— …и подпись. Рисунок чайки, — заканчивал рассказ Тимур. — По-фаларийски „чайка“ — это „детра“.
— А-а-а! — вполголоса вскричал Рахмет с отчаянием, злобой и мстительностью в голосе. Заметался по дому. — Самой страшной казнью мы будем казнить ее! Самой страшной!!
— Даут не поверит тебе, — сказал Дамдир.
— Надо сделать так, чтобы он поверил! — отозвался Тимур.
Сандра, прогуливаясь, вышла за ворота на улицу.
С любопытством, в общем-то без особого страха смотрела вокруг. Вдруг что-то мелькнуло в воздухе.
Сандра сдавленно вскрикнула и захрипела: слуга с черной повязкой на лбу, перебирая руками аркан, подтянул ее к себе.
Сандра, полузадушенная, хрипела, пытаясь освободиться от волосяной петли.
Слуга схватил ее в охапку и поволок в темноту.
Рахмет, Дамдир и Тимур вышли из дома походкой решительной, спешной. Лица их были суровы и ожесточены.
Тимур огляделся:
— Сандра! Где Сандра? — спросил он Дамдира. Рахмет, не оборачиваясь, уходил по улице. Дамдир оглядывался тоже в недоумении. Подошел к стражам, спросил их. Те, как глухонемые, показали жестом: пошла, мол, за ворота. Тимур выскочил на улицу. Сандры нигде не было. Что-то белело на земле. Он поднял. Это была шейная косынка девочки.
Дамдир все понял. Низко пригнувшись к земле, стал высматривать следы. Наконец что-то обнаружил.
Махнул рукой, показав направление.
В развалинах старой мечети горел небольшой костерок. Сандра висела на крюке, свисающем сверху, как на дыбе: подвешена за руки, связанные в запястьях.
Пока что ей хватало сил мышц, чтобы удерживать свое тело. Но с каждой секундой все больнее выворачивало ей лопатки и все больше усилий требовалось возвращать тело в положение, в котором висеть было не так больно.
Слезы уже текли по ее лицу.
Слуга с черной повязкой вынул из костерка раскалившийся кинжал и подошел с ним к девочке. Поднес острие под самый подбородок к нежной, беззащитной шее.
— Говори, дочь шакала! Какое известие привез Дамдир из города?
Сандра глядела на него глазами разъяренной кошки. Затем подтянулась из последних сил, сгруппировалась и ударом ног в лицо отшвырнула от себя палача.
Тут же закричала от боли в выворачиваемых плечах и лопатках.
С разбитым лицом негодяй вскочил, подобрал кинжал, все еще раскаленный, все еще дымящийся.
Рванул одежду на груди Сандры.
— Ты расскажешь… — страшно заулыбался он разбитыми губами и приложил острие кинжала к нежной, чуть заметной груди Сандры.
— А-а! — закричала Сандра, — Мне больно! Тимочка! Мне по-настоящему больно! Тимка!!!
Тимка слышал этот крик, пытаясь открыть тяжелую дубовую дверь этого полуразрушенного строения.
— Ничего я тебе не скажу! Гад ползучий! К-козел! Сандра опять отбивалась от слуги с черной повязкой ногами.
— О-ой! — кричала она от боли после каждого резкого движения. Слезы заливали ее лицо. — Фашист проклятый! — И снова, уже из последних сил, силой одной только ярости, клокочущей в ней, принималась колотить ногами.
После одного из ударов, угодившего в низ живота, слуга обезумел. Заревел по-звериному и, взяв длинный свой кинжал, как меч, бросился к Сандре, чтобы зарубить ее одним ударом.
Но в это время сверху, с полуразрушенной кровли, уже летел ногами вниз Тимур.
Слуга, на которого всей своей тяжестью обрушился Тимур, ткнулся лицом в каменный пол и мгновенно затих, выронив кинжал.
— Тимочка! — ревела Сандра. — Как больно, Тимочка!
— Сейчас, сейчас… — повторял Тимур, подняв с полу кинжал и перепиливая ремни, которыми была привязана к крюку девочка.
Она без сил брякнулась на пол. Однако, увидев, что слуга головой лежит совсем рядом, все же отползла немного. Они сидели на полу. Сандра привалилась к груди Тимура и все еще всхлипывала.
Горел костерок.
— Так больно было! Ты не представляешь… Тимур смотрел на огонь.
— Как ты думаешь… — Она осторожно, слегка шипя от боли, откинула полуразодранное пончо с груди, потрогала пальчиком. — Шрам останется?
Он посмотрел и тут же стыдливо отвел глаза.
— Ведь это ж — по-настоящему… — то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала Сандра.
— А ты думала, тебе кино показывают? — Он все более продолжительным взглядом посматривал на лежащего слугу. Из-под головы его натекла уже порядочная лужица крови.
— Я его убил, да? — спросил он потрясенно. Дамдир впрыгнул через окно внутрь дома. Облегченно вздохнул, увидев Сандру и Тимура живыми и почти невредимыми.
— Собака! Слуга собаки! — сказал он с необыкновенным презрением и брезгливостью, ногой перевернув лежащего, и посмотрев ему в лицо.
— Я его убил, да? — опять спросил Тимка.
— Нет… — сказал Дамдир, долгим взглядом посмотрев в лицо лежащего. — Убью его я! Свистнул клинок, выхваченный из ножен.
— О-ой! — В ужасе Сандра спрятала лицо на груди Тимура.
Тимур глядел перед собой взрослыми усталыми глазами.
— Ты никогда не верил мне, когда я говорил тебе об измене. Твое право. Ты царь. Но своим-то глазам, но собственному слуху ты поверишь? Пойдем, великий царь мой. Если сможешь, заранее прости верного слугу своего: я приготовил тебе зрелище тяжкое. Тебе наверняка будет больно. Однако правду должны знать даже цари.
Никуда не хотелось идти великому царю Дауту Мудрому. Не хотел он явно никаких свидетельств измены, заведшейся в его лагере. Он был вполне счастлив и умиротворен той жизнью, которая стараниями юной прелестницы Детры шла в Кумрате. Рахмет со своими настойчивыми подозрениями уже даже и раздражал Даута.
— Своими речами ты утомляешь меня, Рахмет. Смотри, не рассерди! Я пойду с тобой, хорошо. Но если ты не сумеешь убедить меня в своей правде, пеняй на себя! Мое расположение к тебе велико. Но оно не безгранично, Рахмет. Далеко ли нам идти?
— Нет, великий царь мой. Мы не выйдем за пределы этого дома.
— Даже так? Ты хочешь сказать, что измена…
— Тсс!
— Ты ведешь меня на половину Детры? Почему?
— Тише, великий царь. Слушай и смотри. Они оказались в крохотном чулане, который вел в комнату, приспособленную под покои Детры. Из чулана глядело в комнату узкое окно, скорее поперечная щель в каменной кладке, густо заросшая паутиной.
Детра сидела вполоборота возле низкого стола и часто обмакивала стило в большую раковину, служащую чернильницей, что-то писала.
— Хороша! — прошептал Даут. — Диво как хороша! Вошла служанка, черная, огромная старуха.
— Он здесь. Он хочет говорить с тобой.
— Его никто не видел?
— Никто не видел.
— Впусти.
Вошел Тимур, заметно волнуясь.
Детра смотрела на него, не произнося никаких слов.
— „Роза и Змея“, — сказал Тимка хриплым голосом, откашлялся и еще раз повторил: — „Роза и Змея“.
— „Роза и Змея“? — переспросила Детра. — Кто прислал тебя ко мне с такими странными словами.
— Януар… Януар прислал меня к тебе с этими странными словами. Я сказал их дважды.
— Ты правильно сказал, юноша. Что хочет Януар? Отчего раньше срока он шлет ко мне посыльного?
— Он хочет, чтобы ты знала: Эрика, дочь Даута в руках у Десебра.
— Я знаю это. Кому, как не мне, знать это? — Она удивилась и, кажется, насторожилась. — Зачем сообщать то, что уже известно?
Тимур на мгновение растерялся.
— Но знаешь ли ты, что Десебр не далее как завтра объявит, о своем решении взять в жены Эрику, дочь Даута?
— Что?! — изумилась женщина. Подумала мгновение. Восхищенно мотнула головой. — Нет. Я не об этом мудром решении чтимого из чтимых, — с трудом сдерживая язвительный победительный смех, произнесла Детра.
Даут в чуланчике своем слушал с помертвевшим лицом.
— Януар хочет знать, что посоветуешь предпринять ты — здесь, в Кумрате, предпринять? Он очень высокого мнения о твоей хитрости и мудрости.
— Скажи Януару, будет лучше всего, если великий царь мой Даут Мудрый не доживет до известия о свадьбе своей дочери. Он объявляет о своем решении завтра?
— Завтра к вечеру.
— Я боюсь, что великий царь мой, Даут Мудрый может и не дожить до завтра. Он стар и болен, с притворным сожалением сообщила Детра.
На лице Даута было бешенство.
— Так говорил и Януар. „Он стар и болен, и стараниями юной Детры не видно конца его болезням. Печальный исход может наступить во всякую ночь.
— Да. Это так, увы… — вздохнула Детра. — Траурные дымы, мне кажется, поднимутся над Кумратом завтра утром. Передай Януару. — Что-нибудь еще должен я передать ему?
— Возьми свиток.
Что-то торопливо дописала в нем.
— Береги его. Никто не должен видеть его, только Януар!
Она подошла к Тимуру, полуобняла его, погладила по голове не совсем так, как обнимают и гладят мальчиков.
— Тебе сколько лет?
— Почти пятнадцать.
