Но он оказался мил и, узнав все, что ему хотелось, об I’objet ancienne, [18]перенес внимание — догадайтесь, на кого?
— Очень красивый кот, — сказал он по-французски. («Le chat, il est très, très beau», — вот как это звучало.) Я улыбнулся и кивнул.
Он окинул взглядом Нортона и добавил:
— Et très sage. — Что означало: «И хорошо воспитан». А я всегда считал, что «sage» — значит «мудрый». И, торжествуя, замечал во второй книге, что многие французы понимают, какой Нортон умный и как это с их стороны поистине экзистенционально. Миллион читателей мне тут же прислали объяснение, что «sage» в отношении животных означает «спокойный», «воспитанный». Крах еще одной иллюзии и крах публичный. Но от того, как произнес это слово стоявший в магазине мужчина, мне стало чертовски приятно.
— Oui, — ответил я, давая понять, что даже если в какой-то момент жизни я и не знал, что значит «sage», все-таки могу немного parlez français. [19]И снова его поблагодарил.
Мужчина, которому, как я определил, было лет шестьдесят — шестьдесят пять, обладал чрезвычайно приятной наружностью и налетом некоей утонченности, чем-то таким, что я не могу выразить, словно он мог небрежно накинуть на плечи пиджак, пройти сотни миль, и пиджак бы не упал. Обо мне ничего подобного не скажешь. Я даже поесть не могу, чтобы не размазать по рубашке большую часть продукта.
— Et il est très sophistiqué, [20]— сказал мужчина.
— Да, очень утонченный, — кивнул я.
Хозяйка магазина принялась рассказывать приятному джентльмену о путешествиях Нортона и о том, что он известный литературный герой.
Это произвело на него должное впечатление. Мужчина улыбнулся, задал еще несколько вопросов о столе, сказал, что вернется, и вышел на улицу.
Я повернулся к хозяйке магазина, собираясь ей что-то сказать, но натолкнулся на мечтательный, отсутствующий взгляд.
— Je lui adore, — проговорила она. («Я его обожаю», но у нее это звучало так: «Я его оба-а-ажаю».) Я вежливо кивнул, а она, поняв по выражению моего лица, что я не понимаю, продолжала: — Неужели вы его не узнали?
Здесь я должен прерваться. У меня есть один пагубный изъян. Ладно, не знаю, пагубный или нет, но он часто ставит меня в неловкое положение. Я никого не узнаю. Именно никого! Если вижу человека вне окружения, у меня нет никакой зацепки. Вот пример, насколько это неудобно. Несколько лет назад у меня была встреча с одним актером. Мы проговорили три четверти часа в моем кабинете, прекрасно поладили, и все получилось как нельзя лучше, если не считать, что Дженис, чей кабинет в то время находился рядом с моим, страшно на меня рассердилась (впрочем, как все женщины в нашей компании) за то, что я не познакомил ее с известным человеком. Через два дня после этой встречи и через день после того, как Дженис перестала на меня кричать, нам пришлось поехать по делам в Лос-Анджелес. Мы, как обычно, поселились во «Временах года» и сели в лифт спуститься в холл. Лифт остановился этажом ниже нашего, и в кабину кто-то вошел. Дженис бросила взгляд на мужчину и сказала:
— О, мне кажется, вы знакомы?
Мужчина посмотрел на меня и улыбнулся.
— Питер, что вы здесь делаете?
Я поднял голову и не узнал его. Он догадался, что я понятия не имею, кто он такой, и пришел на помощь. Оказалось, это был тот самый актер, с которым я встречался в своем кабинете.
— Это же я, Мел, — сказал он. — Мел Гибсон.
Можете не сомневаться — Дженис была готова меня убить. Но факт остается фактом: в моем мозгу есть некий участок, не способный распознавать внешность людей и запоминать их имена. Кем бы они ни были. Думаю, это отчасти происходит потому, что я концентрирую внимание на других сторонах, а не на чертах лица. Помню, стоя в очереди в кинотеатр в Верхнем Ист-Сайде, я спросил у подружки:
— Ух ты, видишь того типа в идиотском парике?
— Ты имеешь в виду сэра Джона Гилгуда?
Но продолжим…
Видимо, тогда в Париже я подвергся одному из своих приступов психической заторможенности, потому что хозяйка антикварного магазина продолжала недоверчиво смотреть на меня.
— Вы его не узнали?
— Нет, — признался я.
Она покачала головой.
— Это Марчелло Мастроянни.
Печальнее всего в этом эпизоде то, что Марчелло Мастроянни в десятке моих любимейших актеров всех времен. А «Сладкую жизнь» я, пожалуй, поставлю на первое место как лучший когда-либо снятый фильм и раз в полтора года пересматриваю, чтобы определить состояние своей психики. Если в финале на меня накатывает ужасная депрессия, поскольку фильм невероятно депрессивный, я понимаю, что со мной все в порядке. И вот теперь, прежде чем хозяйка моего любимого антикварного магазина решила, что я достоин еще большего сожаления, чем она сначала подумала, я выскочил на улицу. Нортон немилосердно мотался у меня на плече, а я бежал, пока не догнал человека из лавки. Опередил шагов на двадцать, повернулся и, стараясь не волноваться, пошел навстречу. Посмотрел в лицо — никаких сомнений, это любимый актер Феллини. Он тоже, конечно, меня узнал. Как же иначе? Я был тем самым типом, которого он только что видел в антикварном магазине, с кем непринужденно беседовал, и с плеча у меня свисал тот же кот.
Я не заговорил с ним — мы просто разминулись. Я лишь хотел убедиться, что он — тот, кем предположительно был, но мне всегда хотелось узнать, что он подумал, когда увидел нас. Удивился ли, каким образом мне так быстро удалось оказаться впереди, а затем повернуть в обратном направлении? Или: зачем мне понадобилось оказываться впереди него и поворачивать в обратном направлении?
Или он решил, что в Париже объявились два бородатых американца, разгуливающих по улицам с очень мудрыми, очень воспитанными и утонченными котами?..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
КОТ НА ПЕНСИИ
Я провожу в Европе совсем не столько времени, сколько хотел бы и сколько считаю необходимым для сохранения просвещенного и сосредоточенного состояния ума. И одна из причин, почему это так, — городок на Лонг-Айленде, который я считаю американским Гу. Этот городок Саг-Харбор.
Саг-Харбор расположен в северной части полуострова Саут-Форк на Лонг-Айленде в ста милях и двух часах езды на машине из Нью-Йорка, но только не в пятницу вечером летом, когда все рвутся на побережье, и тот же путь занимает часов двенадцать.
Саг-Харбор, как и все в мире, уже не тот, что был двадцать лет назад (не напоминает вам мой девиз: «Все перемены к худшему»?). Теперь там активное жилищное строительство и много машин. Он больше не такой старомодный, не такой тихий, многие торговые предприятия маленького городка заменили фешенебельные (то есть дорогие) рестораны и магазины для туристов. Появилось много людей голливудского типа, которые приезжают на восток провести летние месяцы, повсюду слоняются, сидят в ресторанах и, как правило, совершенно отвратительны. Саг-Харбор, можно сказать, «хэмптонизируется» благодаря соседству более гламурных (читай, дорогих) городов — Ист-Хэмптона, Бриджгемптона и Саутгемптона. Но несмотря на все сказанное, это по-прежнему восхитительное и уникальное место, сохранившее больше очарования, старомодности и ощущения маленького городка, чем любое другое в разумной досягаемости на машине от Манхэттена. У хозяйки магазина свежей рыбы Лиллиан я расписываюсь за только что пойманного тунца, омаров и морского окуня, а счет она мне выставляет, когда у нее дойдут до этого руки. Линда Сильвестер, чей отличный универсальный магазин назван с необыкновенной выдумкой: «У Сильвестеров», часто предлагает мне чашечку горячего кофе, если в промозглый зимний день я изрядно промок. На Рождество непременно устраивается хождение по двухсотлетним домам, где угощают яичным коктейлем с рождественским печеньем. В кинотеатре на Мэйн-стрит апельсиновый сок все еще продают из прозрачного сосуда, в котором устроено нечто вроде водопада, и кажется, что на всех афишах идущих здесь фильмов должно стоять имя актера Гленна Форда. Я люблю Саг-Харбор, моя любовь навсегда, и с этим ничего не поделаешь.
Нортон в большой степени повинен в том, что я перебрался в Саг-Харбор, и привязан к этому месту не меньше меня. Вообще, если сравнить наши жизни в родном городе вдали от другого родного города, обнаружится много параллелей.
Нортон, как правило, не слишком общительный кот, хотя научился терпеть и даже радоваться жизни на людях. В своем пространстве он очень дружелюбен и редко показывает норов, но пресытился и устал от обязанности добиваться симпатий людей или четвероногих. Он по большей части не обращает внимания на кошек, которые при случае начинают приставать к нему с дружбой. И отворачивается от вдруг возникшей в его жизни собаки. Он терпеть не может, если в его законный для сна час рядом прыгает и лает какая-нибудь маленькая шавка. Но в Саг-Харборе, когда ему перевалило за тринадцать лет, к нам во двор упорно приходила черная кошечка, искавшая компаньона для игр. Поначалу Нортон, любивший представлять себя этаким мачо, шипел на нее, давая понять, что игривые котята — это не то, что ему требуется в разумной, размеренной жизни. Но кошечка не пожелала принимать «нет» в качестве ответа. И после нескольких недель повторяющихся визитов шипение прекратилось. Нортон вступил в период «я тебя буду терпеть, только не слишком приставай». Кошечку это устраивало — она бегала вокруг него, а он сидел и смотрел на нее. Затем чернушка стала вовлекать Нортона в игры — заставляла немного побегать, повозиться, поохотиться на порхающую бабочку. Прошло еще несколько недель, и Нортона уже не приходилось ни к чему подталкивать. С кошечкой мой старикан вел себя словно котенок. Его черная как смоль подружка являлась каждый день (до сих пор не представляю откуда), чувствовала себя в нашем дворе как дома, носилась с Нортоном, а затем устраивалась у него под боком и нежилась на солнце. Я думаю, моему коту понравилось ее наставлять (раз он был лишен других потребностей), потому что я не раз заставал, как он вылизывал ее, чистил, увлекал в наш мощенный кирпичом дворик, где удобнее дремать. Я радовался этой картине, потому что не раз упрекал себя за то, что из-за собственного эгоизма не завел второго кота, чтобы Нортон мог с ним общаться. Всегда подумывал, что, когда мой вислоухий постареет, станет менее подвижным, будет меньше путешествовать и больше времени проводить дома, я приобрету ему компаньона. Тогда во время моих отъездов на несколько дней с ним будет оставаться товарищ. И возможно, Нортон перестанет на пятые сутки моего отсутствия гадить на кровать Дженис. (Хотя не исключена ужасная альтернатива: Дженис получит двух пачкающих ее постель кошек вместо одной, но об этом я даже думать не хотел.) Однако годы шли, а я никак не реализовывал свой первоначальный замысел. Если хотите знать, я настолько ценил свою дружбу с Нортоном, что не хотел, чтобы кто-то вмешивался в наши отношения. Признаю, может показаться идиотизмом ревновать Нортона к другому коту, но я ничего не мог с собой поделать. И еще я верил, что Нортон испытывает такие же чувства. Понимал, что не смогу путешествовать с двумя котами, и решил, что ему будет лучше ездить со мной, чем сидеть дома в обществе другого четвероногого. Что наша связь настолько крепка, что ему не нужны отношения с себе подобными. Наша маленькая черная соседка взяла на себя мою головную боль. Больше не требовалось приобретать другого кота, а Нортон получил партнера для игр, особенно таких, которые я обычно избегал, — ловлю мышей и бабочек, лазанье по деревьям.
