Путь вёл всё время вверх — не очень заметно, но ощутимо. Ксанка на ходу что-то плела из срезанных прутьев, и Егор вдруг окликнул её:
— А что это будет?
— Крошни, — охотно ответила она. — А то что ж — найдём что, так в руках нести?
— Сумка, что ли? — уточнил Егор.
— Ну… вроде рюкзака.
— Что в него класть-то?
— Да мало ли… А вот. Ратка, остановись, ослеп, что ли?
Внимание Ксанки привлекли резко выделявшиеся среди сумрака урмана невысокие деревья с густыми кронами, сгрудившиеся кучкой, словно бы для защиты от окружающего. Среди листвы виднелись гладкие зелёные плоды.
— Манчжурский орех… — Рат покусал губу. — Или исключение… или мы восточней, чем я думал.
— Это хорошо или плохо? — живо спросила Светка. Рат мотнул головой:
— Это никак, всё равно на юг идти… Ксан, собирай, в мою майку сложим.
Егор, стоя чуть в стороне, казалось, был погружён в собственные мысли. Но потом вдруг выдал:
— Сегодня меньше кусают.
— Да не меньше кусают, а мы привыкли, — сказал Рат, подсаживая Ксанку на ветку. — Человек, если сразу не сдохнет, то обязательно привыкнет… — он посмотрел на юг и досадливо пробормотал: — Да где ж перевал?..
… К перевалу они вышли через полчаса после остановки. Это был голец — голая вершина, покрытая разнотравьем и окаймлённая почти непроницаемой стеной кустов, через которую ребята едва продрались. Сашка, Светка и Егор замерли, поражённые открывшейся им картиной. Ксанка уселась доплетать крошни, чтобы вернуть майку хозяину. Рат перевёл дыхание:
— Значит, правильно идём.
Никто не ответил ему. Голец уходил влево и вправо, сколько хватало глаз. За спинами ребят уходила вниз стена урмана — куда-то к прячущейся в распадке речушке, в которой лежал самолёт. Впереди такая же плавная волна стекала в другой распадок и снова поднималась на противоположный склон уже другого хребта — до его вершины по прямой было километров десять, и примерно с середины этого нового подъёма тайга начинала отчётливо светлеть. Именно светлеть — она не становилась реже, но общий фон делался более радостным.
— Там кончается урман, — Рат глядел в ту сторону из-под руки. — Неблизко… И вон тот выступ мне не нравится.
На границе урмана из тайги поднимался ступенькой голый каменный уступ цвета запёкшейся крови. Неясно было, какова его высота, но он поясом окаймлял хребет в обе стороны, и конца этому поясу видно не было.
— Туда ещё надо дойти, — заметил Егор. — А там посмотрим.
— Разумные слова… — согласился Егор. — Ладно, отдыхаем здесь два часа. А я пойду на охоту… Надо было всё-таки того лося завалить. Пропало бы почти всё, но что ж… — и он так же легко, как и прежде, скрылся среди зелени. — Супермен, — вроде бы с насмешкой, но в то же время завистливо заметил Егор.
— Казак, — тоже с завистью сказал Сашка.
— А вон саранки… и жимолость! — Ксанка вскочила. — Света, пошли?
— Пошли! — та охотно присоединилась к подружке. — А что с ними делать?
— Э, далеко не отходите, — лениво окликнул Сашка, садясь и стягивая высокие ботинки.
Сказал Егору: — Я думал, ты скиснешь. А ты ничего шагаешь.
— Я же тоже казак… по крови, — кривовато улыбнулся Егор и, достав мобильник, начал звонить. Это выглядело нелепо и смешно.
— Вот, — объясняла Ксанка неподалёку, слова отчётливо разносились с лёгким ветерком, отбросившим в лес комарьё и мошку, — вот эти, фиолетовые, на длинных стеблях — это саранки, у них луковицы съедобные, вкусные… А это вот только созрели — вот, ягоды на кусте. Да вот куст, он низенький… Видишь, листья по краям щетинистые? Это жимолость… Ягоды мы съедим, а листьями можно, не дай Бог, раны присыпать, как подорожником…
— Партизанский ликбез, — без насмешки, грустно сказал Егор, пряча мобильник. — Покажи пушку…
…Рат вернулся к самому концу привала — без добычи.
— Глушняк, — сказал он, садясь на траву. — Пусто. Ничего… Сейчас поем и пойдём.
— Сейчас ты поешь и отдохнёшь час, — вдруг непреклонно сказала Светка. — А потом пойдём. Я очень устала и дальше не могу, пока ты не отдохнёшь.
— Ей ты тоже приказывать будешь? — осведомился Егор серьёзно.
Дождь пошёл ночью. Крыша шалаша держала его надёжно, но Рат проснулся от шороха струй и представил, что они на дне огромной чаши, в которую со всех сторон течёт вода. Образ был жутковатым, а главное — довольно точным. Вчера они спустились на самое дно распадка и сегодня должен был начаться подъём.
«Пятые сутки пойдут, — подумал Рат, глядя в крышу. — Сколько же мы прошли? Километров пятьдесят… Может, больше. Наверное, больше. А что если нас зашвырнуло через Становой и мы не спускаемся с него к Зее, а поднимаемся на него? Тогда хандец. Мы застрянем на отрогах и просидим до зимы, как те мальчишки, белый и индеец, у Фарли Моуэта…[19]
Не хотелось бы… И чего Егору захотелось на Становой? От дури, наверное, а теперь мучается, видно же…»
Завозился Сашка, спросил:
— Там что, дождь?
— Он самый, — Рат лёг на бок, подпёр ладонью голову (Светка завозилась и пихнулась локтем). — Может, надолго, если это с Тихого натянуло муссон… — он посмотрел на часы. — Ладно, вы спите, а я пойду. Рано ещё, как раз поохочусь, а то…
Он не договорил. Ни вчера, ни позавчера подстрелить ничего не удалось, рыбу поймать было негде, а на растительной диете не пошагаешь. Да и третьего дня всю добычу составили два тетерева.
— Погоди, я с тобой, — Сашка сел. Рат улыбнулся:
— Зачем?
— А чтоб не один мок, — честно сказал Сашка. Рат толкнул его в плечо:
— Спасибо, но ты останься… Сань, у тебя пистолет. Только поэтому, честно.
«Да тут нет никого!» — хотел сердито сказать Сашка. И вспомнил, что именно после этих слов — и это не выдумка! — начинаются неприятности. Поэтому он просто сел удобней и стал делать из заготовок новые сандалии Светке. Третьи по счёту…
…В урмане дождь всё-таки не так уж ощущался. Было тепло, солнце должно было уже показаться, но Рат подозревал, что его и там, над деревьями, не видно за тучами. Ему вдруг показалось, что уже наступила осень, и Рат передёрнул плечами, отгоняя эту глупую мысль. До осени они дойдут к людям. Да что там, может, уже через недельку дойдут!
Около ручья, облюбованного с вечера, следов вроде бы больше не стало. Точнее мешал понять всё тот же дождь, чтоб его… В такую сырость хорошо «слышны» запахи. Лучше бы уж настоящий ливень, а так любой зверь может почуять. Одно хорошо — комары и гнус не летают, подумал Рат, осторожно опускаясь на заранее замеченную лёжку. Предстояло ждать — может, долго, может — нет, а может — и вообще бесполезно.
А дождь плакал и плакал в верхушках сосен и пихт…
…Под курткой, которую держал Егор, Ксанка сумела разжечь костёр, и после этого он, разгоревшись, только шипел, если в него особо сильно поддавал дождь. А так горел и не думал тухнуть. Его специально развели поближе ко входу в шалаш и сейчас сидели почти комфортно — плечом к плечу, сверху не капала, спереди грело.
— Я себя таким козлом чувствую, — сказал Сашка. — Мы отдыхать — он на охоту. Мы ещё не встали — он уже на засидке. И наматывает в день километров на пятнадцать больше нашего.
— Ружьё-то одно, — сказал Егор. Светка неожиданно насмешливо сказала:
— А если бы у тебя было — ты бы много наохотился?.. Значит, Ксан, у черемши листья прямо от корня и тоже стрелками…
— Получил? — тихо спросила Сашка. — Не в ружье дело. А в том, что…
— А в том, что выпендриваться можно по-разному, — дополнил Егор. — Можно мобильником, а можно тем, что по тайге носишься, как лось.
Сашка пару секунд смотрел ему в глаза и уверенно сказал:
— Ты так не думаешь. Тебе завидно и стыдно, вот ты и…
— Это почему мне стыдно?! — взвился Егор.
— За отца, — сказал Сашка.
Глаза Егора стали ненормальными, Сашка почти испугался.
— А чего мне его стыдиться? — спросил он. — Он что — вор, уголовник, бандит?
— Он отсюда сбежал, — врезал Сашка и тряхнул рыжими волосами. — Струсил и сбежал от этой жизни. Скажи — нет?
— От какой жизни?! — остервенело процедил Егор. — Ты видел её, эту жизнь?! От туалетов во дворах?! От закрытого магазина?! От бездорожья, от больницы за девяносто километров?! От того, что тебе твердят «давай, давай!» — налоги давай, сына в армию давай, урожай давай! — а тебе — во?! — перед носом Сашки оказался кукиш. — От того, что пятерых детей в тайге найти не могут?! Ты думаешь, я дурак? Думаешь, я купился и перевоспитался? Нет, Сашок, это не кино, не книжка. Этот Ратмир прав. Он в самом деле нас отсюда может вывести. Только он. Поэтому я его буду слушаться. Потому что я из этого кошмара вернуться хочу. В нормальный мир. Попади мы вот так в Африке, я бы и какого-нибудь голож…го масая слушал, как святого — потому что он знает, а я нет. Но дурак — он. Первый раз дурак, потому что не намыл тут золота хоть на первое время и не свалил отсюда. Второй раз дурак — потому что упёрся в своё офицерство и хочет служить тем, кто его же и оплюёт, и бросит, как нас сейчас бросили — втравит в какую-нибудь войну и бросит, как его отца, моего дядьку — который тоже был дурак! А мой отец — он понял, что к чему. Давно понял, что это всё — гиблые места! Гиблое дело! Страна гиблая, она вся — как этот урман, чтоб его! А что он меня сюда послал — так это просто вспышка инстинктов, вот и всё. Представляю, как он сейчас кается!
