— Выпила вина — и померла.
В тот самый вечер, только попозже, через три дня после ухода из дому, Эндрю медленно брел но Гановер-стрит, направляясь на Найл-стрит, к Мириам. Он весь зарос грязью, был голоден и умирал от желания спать. Над Столовой бухтой висела желтая вангоговская луна, что-то недоброе чувствовалось в наэлектризованном ночном воздухе. Любопытно, что скажет его сестра? С Мириам всегда легче ладить, чем с Ан-нет. Она почти такая же смуглая, как и он, спокойная и отрешенная от всего. А вообще-то говоря, он ее плохо знает. Эндрю было всего восемь, когда она вышла замуж и переехала в Уолмер-Эстейт; с тех пор она редко появлялась в Шестом квартале.
Ему хорошо запомнился день ее свадьбы. Прежде чем наряжаться самой, она выкупала его в жестяной ванне. В такси он сидел рядом с матерью, выпрямившись и чувствуя себя ужасно неудобно в своем новом темно-синем костюме и лакированных туфлях; его волосы лоснились от кокосового масла. Свадебная церемония состоялась в соборе св. Марка, затем все поехали в Кирстенбос фотографироваться и, наконец, — банкет в Фиделити-Холл. Музыканты играли свадебный марш из мендельсоновской увертюры к «Сну в летнюю ночь», и он очень смутился, когда его познакомили с крестной сестрой — цветочницей. Что же все-таки скажет Мириам? Будет ли упрекать его за то, что он не был на похоронах? Неужели и она думает, будто он виноват в смерти матери?
Он прошел Шеппард-стрит и заметил, уже приближаясь к Зоннеблуму, что дома стали не такие убогие и мрачные. Приятно было смотреть на эти добротные строения с аккуратными газонами и садиками, с электричеством и ванными… Он свернул на Найл-стрит и остановился у ворот дома Мириам. В прихожей горел свет, и он вдруг заколебался, не зная, как будет встречено его внезапное появление. Всего два раза был он здесь после ее свадьбы — два раза за восемь лет. Он всегда завидовал людям, живущим в Уолмер-Эстейт, их удобствам и житейской опытности. Это были состоятельные цветные, в домах у них — электрические камины, холодильники, на окнах жалюзи-. Едва какая-нибудь семья выбивалась из бедности, как тотчас переезжала в Уолмер-Эстейт с твердым намерением забыть прошлое.
Он нерешительно прошел по садовой аллее и позвонил. Никто не открывал. Эндрю не знал, дома ли муж сестры Кеннет. Может быть, уйти, пока не поздно? Но куда ему деваться? Вернуться к Джеймсу? Он снова нажал кнопку, и на этот раз за дверью послышался какой-то шорох.
— Кто там? — шепнула в скважину Мириам.
— Это я. Эндрю.
Она немного помолчала, затем, повозившись с ключом, открыла дверь.
— Заходи.
Она провела его по узкому коридору на кухню.
— Ты чего-нибудь ел?
— Нет.
— Сейчас посмотрю, что у нас есть. А ты пока вымойся в ванной. Гам должно быть чистое полотенце.
Она хлопотала на кухне, готовя кофе, нарезая хлеб и поджаривая яичницу с беконом. Мириам была легкого сложения и красивая — в мать, тридцать лет почти не наложили на нее отпечатка. Эндрю еще ничего не ел с тех пор, как ушел из дому, и даже не вспоминал о еде. Но теперь он почувствовал волчий аппетит.
Мириам стала накрывать на стол.
— Извини, у меня только бекон и яйца.
— Ну и хорошо, спасибо.
— Я готовлю только на Кеннета и себя, а мы уже поели.
— А где же Кеннет? — спросил он.
— Работает в ночную смену. Он теперь шофер, водит автобус, но ты этого не знаешь, потому что давно у нас не был.
Эндрю молча принял этот мягкий упрек. Конечно, его можно обвинить в необщительности, но ведь и она в кои-то веки бывает на Каледон-стрит. Он догадывался, что она намеренно обходит события последних дней. Должно быть, обо всем уже знает и, разумеется, заметила, что его не было на похоронах.
— Ужин готов, Эндрю.
Она пошла за вязаньем. Когда она вернулась, он торопливо глотал яичницу, не смея поднять глаз. Чтобы избежать ее взгляда, он уткнулся носом в тарелку. Покончив с ужином, нервным движением бросил нож и вилку на стол.
— Наелся?
— Да, спасибо.
— Хочешь сыру с хлебом?
— Нет, спасибо.
— Джем?
— Нет, спасибо. Я сыт.
— Правда?
— Правда.
— Тогда выпей кофе.
Она налила две чашки и подсела к столу. Наступило неловкое молчание. Мириам взяла в руки вязанье и, деловито щелкая спицами, принялась вязать свитер для Кеннета; глаза ее были устремлены на образец в «Журнале для женщин». Эндрю понял, что должен что-то сказать, должен объясниться.
— Мириам!
— Да?
— Ты веришь, будто я убил ма?
— Нет.
Постепенно его охватывало чувство облегчения.
— Она попросила меня сходить к тете Элле.
— Да?
— А я не пошел из-за этого ветра.
— Ты поступил нехорошо.
— Но я пошел потом.
— Знаю.
— А когда вернулся домой, ма была уже при смерти.
— У нее был удар.
— По моей вине, Мириам?
Он впился в нее взглядом, губы его затрепетали.
— Нет.
— Значит, я не убийца?
— Нет.
— А Джеймс так сказал.
— Джеймс не прав.
— Но он сказал, что я убил ма.
— Не сердись на него, он был вне себя от горя.
— И я не бил миссис Хайдеманн.
— Я в этом уверена.
— Только толкнул ее, потому что она пыталась меня обнять.
Мириам криво усмехнулась, и это лишь усилило его смущение.
— Я хочу сказать, что она старалась утешить меня. Я хочу сказать… Мириам, ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, Эндрю, понимаю.
— Вот я и толкнул ее.
Слышалось лишь щелканье спиц. Эндрю знал, о чем его сейчас спросит Мириам, и заранее боялся этого вопроса.
— Почему ты не был на похоронах?
Снова воцарилось молчание. Только деловито щелкали спицы. Усилием воли он взял себя в руки.
— Мне было страшно, Мириам.
— Кого?
— Джеймса и Питера. И Аннет, и Филипа, и Дэнни, и тебя.
— Ну, меня-то ты мог не бояться.
— Но больше всего я боялся ма.
Она поглядела на него странным взглядом и снова уткнулась в журнал. Пальцы ее продолжали быстро двигаться.
— После того как Джеймс избил меня, я сперва отправился к Форшору, а потом пошел по Нэшнл-роуд. Все шел и шел. День и ночь, пока не решил пойти к тебе.
— Три дня.
— Да.
— Но ты пропустил занятия.
— Да. Я помню об этом.
— Ты вернешься назад?
— Не знаю. Не думаю.
Он запнулся перед следующей фразой.
— Мириам, я боюсь вернуться к Джеймсу.
— Куда же ты денешься?
— А у тебя я не могу остаться?
— Не знаю, что тебе ответить. Я должна поговорить с Кеннетом и Джеймсом. У нас не так много свободного места.
— Больше мне некуда идти.
— Я должна сперва обсудить это с Кеннетом.
Он чувствовал себя слабым, беспомощным и беззащитным. Ненавидел Каледон-стрит и триста второй. И боялся Джеймса. Вернуться в комнаты, где все напоминает о матери! В грязь и убожество трущоб! В Шестой квартал! К Джонге, и Броертджи, и Амааи! К пьяной миссис Хайдеманн и тете Элле!
— Пожалуйста, Мириам. Я так хотел бы остаться у вас.
— Я должна поговорить с Кеннетом.
Она налила еще кофе — и ему и себе, — и они молча стали пить. Когда кофе был выпит, она поднялась с деловым видом.
— Я постелю тебе в свободной комнате. Мне кажется, тебе нужно отдохнуть. Но сначала прими ванну. Горячая вода — в кране с алым кружком.
Долгое время он лежал без она, с широко открытыми глазами и настороженный. Неужели Джеймс вышвырнет его вон, бросит на произвол судьбы? Убийца матери! Эндрю невольно съежился, подавленный этим обвинением. К дому подъехала машина. Должно быть, это Кеннет. По аллее заскрипели шаги, и в замке щелкнул ключ. На его памяти зять всегда держался холодно и отчужденно. Светлая, болезненно бледная кожа и тусклые зеленые глаза, лишенные всякого выражения. Что же все-таки скажет Кеннет? И он возмущен тем, что Эндрю не был на похоронах?
После долгого безмолвия он услышал голоса, доносившиеся из спальни. Очевидно, речь шла о нем, и разговор вела Мириам. Эндрю напряг слух, но не мог расслышать отдельных слов. Наконец, измученный душой и телом, он впал в глубокий сон.
Он все еще дремал, когда услышал, что Мириам раздвигает шторы. Какой-то миг он не мог понять, где он, но потом все происшедшее разом воскресло в его памяти.
— Вставай, уже семь часов.
— Извини, Мириам.
— Ты должен поспеть в школу.
Эндрю пытался протестовать. У него ведь нет чистой одежды, учебники на Каледон-стрит, он даже не знает, где ему приклонять голову.
— Вставай, лежебока! Я буду готовить завтрак, а ты пока приведи себя в порядок. Потом заезжай домой — напомни, чтобы я дала тебе денег на автобус, — переоденься и возьми учебники. Джеймс будет на работе, так что ты в безопасности. Когда Кеннет проснется, он привезет остальные твои вещи.
