа № 1 выстроена буквой «Н», и в нижнем окончании второй палочки, составляющей букву, есть пустота, которая настолько не важна для процесса обучения, что постоянно тоскует и отдает эхом, как урчание в животе, когда на педсовете кричит завуч. Это моя квартира, расположенная в эпицентре броуновского движения сотен воров и лгунов, чьи мысли как на уроках, так и вне их направлены только на то, как трахнуть любую из шести, строящих мне глазки. После нескольких головомоек, устроенных бездельникам и лгунам за попытки вытянуть из моей норы ноутбук, учащиеся меня приняли за своего. Они смирились с тем, что мужик по фамилии Бережной никакого отношения к «лохам» не имеет. По два-три раза ко мне приходили за консультациями лоботрясы. Кому-то не хочется отдавать долг, кто-то, наоборот, хочет взять ссуду у одноклассника, у кого-то в школе увели папины часы, и я веду бесплатные консультации.
Пару раз порывались прийти девочки.
Я достаточно умный для своего возраста мужчина. Очень осторожный и внимательный, которому реноме уездного бонвивана ни к чему. Если шестнадцатилетняя девочка приходит вечером к учителю истории, то не нужно обольщать себя мыслью о том, что она пылает страстью узнать о влиянии, какое оказал Столыпин на историю России. Страсть та иного порядка, и уже через неделю я заметил, что миф о благопристойности провинциальных девиц — действительно миф. Следует помнить о том, что в углу школы расположен не только мой служебный офис, но и спальня. И девочкам об этом не может быть неизвестно. Напротив, они очень хорошо информированы об этом. Ввязываться же в истории, грозящие мне неприятностями, в виде чего бы они ни проступали на полотне моей новой жизни, я не собираюсь. Да, я крепкий мужик, готовый за себя постоять, я знаю, что женщинам всех возрастов это нравится, росту во мне не метр девяносто, меньше, но это как раз тот рост, который в сочетании с приличным лицом и умным взглядом формирует идеальный тип мужчин.
«Вы можете мне помочь?» — и при этом она стоит в дверях, чуть выставив вперед ногу, плечи ее чуть развернуты в сторону, а взгляд такой, словно она и впрямь хочет, чтобы я рассказал ей о Рюрике. Между тем девочке семнадцать или и того хуже, и я своим необыкновенным чутьем перевоплотившегося в учителя ушлого бизнесмена догадываюсь, что стоит мне сказать «да», как последует просьба поправить на чулках сбившиеся в сторону стрелки или ослабить застежку на бюстгальтере. Фантазии женщин, сколько бы прожитых лет они ни имели за худенькими плечами, не имеют границ, если речь идет о главном. Если же речь заходит о чем-то, что не связано с сексом, тут с женщинами случается настоящий интеллектуальный ступор. Из коварных обольстительниц они мгновенно превращаются в существ с репутацией клинических идиоток, едут на красный, плачут во время просмотра «Жары» и красят губы перед тем, как вынести ведро с мусором. А вообще Набоков со своей «Лолитой» сегодня уже неактуален. Встретить любовь зрелого мужчины с юной кудесницей нынче не так уж трудно.
«Нет», — говорю я и захлопываю перед топ-моделью дверь. С достаточным грохотом для того, чтобы во второй раз прийти охота у хорошистки не появилась. Неприятности с милицией мне не нужны. Пара таких встреч у меня в офисе, где я выступлю в роли репетитора, и мне пришьют статью, даже если мы не слишком углублялись в лабораторный практикум. Вообще отношения с лицами противоположного пола я считаю делом серьезным и осмотрительным. Общение же с красавицами, которые моложе тебя на десятилетие, — мероприятие вообще взрывоопасное. А потому только «нет», даже если речь на самом деле идет о помощи.
Изредка, а обычно эти визиты совпадают с днем выдачи зарплаты, ко мне приходит учитель труда Петр Ильич, и мы с ним под несколько бутылок доброго вермута рассуждаем на темы курса оппозиции, внешних долгов и внутренних резервов. Последние, как правило, у меня изыскиваются, после чего мы засиживаемся до поздней ночи.
Однако в последнее время, в связи с тем что я стал категорически неплатежеспособен, я избегаю этих встреч. Мне стыдно говорить в лицо этому трудолюбивому человеку, что денег у меня нет и заработать их нечем.
Итак, миновала неделя, первые дни моего присутствия в новой форме существования минули, я шел домой, будучи твердо уверенным в том, что трава у входа в мой дом стала еще выше и еще желтее, замок скрипит еще отвратительнее, а на плите скользкая, застывшая с утра яичница со свернувшимися от ужаса пластинками «Докторской».
