Черемисин нахохлился и, казалось, стал еще меньше. В качестве последнего довода Али поднес к носу Черемисина огромный кулак.
— Ну хорошо, — чуть не плача, согласился Черемисин.
Исламу стало жаль его, и он сказал:
— Ты не расстраивайся, Черемисин, я же русским языком объяснил: бить мы его не будем, просто поговорим. Ты же передал слова Рубена Виталику, теперь передай пожелание Виталика Рубену. Виталик, что ты хочешь передать Рубику?
— Я его маму так и эдак, — сказал Виталик.
— Слушай, что ты прицепился к его маме? — раздраженно сказал Ислам, — говори по делу.
— В самом деле, — поддержал Ислама Виталик Большой, — ты бы определился, в конце концов, кого ты хочешь, маму или дочку.
— Кого хочу, тебя не касается, — огрызнулся Виталик Маленький, — захочу — ее бабушку хотеть буду, не твое собачье дело.
— Человек ждет твоего пожелания Рубену, — сказал Ислам, показывая на Черемисина.
Виталик Маленький задумался, потом произнес:
— Черемисин, передай Рубену, что я его…
— Нет, я больше не могу этого слышать, — взмолился Виталик Большой.
— Да я не маму, — взорвался Виталик Маленький, — я сестру, Джульетту, ждать буду, пусть передаст братухе.
— Слыхал, Черемис, — сказал Ислам, — передай своему другу, что этот дерзкий мальчишка не испугался его угроз и ждет Джульетту на свидание. Где ты ее ждать будешь?
— Под фонарем, — нехотя пробурчал Виталик Маленький, — напротив общежития политехникума.
Ему эта затея была как-то не очень по душе, но идти на попятный он уже не мог.
— А когда? — спросил Черемисин.
А прямо сейчас, — Ислам взглянул на часы, — скажи, что передал все, как он велел, а этот наглец рассмеялся тебе в лицо, нет — в макушку, и сказал, что у него с Джульеттой свидание в двадцать один ноль-ноль. А то, что он про маму и, тем более, про бабушку говорил — не передавай, ни к чему. Давай, дуй.
Черемисин стрельнул напоследок еще одну сигарету, заложил ее за ухо, тяжело вздохнул и направился к дверям. Когда он взялся за ручку, Виталик Маленький остановил его:
— Тормози, сегодня пятница, она на дачу поехала с родителями.
— А Рубен дома, — сказал Черемисин.
— А кого я, по-твоему, ждать буду, если ее нет?
— А-а, — сказал Черемисин.
— Эх, черт, а я уже настроился, — произнес Али.
— Операция переносится на понедельник, — сказал Ислам.
— Тогда пойдем, к автобусной остановке сходим? — предложил Али.
— Что мы там не видели? — спросил Виталик Большой.
— Пристанем к кому-нибудь, морду набьем.
— Смотри, как бы тебе не набили в понедельник.
— А ты не каркай.
— У него друзей очень много, — сказал Черемисин, — голубятники друг за друга знаете как стоят!
— Черемисин, свободен, — приказал Али, — до понедельника на глаза мне не показывайся, понял?
— Понял, — кротко ответил Черемисин.
— Иди спать.
Черемисин, пожелав всем спокойной ночи, вышел из комнаты.
— Тогда пойдем к женскому общежитию, — предложил Али, — снимем кого-нибудь.
— А деньги у тебя есть? — спросил Виталик Большой.
— Рубль есть.
— За рубль только у вас в деревне телку снять можно. А здесь столица, за рубль тебе никто не даст.
— Это у вас в деревне телки за рубль дают, — вдруг обиделся Али за свою деревню. — А в нашей деревне телок нет. — Помолчав, справедливости ради добавил: — У нас сразу старухами рождаются, поэтому я в Баку и приехал, как лосось, на зов инстинкта.
Утром, в половине восьмого, Ислам был у ворот винзавода. Кроме него вдоль красной кирпичной стены стояли или прохаживались еще с десяток поденщиков, среди которых были и пацаны, и взрослые. Большинство из них работали с постоянными шоферами и были спокойны за хлеб насущный. Ислам же мог приходить сюда лишь по выходным и всякий раз выступал в роли запасного игрока: водители, оставшиеся по какой-либо причине без грузчика, оглядывали их, как рабов на рынке, и манили пальцем счастливчика. Платили хорошо: червонец — пацану, полтора — взрослому, но и труд был рабский, тяжелый — весь день таскать ящики с бутылками. Здесь многое зависело от везения: водка была самым желанным грузом — легкие проволочные ящики с поллитровыми бутылками, а самым ненавистным — тяжеленное шампанское в деревянных неподъемных «гробах».
Ислам посмотрел на часы: после восьми ждать уже не имело смысла. Его шансы умаляло еще и то обстоятельство, что среди оставшихся немногих соискателей он был самым тощим. Еще пять минут.
— Эй, парень.
Из кабины ГАЗ-51 на Ислама смотрел круглолицый, гладко выбритый мужчина лет сорока с короткими пышными усами. Шофер мотнул головой, приглашая в кабину. Ислам не заставил себя ждать: с достоинством подошел, влез и захлопнул за собой дверь. Прямо перед ним, в углу лобового стекла, висел двухсторонний портрет Сталина.
— Игоря выгоню, клянусь мамой, выгоню, — в сердцах произнес шофер, — такого дня нету, чтобы он не опоздал. Зачем он сюда ходит, я не понимаю: весь день работает, вечером пьет — утром на работу опаздывает.
— Театр абсурда, — произнес Ислам.
— Что? Да, абсурд, конечно, абсурд, — согласился шофер.
— Керим, а парень-то грамотный, а? — насмешливо добавил он, обращаясь к напарнику Ислама, коренастому молодому азербайджанцу.
Тот ухмыльнулся и в ответ сказал:
— В нашей работе не образование нужно, сила нужна.
Шофер повернул ключ зажигания, выжал педаль стартера и несколько раз газанул, добиваясь устойчивой работы двигателя.
— Подожди, — сказал Керим, — вон Игорь бежит.
Из-за угла действительно показался торопливо идущий мужчина в очках.
— Выходи, образовонский, — насмешливо сказал напарник.
Шофер взглянул на Ислама: тот вздохнул и, ни слова не говоря, взялся за ручку.
— Сиди на месте, — сказал шофер и добавил: — Керим, занимайся своим делом. Игорь пускай теперь весь день бежит, зад-перед.
Он со скрежетом воткнул передачу и въехал в ворота.
На территории винзавода машина остановилась на небольшой площади перед массивным зданием производственного корпуса, где уже находилось около десятка грузовиков. Дождавшись своей очереди, шофер сдал машину задним ходом к эстакаде, на которой было установлено несколько ленточных транспортеров.
— Давай, разгружай, — сказал шофер и куда-то ушел.
Керим поднялся на эстакаду и, заглянув в проем, в который уходила черная прорезиненная лента, кликнул кого-то. Появился парень, выглянув, удостоверился, что машина стоит под разгрузку, включил рубильник и нажал кнопку выключателя. Тем временем Ислам взобрался в кузов, который был загружен пустой стеклотарой.
— Давай, начинай, — сказал ему Керим. — Аллах, Мухаммад ва Али.[10]
Ислам бережно взял ящик и поставил его на ленту, затем другой, третий. За ним насмешливо наблюдал Керим. Когда в кузове высвободилось достаточно места для двоих, он влез в кузов, стал хватать ящики и швырять их на транспортер яростно и немилосердно, говоря:
— Вот как надо, а так весь день разгружать будем. Ислам пожал плечами:
— Посуда же побьется.
— Не побьется, давай, давай, сейчас придет, орать будет. Ислам последовал его примеру. Вскоре появился шофер и издали стал кричать:
— Ала, что, заснули там? Быстро, быстро, товар разберут, — и, встав на подножку, стал раскуривать папиросу.
Бросив последний ящик на ленту, взмокший Ислам спрыгнул на землю и влез в кабину. Вождь с усмешкой смотрел на него. Шофер завел двигатель, перегнал грузовик к другой стороне здания, к складу готовой продукции, и подал машину к другому транспортеру. Вылез из машины, вынудив Ислама последовать за ним. Шофер поднялся на эстакаду, вручил кладовщику наряд и бросил на Ислама красноречивый взгляд. Едва переведя дух, Ислам полез в кузов. Из стенного проема выплыл первый ящик водки.
— Двести ящиков, — сказал шофер, — ты тоже считай.
Ислам кивнул и принял ящик на живот, сделал три шага, поставил к заднему борту, затем другой, третий; ящики выползали со склада медленно и с равными промежутками, но Исламу казалось, что они появляются с неимоверной быстротой — он едва успевал поставить ящик и вернуться, чтобы подхватить новый. Боковым зрением он увидел, как из-за угла здания показался его напарник Керим: он шел неторопливо, дымя сигаретой. Шофер стоял у ленты с потухшей папиросой в зубах и указательным пальцем совершал короткие движения, ведя счет проплывающему товару. Подойдя к машине, Керим взобрался в кузов, сказав «покури», он отстранил Ислама, успевшего к тому времени выстроить два ряда, стал грузить сам. Ислам прислонился к борту, вытер пот со лба: сердце бешено колотилось в груди, и дрожали колени.
— Вдвоем тесно работать, — сказал Керим, подмигивая, и оскалился в улыбке.
