— Мне очень жаль, сэр… — завел он и по-быстрому драпанул. Но я не стал на него особо зуб точить. Их с работы вышибут, если прочухают, что они малолеткам продают. А я, нафиг, малолетка.
Стал я на трех кочережек за соседним столиком опять косяка давить. Ну то есть, на блондинку. Остальные две — это с большой голодухи. Но не дубово эдак давил. Просто окидывал всех троих таким очень невозмутимым взглядом и всяко-разно. А они чего, вся троица эта — они хихикать давай, как дебилы. Наверно, решили, что я молодой еще кого-нибудь клеить. Тут я разозлился, как не знаю что, — я на них что, жениться собираюсь или как? Надо было отлуп им дать сразу, как они так сделали, только засада в том, что мне по-честному захотелось танцевать. Мне очень танцевать в жилу, ну иногда, и вот тогда как раз в струю оказалось. Поэтому ни с того ни с сего я как бы к ним нагибаюсь и говорю:
— Девушки, а никто из вас не хотел бы потанцевать? — Ни дубово спросил, ничего. Очень, на самом деле, галантно. Только они, нахер, решили, что это тоже отпадная шуточка. И захихикали еще пуще. Без балды — три натуральные дебилки. — Давайте, — говорю, — потанцую каждую по очереди. Нормально? Что скажете? Пошли! — Мне по-честному хотелось танцевать.
Наконец блондинка встала и пошла со мной танцевать, потому что видно же, разговаривал-то я только с ней, — и мы вышли на пятак. У двух оставшихся чучел чуть родимчик не случился. Наверно, сильно приспичило, раз я вообще на них позарился.
Но оно того стоило. Блондинка танцевала будь здоров. Мне мало с кем так танцевать доводилось. Без балды: иногда очень тупые девки на пятаке просто сшибают с ног. А берешь какую — нибудь умницу, и она пытается тебя по пятаку водить, а то и так паршиво танцует, что лучше всего окопаться за столиком и с ней просто надраться.
— Ну вы и танцуете, — говорю я блондинке. — Вам надо этим зарабатывать. Я не шучу. Я однажды танцевал с профессионалкой, так вы — в два раза лучше. Слыхали когда-нибудь про Марко и Миранду?
— Чего? — говорит. Она меня даже не слушала. Только озиралась.
— Я говорю, Марко и Миранду знаете?
— Не слыхала. Нет. Не знаю.
— Так вот, они танцуют, она танцовщица. Вообще-то она не фонтан. Делает все, что положено, но все равно не фонтан. Знаете, когда девушка по-честному неслабо танцует?
— Не-а.
— Ну… вот моя рука у вас на спине. И если я думаю, что у меня под рукой ничего нет — ни попца, ни спины, ни ног, ничего, — вот тогда девушка по-честному танцует неслабо.
Только она меня не слушала. Поэтому и я перестал на нее внимание обращать. Мы просто танцевали. Ух как эта бажбанка давала копоти. Бадди Сингер и его вонючая банда лабали «Такое просто бывает»,[15] но даже они испортить ничего не могли. Роскошная песня. Я не стал никаких финтов выделывать, пока мы танцевали, — терпеть не могу, когда парень на пятаке пижонски финтит, — но телепал ее за собой прилично, и она от меня не отлипала. А самое смешное — я думал, ей тоже нравится, пока она вдруг не взяла и тупо не ляпнула:
— Мы с подружками вчера вечером видели Питера Лорри,[16] — говорит. — Киноактера. Лично. Он газету покупал. Такой милашка.
— Вам повезло, — отвечаю. — Вам очень повезло. Понимаете, да? — Вот дебилка. Но танцует — закачаешься. Я не смог сдержаться, взял и чмокнул ее прямо в этот дебильный кочан — ну, знаете, где у них пробор и всяко-разно. А она разозлилась.
— Эй! Что за дела?
— Ничего. Никаких дел. Вы просто здорово танцуете, — говорю. — У меня младшая сестренка есть, всего, нафиг, в четвертом классе. И вы так же здоровски умеете, как она, а она танцует лучше всех, и живых, и дохлых.
— Вы за языком своим следите, если не возражаете?
Ну и дамочка, ух. Прямо королева, ёксель-моксель.
— А вы сами все откуда? — спрашиваю.
Только она не ответила. Озиралась так по-деловому — наверно, ждала, что сейчас этот Питер Лорри где-нибудь всплывет.
— Вы откуда, девушки? — снова спрашиваю.
— Чего? — отвечает.
— Откуда вы, девушки? Не говорите, если не в жилу. Я ж не хочу, чтоб вы напрягались.
— Из Сиэтла, Вашингтон, — говорит. С понтом, большой добряк мне сделала.
— Вы хорошо беседу поддерживаете, — говорю ей. — Знаете, да?
— Чего?
Ну ее нафиг. Все равно ни шиша не петрит.
— А вы не против джиттербаг забацать по чуть-чуть, если быструю слабают? Не фофанский такой, не джамп или как-то — путёвый джиттербаг, влегкую? А то все садятся, если быструю лабают, кроме дедов да жириков, и у нас будет куча места. Как насчет?
— Мне это несущественно, — говорит. — Эй — а тебе сколько лет вообще?
Тут я почему-то озверел.
— Ох господи, — говорю. — Только портить все не надо, а? Двенадцать, ёксель-моксель. Я крупный для своих лет.
— Слушай. Я ж тебе уже сказала. Мне такие выражения не нравятся, — говорит. — Если ты так выражаться будешь, я пойду сяду к подружкам, ага?
Я кинулся извиняться, как ненормальный, потому что банда как раз залабала быструю. И девка эта стала со мной джиттербажить — но легко так очень и нормально, не фофански. У нее по — честному получалось. Чуть тронешь — и пошла. И когда вертелась, у нее хорошенькая эта попка ее вихлялась так путёво. Она меня сразу этим вырубила. Без балды. Когда мы сели на место, я в нее уже чуть было не втрескался. Так с девками и бывает. Как сделают что-нибудь симпотное, даже если там и смотреть-то не на что, или если какие-нибудь дуры, ты в них чуть не втрескиваешься, а потом уж вовсе не соображаешь, нахер, куда попал. Девчонки. Господи ты боже мой. С катушек слетаешь. По-честному.
Они меня к себе за столик не позвали — в основном потому, что не шарят ни в чем, — только я все равно сел. Блондинку, с которой я танцевал, звали Бернис как-то — Крабе или Крэбс. Двух уродин — Марти и Лаверн. Я им сказал, что меня зовут Джим Стил, — просто так, нахер, нипочему. Затем попробовал с ними поговорить чутка по-умному, но это было, считай, невозможно. Им руки надо было выкручивать. И не скажешь, кто из них самая дура. При этом вся троица то и дело, нафиг, озиралась, будто рассчитывала, что в зал сейчас влетит целая стая, нафиг, кинозвезд. Наверно, думали, что все кинозвезды, когда приезжают в Нью — Йорк, непременно ошиваются в «Лавандовой зале», а не в клубе «Аист», не в «Эль Марокко»[17] и всяко-разно. В общем, у меня полчаса ушло выяснить, где все они работают и всяко-разно в Сиэтле. В одной страховой конторе. Я их спросил, как им это нравится, но думаете, от этих бажбанок добьешься внятного ответа? Мне показалось, две уродины, Марти и Лаверн, — сестры, но когда спросил, они очень оскорбились. Сразу видно: ни одной не хотелось быть похожей на другую, что, в общем, и правильно, только все равно умора.
Я протанцевал с ними всеми — всеми тремя — по одной за раз. Одна уродина, Лаверн, танцевала нехило, зато другая, эта Марти — просто убийство. Эту Марти, будто Статую Свободы, за собой по пятаку волочишь. Пока я ее таскал, чтоб хоть какой-то умат получился, я чутка развлекся. И сказал ей, дескать, только что видел Гэри Купера,[18] кинозвезду, с другой стороны пятака.
— Где? — спрашивает, переполошилась вся, как не знаю что. — Где?
— Ай, вы его упустили. Только что вышел. Чего вы не смотрели, когда я сказал?
Она чуть танцевать не бросила и давай себе озираться поверх голов: может, получится заметить.
— Ох, вапщще! — говорит. У нее просто сердце кровью облилось — по-честному. Я сразу, как не знаю что, пожалел, что ее так подначил. Некоторых не надо подначивать, хоть и стоит.
Но самое смешное потом было. Мы вернулись за столик, а эта Марти остальным двум говорит, что здесь только что Гэри Купер был. Ух, эти Лаверн и Бернис чуть с собой на месте не покончили, когда такое услышали. Такой кипиш подняли, кинулись Марти расспрашивать, видела она его и всяко-разно или нет. А эта Марти говорит: мимоходом углядела. Я чуть не сдох.
Бар уже закрывался, поэтому я им каждой по два стакана заказал, пока не закрылось, а себе взял еще две колы. Стаканы со стола, нафиг, чуть не падали. Одна уродка, Лаверн, меня все подначивала, что я пью только колу. Бесценное у нее чувство юмора. Они с этой Марти пили «томы-коллинзы» — это в декабре-то,[19] ёксель-моксель. Что они шарят. А блондинка, эта Бернис, пила бурбон с водой. И неслабо так хлестала. Вся троица то и дело озиралась, нет ли тут каких кинозвезд. Они еле разговаривали, даже друг с дружкой. Эта Марти разговорчивей прочих двух была. Только рот откроет — сразу какое-нибудь занудное фофанство из нее лезет — с понтом, зовет тубзо «будуаром», к тому ж она решила, что этот бедный битый кларнетист Бадди Сингера — очень неслабый, когда он вылез вперед и дунул пару подмороженных жарких аккордов. Его кларнет она «леденцом» звала. Вот фофанство. Вторая уродина, Лаверн, считала себя дико остроумной. Все время просила меня позвонить папе и спросить, что он сегодня делает. Все спрашивала, есть свиданка у моего штрика или нет. Четыре раза спрашивала — остроумная дальше некуда. А эта Бернис, блондинка, вообще почти ничего не говорила. Только я спрошу у нее что-нибудь, она в ответ: «Чего?» Через некоторое время на нервы действует.
