Постой!.. Что за ахинея?! Никогда этого не было и не могло быть! Акакий был слишком мал, в то время как кот дышал на ладан. Соприкоснуться напрямую они просто физически не могли.
Вспомнил! Все вспомнил! Это происходило в сегодняшнем моем сне. И лужа, которую теперь напрудил Акакий, по ассоциации, полностью восстановила картину сновидения.
Кот, помнится, пристально смотрел на меня - я делал вид, что не замечал его, и отворачивался к стене. Он начал мочиться. Причем делал это медленно и долго. С громким звуком на пол текла жидкость. Мне казалось - я был даже твердо убежден в этом, - что кот с какой-то гадливостью, больше того - со стыдом, следит, как на полу образуется громадная лужа. Я понимаю: он очень долго терпел, но, поскольку его не выпускали на улицу, не открывали дверь, он вынужден выпустить мочу. Лужа настолько громадная, что я, лежа на диване, думаю: "Ну вот, придется все тряпкой вытирать несколько раз... А зачем тогда ходить в сортир? Дай и я туда же сделаю, а потом все сразу подотру..."
Мой фаллос вытягивается, вырастает до размеров руки, и я тоже начинаю мочиться в эту лужу, тем более что давно хочу... Но кот вдруг мягко, но настойчиво зажимает мой орган лапой: нельзя, мол! И я прекращаю мочиться! Мне вдруг становится неловко, даже стеснительно, и я чувствую правильную заботу кота обо мне, его стремление сохранить мой нравственный облик чистым и незапятнанным.
18.
- Я умия-ю! -- Акакий разлегся на кроватке, сложил на груди руки, изображая бабку.
- Умираешь? Не надо умирать!
- Умия-ю!..
- Мама будет ругаться: нельзя умирать...
Распахнулась дверь, появилась жена:
- Порежь мне рыбу... Все ножи тупые!.. Я сама не могу... Эй! А это что? Дрянь такая! Ты почему весь пол описал?!
- Та-ак! -- Акакий жеманно повел плечами.
- Как та-ак?!
Я быстро убрался из комнаты. У туалета лоб в лоб стояли отец с бабкой, я мимоходом поздоровался и успел захватить обрывок разговора:
- ...крысу... Сидела на столе, рядом с хлебом... Хотела, видно, прогрызть пакет... С таким вот хвостом... Меня увидела - и под умывальник... Я даже вскрикнуть не успела...
- Ну так что ж?.. Мне, что ль, крыс прикажешь ловить... на одной ноге?..
- Скоко раз давала себе слово не разговаривать с тобой... Забываю!
- Забываешь? Ну слава Богу!
Бабкина дверь задвинулась, проскрежетав колесиками.
Ножи действительно были тупые, и пока я пилил мороженую рыбу, порезал палец.
19.
Акакий, как обычно, раздвигал и задвигал дверь в бабкиной комнате; тем временем отворилась входная дверь - сначала пролезли две сумки, доверху набитые продуктами, затем показалась сама мать. На ее лице был написан ужас.
- Там... у нас... на площадке лежит кот рыжий... соседский... Труп! Его крысы загрызли... Мне только что Егоровна сказала, что они снизу... к нам идут! Смотреть невозможно... Надо убрать... как-нибудь...
- Кошмар! - Мы оцепенели от страха: крысы нас сожрут. Как быть с ребенком?
- Жора! - Мать пошла рассказывать отцу.
Между тем у бабушки слышалась подозрительная возня, увещевания и радостные взвизги.
- Сбедишь пальчик... "Нельзя", - тебе сказала бабушка... Это сыр для крыски... Ты понимаешь русские слова?! Мышеловка прихлопнется - пальчику бо-бо...
- А-та-ди... А-та-ди!
Бабкина дверь откатилась - перед нами предстала следующая картина: бабка стояла на одном колене у кровати, прикрывая клюкой мышеловку. Акакий тянул старуху за руку, выдворяя ее из комнаты, дабы без помех овладеть мышеловкой. Бабка отмахивалась от него клюкой, как от назойливой мухи.
- Бабка! Уй-ди... уйди!
- Не бабка, а бабушка!
Акакий, однажды обнаружив, что слово "бабка" обижает ее, нещадно стал эксплуатировать это открытие.
- Баб-ка! Баб-ка!
- Я тебе покажу: "бабка"! - Она схватила Акакия за волосы и пару раз дернула.
Он подбежал к ней и стал щипать ее за руку, а потом - для верности - укусил. Она заголосила и, приподняв палку, шлепнула ему по попе свободной рукой.
- Говно! У нас в роду таких злых не было!
Акакий разрыдался, стал бить себя ладошками по лицу со словами: "Уйди, баба!.. Уйди!" - стараясь выпихнуть ее из комнаты, наконец, разбежался и, воспользовавшись тем, что она кряхтя приподнималась с колен, налетел на нее как ураган, чуть не опрокинув.
- А-а-а! Говнюк!
- Перестань орать на ребенка! - не вытерпев вступила жена.
Акакий бился в истерике, царапая себе лицо. На подмогу и для выяснения отношений выбежала мать. Я схватил молотящего воздух руками и ногами Акакия и унес его от греха.
- Давай вытрем слезки, - шептал я ему на ухо.
Он не унимался и ревел без передышки. Случайно его взгляд упал на чугунную статуэтку Ленина, задвинутую в глубь серванта.
- Дай!.. На-дай... Во тета! Катогить! (Потрогать)
Я посадил Акакия в кровать и, чтобы успокоить ребенка, достал Ленина и положил ему на колени. Он резко прекратил плач, с нежной заботливостью очистил бородку Ленина от паутины, похлопал по ней разлапистой ладошкой с возгласом: "Ба-а-да!", поскреб буквы у основания статуэтки. Там был выгравирован горделивый лозунг: "Возвеличена трудом!" Я вспомнил, что эту скульптуру подарили бабке за ударную работу к какому-то юбилею вождя. По крайней мере, так она однажды хвасталась.
- А тета?
- Это дедушка Ленин!
- Пахая?
- Почему плохой? Хороший: он заварил всю эту кашу...
- Бо-бо?
Ленин действительно был запечатлен в странной позе: он сидел в кресле, сильно наклонившись вперед, так что, казалось, будто он хочет встать, но никак не может: скрутил радикулит. Одной рукой он держится за спину, а другой - балансирует, по лицу его пробегает гримаса страдания, однако радикулит не отпускает.
- Бо-бо! - подтвердил я.
Акакий засунул руку под подушку, достал оттуда соску, поднес ее к Ленину и простодушно предложил: "Пососи!" Затем он привалил Ленина спиной к решетке кровати - лицом к себе, достал из-под подушки книжку про трех медведей, устроился поудобней, разложил книгу на коленях, чтобы почитать Ленину сказку.
- Тета-во-тета титай! - ткнул он в середину книжки.
Жена, расхристанная и ошалелая, ворвалась в комнату:
- Я ей все высказала. Нужно, чтобы и ты сказал, чтобы она не смела нецензурно ругаться при ребенке...
- Это разве нецензурно?
- А что ж - цензурно, что ли?
- Ну почему я?
- Ты же глава семьи!
- Ну и что я ей скажу?
- Запретишь сквернословить... Не хватает, чтобы он запомнил и повторял это мерзкое слово... на нашу шею!
- Совсем расстроим отношения...
- Зато больше уважать будут! Ты тогда ни слова своей любимой бабке не сказал... "Поддерживал" отношения! В результате мы здесь оказались... с двухмесячным ребенком... Больше года с "гуленьки" живем...
Жена оборвала речь, напряглась, сморщилась, прогнулась назад, открыла рот и, крутнувшись на одном месте, чихнула в сторону двери. Затем подбежала к стене и чихнула уже на нее. Сразу после чиханья она выхватила чистую пеленку, выдернув ее из груды белья, комом высившейся на кресле, и стремительно вытерла дверь снизу доверху несколько раз. В ответ на мой вопросительный взгляд жена пояснила: "Гуленьки ее все время трогает".
- Бо-бо? - Акакий, вместе со мной проследив все стадии чиханья, показывал на мой порезанный палец - неудачный опыт по распиливанию мороженой рыбы.
- Где? - Жена подскочила ко мне, нацепив очки.
- Вот смотри! - Я резко, не в силах больше сдерживать накопившегося раздражения, тряханул больным пальцем.
- Что ты мне палец в нос суешь?!
- Да отстань! Невыносимо уже! Сколько можно?!
- Ты дурак! Дурак!
- Да, я дурак, дурак!
- И тряпка к тому же! Не можешь себя держать в руках! Слушай лучше, что тебе умные люди скажут... Если не соображаешь... У тебя все губы в эрозии... А луковицу носа аж всю разнесло... Давай разведемся - и я не буду бояться за гуленьку... По крайней мере, буду спокойна за его здоровье!
- Давай действительно разведемся... Это уже ни в какие ворота...
- Неси заявление завтра...
- Несу!
Жена выбежала из комнаты, но через минуту вернулась, подскочив ко мне с протянутой рукой:
- Давай твой сопливый платок, размажем вот сейчас... ему сопли по лицу! У него высыпет сыпь на языке... и лице... А потом я буду его целовать, целовать, целовать! И на этом закончим! Давай платок! Давай!..
- Не надо глупостей!
-Титай! - Акакий как ни в чем не бывало покачивался у меня на коленях.
- Пойдем-ка лучше с тобой гулять... Пусть мама успокоится...
Я вынес Акакия в коридор. По нему как-то крадучись, в затылок друг к другу, синхронно, точно в фигурном катании, двигались отец с матерью. Отец пристегнул протез (который почти не скрипел), полностью оделся, в руках он держал совок и веник. Мать несла ведро с водой и швабру. Они отперли замки на входной двери, отворили ее. Резкий сквозняк ворвался вовнутрь: пропела дверь нашей комнаты, стукнув по стене. Захлопнулась кухонная дверь, так что задрожали стекла. Где-то в глубине брякнуло окно.
Жена, скрючившись на кресле, прижав к груди горшок, полностью отрешившись от внешнего мира, самозабвенно обижалась. Ее нос покраснел, лоб собрался в складочку, глаза сдвинулись к переносице, а нижняя губа распухла. Сквозняк застал ее врасплох, она вскочила, метнула на меня разъяренный взгляд, пробормотала: "Как же я тебя ненавижу!" - и захлопнула дверь.
