Когда я пришел в зал, занятия уже почти кончились. Александр Витальевич сделал успокаивающий жест, мол, все нормально, но все ж упрекнул шепотком: «Чего ж вы, Борис Исаакович? Лектор-то зав отделом министерства». «Я был нездоров, товарищ генерал». И я засмеялся. Мой смех «Кутузов» не понял и только плечами пожал. Видно, обидел я его. Зря, конечно — думать надо.
Лектор держал в руках халат, какие-то маски, очки, перчатки лежали перед ним на столе: «Если вы обнаружили в доме холерного больного, вы должны помнить о спокойствии населения. А то наденете этот противочумный костюм, выйдите на улицу, словно призраки и всех перепугаете. Сначала надо точно убедиться, что это действительно болезнь опасная. И вас, как инфицированных тоже надо будет в карантин… Знать, понимать и уметь надо, господа коллеги. Нельзя быть троечниками поверхностно думающими».
Я уже не слушал, а вновь стал вспоминать свое военное прошлое.
Ночь не удалась. День-то был спокойный. Всего троих привезли, да к тому же, как у них говорили, с транспортными диагнозами. Напишут, какой-нибудь аппендицит или холецистит иль ещё что-либо достойное больницы. По приезде же оказывается, ну, скажем, запор, а то и всего только старость. Всего только! Эта-то штука вот как раз лечению и не поддаётся. Во всяком случае, не оперируется. А с полуночи повезли для работы. Где-то с двух часов до самого начала следующего рабочего дня Иссакыч из операционной не выходил. Часов в восемь в операционную вошли шеф и Женя Мишкин. Борис уже зашивал живот очередного аппендицита.
— Ну, что мальчики? Что за люди! Не можете без кровопролития. Кончай. Пора на конференцию. Много было?
— Всё, всё. Последний зашиваю.
— Кровь проливать оставь тем вашим. — Шеф засмеялся и пошёл из операционной. — Воинственный народ оказывается. — Хмыкнул уже в дверях.
Борис в предоперационный снял перчатки, сбросил халат, фартук и вымыл руки.
— Ну, всё. Размылся. А ты чего смурной такой? И шеф хихикает не пойму, что он имеет в виду?
— Да ваши полезли войной.
— То есть? Какие наши? Какая война?
— Ну, Израиль шарахнул по Египту. Совсем очумели.
— Не дождались. Я думал египтяне начнут первыми. Они, ведь, уже блокировали Израиль.
— Чего им неймётся? И остальные вокруг включились. Вырежут же всех евреев. Ладно. Их забота. А у меня дома совсем плохо. Прямо, хоть домой не иди. Да мне в больнице и спокойней.
— Долго ты ещё будешь дурью мучиться. Да разведись. Уйди к ней.
— А у неё где жить? Тоже семья. И сын ещё… И её и мой. Всюду труба. Сдохнуть лучше.
— Что ты на самом деле. Радуйся минуте. Эх, Женя! Блядинки малой толики тебе не хватает.
На утренней конференции Борис без проблем сдал дежурство, а вот в ординаторской они застали бурный политический митинг. «Эти евреи совсем обнаглели. Куда они лезут?» «И всю историю они людям жить не давали». «Вот и получат. Воевать вздумали. Торгаши, ростовщики, а туда же».
Борис выскользнул из ординаторской и пошёл на другой этаж к Жене. Там тоже бушевали по поводу этой международной сенсации. Борис вошёл и все замолчали.
— Борь, ребята наши совсем охренели. Ты подумай, радуются, что евреям начищут рыло.
— Так, Евгений Львович, там пощекочут их, так и наши тут попритихнут.
— А что, Махмуд, мы вам здесь сильно мешаем?
— Борис дал себе зарок не лезть в эти споры, но не выдержал.
— Мы ж не о вас, Борис Исаакович. Вы другое дело. Вы ж и не похожи совсем, — робко и извиняюще сказал один молодой ординатор с кафедры.
— Может, вы и не причём, но ваши указания я отказываюсь выполнять пока идёт война, — это уже Махмуд, доктор сириец, работающий на кафедре. — Объявлен газават. Когда с Израилем покончат, тогда будет иной разговор. Нам скажут.
Боря с Женей вышли. Верней Борис резко прекратил разговор и вышел из ординаторской, а Мишкин рванул следом за ним.
— Не обращай внимания. Мало что этот сириец будет тут нам вещать.
Борис пошёл шефу. Махмуд был ординатор, учившийся по обмену, и подчинявшийся не больнице, а кафедре. И Борис Исаакович просил разъединить их. «Так лечить, — сказал он шефу, — нельзя. Отдайте его другому». «Ну, возьми ты» — предложил он Мишкину. «Нет, нет, — взвился Женя — это будет предательством по отношению к другу». «Ну, развели сентиментальниченье! Работать надо. Это ж политика! Занимайтесь делом. У тебя же, Борь, операция. И иди. Мало идиотов что-ли?! — Шеф засмеялся. — А ты не лезь в чужую войну. Лезете вы всюду». «Мне должен ассистировать Махмуд. Как я буду оперировать?» «Беда мне с вами. Слона из мухи делаете. Я его позову сейчас, а ты бери другого в помощь. Может, ты, Женя, поможешь?»
Операция, резекция желудка, оказалось типичной, стандартной. Прошла без изысков. Так что друзья ещё смогли во время отработанных временем движений ещё и пошептаться, пользуясь эвфемизмами, чтоб сестра не поняла, о своих домашних проблемах. Женя о том, что делать и где жить и с кем. Боря, как и с кем работать, а с кем жить он знал. Это у него было отработано.
Он сбегал по лестнице к выходу из больницы, будто за ним гонятся. У входа стояла «скорая». Собиралась отъезжать. «Ребята, в каком направлении?» Он хотел домой, но машина ехала совсем в другое место. Но как раз там-то и жила одна из его подруг, с которой он не виделся уже, наверное, с полгода. Роман у них был краткий, но бурный. Расстались они не ссорясь, а так как-то у обоих объявились, так сказать, видно, другие мысли, идеи, приоритеты. Борис был в возбуждении после услышанной реакции на ту далёкую войну, что его-то задевала как-то, а уж ребят в ординаторской ну никак… Ан, вот как-то. «Кто ж я для них?»
Он позвонил в дверь. Открыла Алла сама. А собственно, кто бы мог ещё, если жила она одна. Полурастёгнутая блузочка, короткая юбка до половины бедра. «Извини. Я без звонка. Ты ждёшь кого-нибудь?» «Да нет. Проходи. Ты и без звонка желанный гость. А что вдруг? Проходи, не стой в дверях. И вид озверелый». Борис вошёл обнял Аллу и поцеловал. Сначала просто, как обычный гость при встрече. Но не отпустил ее и стал целовать яростно, будто нёсся на свидание, где уже всё готово для сладостной любви. Алла первые поцелуи перенесла спокойно, но потом оттолкнула и вывернулась из объятий. «Ты, что? Из голодного края? Борь, полгода прошло». Она, хоть освободилась, но не отошла, а стояла в той же близости, что и во время поцелуев. «Извини. А что нельзя? Мало ли, что я сделал не так за эти полгода». «Да нет. Ты же знаешь моё к тебе отношение». «Не обижайся, Аллочка» «Да нет. А что случилось?» «Да война в этом Израиле. Знаешь? Тебя она трогает?» «Да нет. А ты причём, кроме того, что ты кажется еврей. Да? Нет?» «Представляешь! Ребята у нас, так восприняли ситуацию. Я даже не пойму, но заведомо против евреев. Ещё ничего не зная. Вообще против евреев». «А тебе, что за забота? У нас и антисемиты есть. У нас страна богатая». «Вот в том-то и дело, что они не антисемиты. Это и ужасно. Значит, поднеси спичку и… Представляешь!» «Да нет. Просто газет перечитали. Забудься.
Есть более важное в жизни». «Вот именно» и опять обнял Аллу и вновь впился в губы. Она не отстранялась. Чуть откинулась. Одна нога приподнялась и согнулась. «У тебя губы солёные. Чего ты их так напрягла. Расслабься». «А ты будь зубами осторожней» Они легли на тахту… Борис так яростно накинулся на неё, будто это он и впрямь боролся с антисемитами, а не воевал с собственной энергией, которую мог направить на бойню, а использовал по самому лучшему пути. Это был какой-то танец-борьба. Они переворачивались, то он сверху, то она, то сбоку, то сидя. Будто музыка играла. И с юности в его голове всегда при этом, если буря, а не спокойный ветерок, звучал финал девятой, «ода к радости». Главный признак, что ситуация не проходная — очень сейчас нужная.
Потом они лежали и курили. Алла, сложив губы трубочкой, выпускала дым медленной и тонкой струйкой. Борис развлекался, выбрасывая толчками дым изо рта кольцами. Алла понаблюдала за дымным художествами Бориса, а затем стала пытаться своей тонкой струйкой пронзить Борисовы кольца. Но только Аллин дым доходил до кольца, как оно начинала недолго колебаться, деформироваться и исчезало. «Как дым, как утренний туман», — сказала Алла и выкинула сигарету в пепельницу. Струйка дыма от непогашенной сигареты поднималась кверху и уже в независимости от Аллиных стараний проникала внутрь кольца. «Не надо стараться, тогда всё и получается» — почти прошептала Алла. «А ты не философствуй, а кури в своё удовольствие и не думай лишнего». «К вам это, маэстро, тоже относится. Ребята у тебя, как ребята. К тебе относятся нормально. Это ты вдруг увидел, что дымом со стороны можно попасть в кольцо». «Выход, Аллочка, мы с тобой сейчас нашли». «Если только не вход в новую проблему». «Проблема! Но проблем-с, так сказать». «Это и есть новая проблема» «Больно, ты серьёзная. Давай жить проще». «Только что ты метался и не знал, как быть и что делать. Нашёл выход?» «Я же тебе говорил, что нашли».
