Ира взглянула на свое отражение в старом металлическом чайнике: лицо, во всяком случае, было на месте, два глаза, два уха, брови, нос и рот — ничего не пропало. Она приподняла руки, повертела кистями — ни одна не отвалилась. Пошевелила под столом ногами — их тоже по-прежнему было две.
— Я не понимаю, — озадаченно призналась она, как только на кухне снова воцарилась тишина.
— А вам и не надо, — спокойно отозвалась старушенция и глубокомысленно воздела к потолку скрюченный палец: — Главное, что я понимаю.
«Только сумасшедших не хватало на мою голову». Ира натянуто улыбнулась, привстала уже:
— Спасибо за чай, но мне…
— Некуда торопиться, — бесцеремонно закончила за нее хозяйка.
«Да что она себе позволяет?!» В душе Ира рвала и метала, но сидевшая напротив женщина была не только важным для журнала автором, но и пожилым человеком, а грубить людям гораздо старше себя Ира никогда не умела. Она вообще грубить не умела. Ведь надо было быть вежливой — и она была. «Эта Карловна не обращает внимания на то, что я говорю, а я буду делать вид, что не слышу ее. В ведомости она расписалась, так что ничто не мешает мне попрощаться и уйти, несмотря ни на что». Она уже открыла рот, чтобы привести свой нехитрый план в действие, но:
— Я думаю, нам лучше пройти в комнату. Я вам кое-что покажу. — Луиза Карловна вдруг перестала хрипеть и произнесла каждое слово так твердо, что Ира не посмела ослушаться.
Встала, побрела понуро за сгорбленной фигурой, остановилась на пороге. Вместо двери с наличника тяжелыми фалдами ниспадала бордовая бархатная ткань. Хозяйка приподняла драпировку, обернулась, приглашая гостью войти. Обычная комната: диван, два кресла, обитые тем же материалом, который заменял дверь, небольшой столик на витых ножках, на столике пара журналов о моде («Моде?»), клубки цветной шерсти, вязальные спицы («Все ясно с модой»), торшер, комод с инкрустациями — обычная старомодная комната. Была бы обычной, если бы вместо обоев по всему периметру стен не были развешаны фотографии: большие, маленькие, цветные, черно-белые, портретные, групповые — самые разные. Разные и абсолютно одинаковые, потому что на всех снимках был изображен один и тот же человек. На каких-то фотографиях он был запечатлен очень молодым, на других — зрелым, на третьих — пожилым. Где-то он сидел, где-то стоял, где-то выступал с трибуны, а где-то валялся на пляже. Рядом с ним на групповых снимках всегда была женщина. Сначала Ира не узнала ее, но мужчина на снимках старел, старела и его дама, и вот уже в ее чертах безошибочно угадывалась Луиза Карловна.
— Целая жизнь, — прошептала Ира, все еще глядя на особенно приглянувшийся снимок: на нем еще довольно юный человек робко обнимал за талию молоденькую девушку («А она раньше была очень хорошенькой!»), оба смотрели в объектив и улыбались, но казалось, что глядят они только друг на друга, улыбаются друг другу и не замечают никого вокруг.
— Ты выбрала верную фотографию. — Голос хозяйки снова осип, но теперь — Ира была уверена — не из-за болезни.
— В ней столько нежности… — Ира охотно откликнулась.
— Нежности и в других хоть отбавляй. В этой есть надежда.
Ира пробежалась глазами по другим снимкам. И верно: глаза героев на следующих фотографиях все еще светились, но каким-то измененным, потускневшим огнем. Спрашивать что-либо вроде неудобно. Но хозяйка сама зачем-то привела ее сюда. Кстати, зачем? И раз привела, значит, наверное, была готова к вопросам. И Ира спросила:
— А кто это?
— Это? — Хозяйка грустно усмехнулась. — Это, детка, не важно. Тебе надо знать другое.
— Что?
— Тебе надо знать, кто я. — Произнесено это было со значением.
— А кто вы?
— Раба любви. А рабство, милая, пока ни для кого, кроме, конечно, как для всем известной рабыни Изауры, ничем хорошим не заканчивалось.
Прежде чем подумать о чем-либо еще, Ира поймала себя на мысли о том, что упоминание Изауры этой женщиной кажется довольно странным. Все-таки филолог, все-таки ученый, все-таки автор научного журнала… Какие уж тут Изауры, какие фазенды, какие сериалы? К тому же у нее самой, похоже, не жизнь, а сплошной сериал.
— Целый сериал сделала! — Самат говорил серьезно, но в глазах плясали задорные искорки. Ира никак не могла разобрать, хвалит он, восхищается или смеется над ней. — Настоящая «Санта-Барбара»!
«Все ясно. Издевается. А она-то, дура, старалась, монтировала, записывала, музыку подбирала».
— Всем понравилось! — Отрубила и тут же спохватилась: надо поддержать шутливый тон. — И заметь, в отличие от «Санта-Барбары», здесь все герои живы, и даже в кому никто не впал.
— Какое счастье! — схватился за сердце. — Но, знаешь, если бы случилось нечто подобное, твое кино вполне можно было бы толкнуть с широкого экрана. — На сей раз сказано без тени улыбки, да и голос спокойный, выдержанный. — Вот этот момент классный, где Борька орет на всех и грозится уволить за профнепригодность, а в следующем кадре байдарка переворачивается по его же вине. Или в начале виды природы. Очень органично выстроено, сразу логика чувствуется.
Ира слушала, затаив дыхание. Он хвалил, в этом не было сомнений. Гений математики чувствовал в ее творении логику, и теперь она ни за что не призналась бы, что кадры расставляла, либо следуя хронологии, либо интуитивно. Просто так получилось, что вслед за крупными алыми гроздьями калины на экране появлялась свиристель, эту калину клевавшая, после выходивших из леса ребят с хворостом в руках перед глазами возникал костер и висящий над ним дымящийся котелок, а потом уже представала вся веселая компания, черпающая из этого котелка нечто, судя по пару, горячее и определенно вкусное.
Разумеется, она не собиралась создавать шедевр и отправлять фильм на фестиваль документального кино, она просто искала повод для встречи. Первый блин вышел комом. На коллективный просмотр Самат не пришел. Она тогда еще расстроилась. Дуреха! Ну явился бы он к ней вместе со всеми, ну посмеялись бы хором, погалдели, сварили бы глинтвейн, выпили бы и разошлись. Уж если он не решился ни на какое развитие отношений в походе, в лесу, где полным-полно уединенных мест, то где уж собраться с духом в двадцатиметровой комнате, заполненной не вполне трезвыми, танцующими лихой рок-н-ролл приятелями. Он бы, точно, опять нажал на тормоз. Да и Ира бы сильно не газовала. Она и так уже отступила от привычного «девушка не звонит первой», так что ничего, кроме чуть более долгих взглядов и чуть более громкого смеха, она бы себе ни за что не позволила. Нет, получилось все значительно лучше: повод для встречи не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий. Она ведь сделала для него копию фильма. Ничего личного, никакого особенного отношения. Такие копии получили все участники похода. Почему бы и ему не получить свою? Телефонный звонок, нарочито деловой тон, короткий разговор, и вот она уже у него в гостях, пьет чай и слушает хвалебные речи. Молодой человек продолжал рассуждать о достоинствах получасовой короткометражки, а Ира терпеливо ждала, когда же его словарный запас наконец исчерпает себя и можно будет перейти от обсуждения ее творения к разговору на более интересные темы. Самат, однако, и не думал останавливаться, тараторил и тараторил, как заведенный, казалось, что тема создания видео его увлекает гораздо больше, чем она сама. Если бы не юный возраст, если бы не искренний интерес, да чего уж там, себе-то можно признаться, влюбленность, она, конечно же, догадалась бы, что вся его бравада и словоохотливость были от начала до конца показными.
Но Ира по неопытности никакого лихорадочного, возбужденного состояния у Самата не замечала, а потому удивилась, когда он неожиданно на полуслове оборвал поток рассуждений о способах записи и цветовых решениях и заявил:
— Ладно, тебе пора.
— Мне — что?
— Тебе пора домой.
«Вот так так! А попытки поухаживать? А приглашение в кино или на танцы, или, на худой конец, в Третьяковку? Хотя туда, пожалуй, пусть приглашают Сашку, а меня лучше на концерт рок-музыки».
— Ладно. — Ира послушно поднялась. Странно, но она не чувствовала себя ни обиженной, ни уязвленной. Скорее — озадаченной непривычной ситуацией: от нее пытались избавиться и отчаянно не хотели сокращать установленную приятельскую дистанцию. Ей бы принять предложенную модель отношений и не пытаться ничего изменить. Но тут, помимо классического «чем меньше женщину мы любим…», к ее чувству присовокупился азарт и желание во что бы то ни стало добиться своего. Знала бы она тогда, за что собиралась бороться! Эх, за что, как говорится, боролась, на то и… Но она не знала, а потому остановилась на пороге, обернулась резко, встряхнув перед его лицом тяжелой копной волос, улыбнулась и спросила, как бы между прочим:
— А кто в выходные в ДК МГУ?
— Не знаю. Я как-то не интересуюсь. Если хочешь, посмотрю.
