Голос исчез. Ничего особенного он вроде и не сказал, Женя и сам себе твердил нечто подобное. Но вот чудо — стало легче! Женя постоял ещё немного, наблюдая, как зажигались фонари, плюнул в проплывающую по Сунже ветку.
Не попал и пошёл домой
Сон № 10. Make love, not war
Трамвай оказался тройкой, и на один короткий миг еле-еле кольнуло сердце. Впрочем, мало ли почему оно там может покалывать? Прошло уже полгода — всё забылось, ну, почти забылось и не фига ковыряться, как говорит голос.
Женя пробил билет, сел у окна с левой стороны. Народу было на удивление мало, был шанс, что до самого конца никому не придётся уступать место. Говорят, в России никто никому место и не уступает, даже пожилым. К чему бы это?
Трамвай шёл мимо Полежаевского сквера, ставшего с недавних пор очень и очень уютным. Или просто раньше не до того было? Справа показалась первая в городе шестиэтажка с кафе «Дружба» на первом этаже. В шестиэтажке у Жени жили одноклассники и когда-то они катались туда-сюда на одном из первых в городе лифте. Катались буквально до одури, пока не прогоняла их строгая лифтёрша. А возле кафе почему-то вечно пахло подгорелыми чебуреками.
До чего же короткие переезды между остановками. Каких-то три квартала — и остановка. Главпочтамт. А слева — тоже громадный двор, если пройти его насквозь, можно выйти и к технической библиотеке, и к Гипрогрознефти. Трамвай повернул направо — ещё один большой двор. Этот двор Женя не любил, там однажды по глупости он попробовал анашу. А ещё там жил Бабрецов — невысокий крепкий и очень противный паренёк. Женин одноклассник и тайный Ленкин воздыхатель.
В это трудно было поверить: уж слишком не подходил он на эту роль. Однако это было именно так. Поначалу его постоянное к ним внимание Женя склонен был объяснять завистью и естественной склонностью Бабрецова всё испортить, поломать и нагадить. Всё это было как раз в его характере, и так и остался бы Женя в неведении, что и в такой поганой душонке могут кипеть страсти.
После выпускного Бабрецов навязал Жене драку во дворе напротив «Дома мод». Был он немного пьян, причины объяснять не пожелал и только талдычил: «Целовался, целовался, а теперь…гад!» Отомстить, значит, решил. Женя казался ему лёгкой жертвой, как же — худой, в местных разборках не участвует. Откуда ему, убогому, было знать о бурном Женином детстве? Откуда он мог знать о драках с «московскими» в пору, когда Женя ещё жил за Сунжей. Драки бывали внезапными, жестокими, почти без правил. Сколько лет уже прошло, а тело всё прекрасно помнило. Через несколько секунд Бабрецов валялся на земле с разбитым носом, держался руками за пах и хрипел: «Мы с тобой ещё разберёмся, гад!»
Нет, про это не надо! Ещё чуть-чуть и полезут в голову совсем ненужные воспоминания. Хватит! Трамвай, истошно визжа, завернул на Красных фронтовиков. Слева мелькнул недавно построенный «Салон Красоты», затем маленький дом нефтяника Харчичкова, увитый самыми настоящими лианами. Справа медленно проползло помпезное здание «Дома Политпросвещения».
В окно смотреть надоело, ничего нового там не увидишь. И так ясно — проехали улицу Чернышевского. Точно — вон и землянка Ермолова с постоянно взрываемым бюстом генерал-губернатора. Слева — «Управление связи», чуть дальше «Дом писателей». Ничего интересного! Вот разве что Облсовпроф. Таких зданий в городе больше нет. Небольшое, аккуратное, с разноцветными витражами и куполами. В детстве Женя думал, что это пряничный домик из сказки братьев Гримм. Ну, а дальше — «Дворец Пионеров», «Кукольный театр» и так далее.
Как бы ни хотелось пропустить взглядом это место — не получилось. Улица Полежаева.… Здесь, на вечно пустынной улице, всего лишь какой-то год назад длинной цепью стояли автобусы, толпились школьники старших классов, родители. Автобусы отправлялись в Баксан, в горный лагерь. Один из них должен был увезти и Лену, увезти на целый месяц. Женя, ничего ей не говоря, всё последнее время судорожно пытался достать путёвку. Повезло в самый последний момент, и вот теперь он носился среди толпы, заглядывал в автобусы, проклиная себя за то, что ничего не сказал заранее и, боясь, что сюрприз может оказаться испорченным. Конечно же, всё обошлось, и провели они этот месяц в одном отделении в соседних палатках. Первый поход, первая ночь в одной палатке, поцелуи до утра.… Надо же, как спокойно всё вспоминается. Это хорошо. Правы, кто говорит, что всё ещё будет не раз. А это, первое, останется в памяти навсегда.
Я хочу вам рассказать,
Как я любил когда-то —
Правда, это было так давно…[14]
Женя отвернулся. Это здание никаких ассоциаций не вызывало, разве что толпа людей встречающих стройного, прямого как палка человека в папахе. Человек этот — конечно Махмуд Эсамбаев, а здание — театр Лермонтова. Говорят, как только будет закончена «стройка века» на Грознефтяной, театр перенесут туда. А здесь, по слухам, будет филармония. Значит, старую филармонию на Пролетарской снесут. Жаль.
А вот и институт, теперь его, Женин институт. Поступать или нет — сомнений не было. Не в армию же идти! Нет, уж увольте. Вот сейчас отвезём в военкомат справочку, а то задолбали, и — прощай, оружие!
Сидящие рядом два пожилых мужчины повысили голос и спорили теперь уже на весь вагон.
— А я тебе говорю — было вчера землетрясение! Баллов пять. У меня люстра шаталась — значит не меньше пяти баллов.
— Это у тебя, наверное, соседи сверху танцы устроили.
— Какие танцы в два часа ночи? Я что тебе — дурак глухой?! И музыки не было!
— Ну, тогда, значит, они кое-чем другим занимались. Не понимаешь что ли, старый хрыч?
— Чего это я не понимаю? Всё я понимаю, и не такой уж я и старый! А что ты имеешь в виду?
В трамвае засмеялись. Дед обиделся и стал бурчать себе под нос, что в его время никто люстры по ночам не тряс. С трудом сдерживая смех, Женя отвернулся к окну.
Промелькнул сквер Чехова с виднеющейся в глубине большой библиотекой. Трамвай, снизив скорость, проскрежетал через мост.
В это время дед, соскучившись по вниманию публики, начал на весь вагон рассказывать про грозненское наводнение 58-го года. По его словам выходило, что дожди, мощные как тропические ливни, шли несколько недель. Сунжа вышла из берегов и затопила весь город. На расстоянии трёх кварталов были затоплены подвалы и первые этажи. Жители в панике покидали дома. Мосты не работали и разъединённые дикой рекой родственники заранее прощались со своими близкими. От рёва воды можно было оглохнуть, смотреть на Сунжу не мог ни один смельчак, даже он. А ревущая река мчалась со скоростью истребителя, унося с собой лошадей, коров, сараи, дома, машины.
Женя вместе со всеми так заслушался, пытаясь представить это феерическое зрелище, что не заметил, как трамвай миновал Партизанскую. Не ёкнуло сердце, не захотелось оглядеться в поисках знакомой фигурки. Это хорошо. Давно пора — её уже и в городе нет. Хватит!
Женя сошёл на следующей остановке, около нового дворца спорта ГНИ, перешёл на другую сторону. Здесь, перед кинотеатром «Родина», испокон веку стоял маленький жилой дом с горшками герани на подоконниках. Здесь у родителей когда-то жили друзья, поэтому бывали здесь часто. В гостях Женю обязательно ставили на стул и просили рассказать стихотворение. В четыре года Женя знал множество стишков, с удовольствием их рассказывал, и родители не упускали возможности похвастаться своим эрудированным чадом. Правда, чадо пока ещё не всегда чётко выговаривало шипящие, но так получалось даже более обаятельно.
Вот и в тот раз, Женя привычно залез на стул, рассказал несколько стихотворений. Зрители хлопали, хвалили и юный артист, опьянённый успехом, решил обрадовать публику кое-чем новеньким, услышанным им на улице. Женя вдохнул побольше воздуха и звонким голоском продекламировал с «выражением»:
Ах, ты птицка-невелицка, научи меня летать!
Недалёко, невысоко, только к милому в кловать!
Почему-то никто не захлопал. Тогда Женя внёс коррективы и рассказал очень смешное стихотворение про дядьку — неумеху, который всё ломал:
Проезжий капитан влюбился в нашу Нинку,
Сломал ей патефон и швейную масинку.
И кое-что есё, и кое-что иное,
О цём не говолят,
Цему не усят в школе!
На этот раз успех был колоссальным, но Женя предпочел бы о нём забыть.
В кинотеатре «Родина» как раз окончился сеанс, и публика густым потоком валила из бокового выхода. Пришлось пережидать. Кинотеатр был уже старый, Женя помнил его, сколько и себя. И два гипсовых пионера на крыше стояли, казалось всегда, разглядывая что-то в неведомой для людей дали.
