Ваня отвечала за детей и за питание, работала она дома, понемножку – шила мягкие игрушки, делала украшения из бисера и куколок в русском стиле. Формирование бюджета и связи с обществом легли на плечи Фане. Она переменила столько занятий, что давно могла претендовать на звание ходячей энциклопедии пореформенной России. Сейчас Фаня, после малоудачного опыта в сфере недвижимости, стала администратором небольшого кафе.
– Приходи, Саня, у нас крутое ретро – бутерброды с килькой, яичница с салом. По кухне похоже на привокзальный буфет году в семьдесят восьмом, а по интерьеру чисто, по-домашнему, дерево, скатерти из материи, по субботам бард поёт так душевно, всё про горы и озёра лесные, знаешь – сам пришёл, говорит, платить не надо, разве рюмочку-другую, ну, нам жалко, что ли? Хороший человек, но – пьёт, и в коммуналке.
Понятно, Фаня прежде всего проверила клиента на пригодность брака с Ваней.
– Ребятки, я принесла фрагмент своей статьи, где про вас говорится, вы прочитайте. Я имена заменю, вы не волнуйтесь. Я вас привожу как положительный пример.
– Ох, не знаю, – смутилась Ваня. – Нужно ли это, Санечка? Ну, какой из нас пример? Вот когда женщина выходит замуж и живёт с одним человеком всю жизнь, рожает ему детей, воспитывает их, не разрушает семью, и дети у неё здоровые, умные, и муж бодрый, не болеет, не умирает, и потом внуки…
– Марсианские хроники, – ответила я. – У меня солидная газета, а не распродажа ненаучной фантастики. Я пишу, как порядочному человеку жить в нечеловеческих условиях, а ты тут курлычешь про единственного неумирающего мужа.
Собака Жулька смотрела на меня понимающе.
– Собаку вы зря раскормили. Она с виду охотничья, ей бы режим, диету.
– Приблудная, так меры не знает, а Ванька и рада очередную тварь обласкать, – сказала Фаня. – Я вот думаю, может, правда не надо про нас? Знакомые могут узнать и без имён, ты, похоже, пишешь как есть. Я исключительно из-за детей. Задразнят, засмеют – две мамы, ноль папы.
– Пусть дерутся! Пусть отстаивают честь семьи. Пусть сражаются за любимых людей!
Ваня и Фаня переглянулись.
– Правильно, Саня, – согласилась Фаня. – Нечего нам стыдиться, и если наши мужчины нас предали, то наши мальчики обязаны защитить. Печатай что хочешь. А что, наверное, сейчас стало куда меньше матерей-одиночек.
– Да, Фаня, естественно – так и вообще матерей меньше стало. Скоро от России один дух останется – плоть растает. Плоть-то мы делаем, худо-бедно. Хоть бы спасибо кто сказал. Знаешь, Фаня, я довольно много читаю книжек, и вот скажу тебе, если ты попадёшься на глаза какому-нибудь писателю, он напишет про тебя следующее: «В комнату вошла расплывшаяся, широкозадая еврейка в очках, с двойным подбородком и плюхнулась на стул». Вот и всё спасибо, какое ты получишь за свою многотрудную вахту, потеряв здоровье, привлекательность, былую жизненную силу. И это не потому, что писатели такие мерзопакостные, – нет, они добросовестно фиксируют обычное мужское гетеросексуальное зрение (гомосексуальное зрение тебя вообще не зафиксирует). Он представил себе за каким-то чёртом, что ему нужно с тобой переспать, ужаснулся и выразил свой протест. Но женщины так на мужчин не смотрят – разве что какие-нибудь холодные претенциозные красавицы. Обыкновенная женщина увидит полного еврея в очках и подумает: «Наверное, он очень умный»… Как меня всегда выводила из себя одна мысль, что они смеют меня обсуждать, разбирать, мысленно владеть мной!
– Ты что, – спросила Фаня, – хочешь мужчин запугать, как в Америке феминистки? Они там скоро размножаться от страха перестанут.
– Не перестанут в Америке размножаться, и никто там ничего не боится. Им просто рот заткнули, чтоб не смели говорить пакости, а в глазах и мыслях у них всё то же самое. Этого ничего не переделаешь.
– Ты красивая, – сказала Ваня. – Чего тебе бояться? Они только слюнки утирают, говорят: да, вот Саня – это да, это пожалуйста…
– Я не боюсь, а мне противно. Потому что я Божья, а не их. А они не смеют, предатели. С ними Бог заключил завет нас беречь – а они что?
– Не гневайся по-пустому, – посоветовала Фаня. – Они за своё ответят, мы за своё. Ты лучше расскажи, как сама поживаешь.
Я выпила Ваниной наливки, напитка моей мечты. Всё там было идеально сбалансировано – крепость, сладость, выдержка, цвет, добавочные нотки мяты и лимонной корочки. Это был не алкоголь, это была благодать!
– У меня, девочки, засада. У меня муж вернулся. Говорит, давай вместе жить, прости и забудь.
Ваня и Фаня заволновались. Они обожали такие истории.
– Тот муж, сын профессора, от которого ты ушла беременная?
– Тот самый.
– Раскаялся? – торжествующе спросила Фаня. Наверное, она в глубинах души верила, что когда-нибудь, в международный судный женский день, они все раскаются и придут обратно именно с этим сливочным текстом: «прости и забудь». На этот случай Фаня припасла ответ!
– Нет, каяться он не умеет, а что-то задумал. Ему сорок пятый год уже – может, потянуло действительно на семейную жизнь. Он с имуществом, кстати, и на государственной службе.
– А ты что?! – хором спросили бабы.
– Не знаю… Не нравится он мне. Лживый, лукавый. Я сидела с ним рядом часа два – и ничего, никакого излучения, как от мёртвого. У нас вот один человек есть на работе, когда я с ним случайно рядом сяду – у меня бок нагревается, как на солнцепёке.
– За него и выходи, – затрепетала Ваня. – Это дело верное, выходи.
– Как у нас в школе говорили – сейчас, только штаны подтяну… Он по третьему разу женат.
Когда мы порядочно закусили, Фаня увлекла меня поговорить в комнату, на свою половину. Фанину зону отделяли от Ваниной несколько крупных растений в кадках, среди них был плодоносящий лимон.
– Саня, я хочу тебе сказать – подумай насчёт мужа. Посмотри на нас, одиночек, что хорошего? Мальчишкам двенадцатый год, скоро начнётся кошмар. Подростки мужского рода и перезрелые женщины – две вещи несовместные. Единственный выход в том, чтобы выдать Ваню замуж. Я была у нашего директора дома и попросила Ванины данные отослать в Интернет, но я на это не слишком надеюсь. Они там пишут – стройная, без в/п и ж/п,[2] а у нас как раз ж/п имеется во всех смыслах. За границу я её боюсь одну отпускать, а свои, если в сорок лет неженатые, ты ж понимаешь. Ваня – золото, ты знаешь. Саня, у тебя столько знакомых, неужели никого нет подходящего?
– Это ты меня озадачила так озадачила. Одного неженатого знаю, со мной работает, Илья Ефимович, наш публицист. Приближается к пенсионному возрасту. Не красавец, не спонсор. Чистюля, живёт экономно.
– Ефимович? Из наших?
– Да, по маме. А подозрительный тебе Ефим, как ни странно, русский был.
– Еврей и не женат?
– Он чудак, Фаня. Бывший романтик, масса фобий, куча особенностей. Прямо весь состоит из особенностей. С ж/п дела не блестяще – комната в коммуналке, но большая, за тридцать метров.
– А характер?
– Характер, Фаня, сформирован русским бытом и петербургским климатом.
Фаня глубоко вздохнула.
– Я не знаю, что это делается, Санечка, что делается! Девчонки, пышки, ягодки, двадцать, двадцать пять лет – не могут замуж выйти. У нас в кафе – ни одной замужем! А какие из них работницы? Двигаются – еле-еле, считают – кое-как, посуду бьют, поскольку всё из рук валится. Ей заказ делают, а она думает про свою несчастную женскую жизнь и по три раза переспросит. И дуры: с горя одеваются как шлюхи, ну мужики и ведут себя соответственно… Может, приведёшь этого, с работы, я посмотрю, что за Ефимович такой. А вот скажи мне, у тебя в самом деле нет никаких чувств к твоему бывшему? Есть такое свойство – аффективная память, когда человек хранит в душе отпечатки всех испытанных чувств и может их воскресить, не в полном объёме, как впервые, но примерно в том же роде. Знаешь, как в романсах поют «Я встретил вас – и всё былое в разбитом сердце ожило». У женщин так часто бывает. Я когда в кино увижу что-нибудь хоть отдалённо похожее на моё, на мои истории – сразу плачу, вспоминаю… Там, вот там, – Фаня постучала по могучей груди, – что-то постоянно шевелится, отзывается, воет, скулит, как больное животное. И этого никак не прекратить, можно только заглушить… Я чувствую, из меня вышла бы настоящая алкоголица, беспробудная. А Ваня, между прочим, стала попивать по ночам, мыркнет в кухню и глушит там наливку, думает, я не слышу.
– Ты присматривай за ней, знаешь, эти мяконькие русские женщины спиваются тихо, стыдливо – и очень быстро. А про чувства – что тебе сказать… Я знаю, о чём ты говоришь. Я тоже храню многие отпечатки чувств. Но… долго хранятся чувства ровные, смирные, которые теплятся свечечкой. А там страсть была, пожар был, горело-полыхало и выгорело. Церковь учит, что врагов надо прощать. Прощать врагов – чего же легче! А вот любимых простить, близких-дорогих, на которых жизнь потрачена, душа изведена, которые день и ночь в голове торчали, дескать, как они, что они, – вот это фокус. Отец с матерью развёлся, мне десять лет было, значит, двадцать шесть лет прошло, а я смотрю на него, и тот же комок в горле – ушёл, бросил, не нужна… Домашние собаки, часто бывает, так привязываются к хозяевам, что лежат под дверью и тихо скулят, когда они уходят. День могут лежать, неделю. Представь себе такую женщину – любимый человек ушёл, она лежит у двери и плачет. Собаку-то хвалить будут, а женщину назовут психопаткой. Что в нас есть самого чудесного, чему цены нет, чем мир можно перевернуть – то и объявлено какой-то ненужной ерундой, которой надо стесняться, скрывать, как дурную болезнь. Раз ударят, два ударят – у кого какой запас прочности, – а потом научишься играть в сучьи-паучьи игры, притворяться, делать вид. Всё хорошо и замечательно, все равны, всем друг на друга плевать, и можно договориться с подходящим телом и получить небольшое удовольствие для здоровья. О, это весёлые ребята, они покупают проституток, а потом плачут, что нет больше на свете ни любви, ни верности…
