— Привет. А ты что здесь делаешь? Вот так встреча, ни фига себе.
Я резко обернулся и увидел удивленно–радостное лицо бывшей моей подопечной Гели Лежаковой, талантливой ростовской поэтессы. В пору интенсивной деятельности литобъединения «Дон» при Союзе писателей, я входил в правление молодежного органа и как мог, помогал одаренным ребятам опубликовать их произведения в областных газетах и журналах. В числе наиболее способных была и Геля, впоследствии ставшая любовницей на добровольных началах. Просто мы выпили в Союзе по какому–то поводу, и она увязалась за мной. Тогда я имел вес, силу, публиковался, чуть ли не еженедельно, работал как вол за письменным столом и абсолютно не думал о женщинах. Но вот получилось, чего уж теперь скрывать.
— Работаю, Гелька. Обманываю православный народ.
— Ни фига себе. Так ты ваучерист, что ли? — приподняла тонкие брови девушка.
Все–таки прав был Лев Ошанин, красивее ростовских девушек не сыскать по всей России. Юная красота особенная, смуглая, щемяще сладостная. Не то, что простенькие, курносо–круглые лики русачек из центральных областей.
— Ну, выкручиваюсь из инфляции, как могу.
— Никогда бы не подумала. Да и вид у тебя… не бандитский.
— Странно, ты считаешь, что на ваучерах работают одни бандиты?
— Нет, конечно, — смутилась Геля. — Но я думала, что здесь ворочают крутые ребята.
— Ты ошибаешься, — засмеялся я. — Среди нас есть инженеры, художники, музыканты. Даже писатели.
— Теперь и сама вижу. Ты меня прямо успокоил, а то ходить мимо боялась.
— А чем занимаешься ты? — спросил я в свою очередь.
— Газетами на вокзале торгую. «Спид–инфо», «Совершенно секретно» и другими.
— Получается?
— Так себе. На кусок хлеба хватает.
— Пишешь что–нибудь, Геля?
— Изредка, — карие глаза девушки подернулись дымкой тумана. — Для души. Кому сейчас нужны бабксие стихи про любовь.
— Нужны, Геля, нужны, — вздохнул я. — Хотя бы для себя, чтобы не затеряться в захлестнувшем нас хаосе.
— А ты? — с женской участливостью спросила она. — Тебе нельзя бросать. «Приемный пункт» признали все, а «Туманы» вообще класс.
— Спасибо на добром слове, но я, кажется, начал бухать. Неприятности, понимаешь, одна за другой.
— Раньше тоже бухал. Правда, редко, но метко, — засмеялась девушка.
— Раньше день–два и два–три месяца передышки, а то и полгода. Теперь же по неделе через полмесяца.
— Тогда пора задуматься.
Девушку кто–то окликнул. Она обернулась, махнула рукавичкой. Оторвала от земли тяжелую, сразу не замеченную мною, набитую газетами и журналами сумку.
— Я приду к тебе, и мы поговорим. Можно?
— За бутылкой шампанского? — улыбнулся я.
— Я принесу. У меня иногда водятся лишние деньги, — подмигнула она. — Да, Гарик торгует рядом со мной. Вообще все ребята из «лито» бросились в коммерцию.
— Как многие члены Союза писателей в столяры и плотники. Знаю.
— Я позвоню. Ну, пока. Вид у тебя какой–то усталый. Держись.
— Держусь.
— Удачи.
— Спасибо. Взаимно.
Разноцветная курточка и туго обтягивающие длинные ноги синие джинсы еще немного помаячили на другой стороне трамвайных путей. Затем фигурку девушки загородил подкативший «собачатник» с решетками на окнах. Милиционеры принялись вылавливать закоченелых от холода алкашей. Задумчиво погремев в кармане монетками, я вытащил пачку сигарет, закурил. В голову лезли разные, не имеющие общего стержня, мысли. О Зуфре, как неожиданно для себя окрестил я новую любовницу. Надо же, забыл спросить имя. О Людмиле, о будущем, таком холодном и зыбком.
— Эй, дед, «кардинала» возьмешь?
— Что? — встряхнул я головой, пытаясь сосредоточить внимание на заросших щетиной лицах молодых армян.
— «Кардинала», — повторил один из них. — На двадцать восемь граммов.
— Показывай.
До меня дошло, что речь идет о мужской золотой цепочке. Парень снял ее с толстой шеи, протянул мне. Проба на замке стояла, на другом конце цепи тоже. Сам замок работал четко, без «закусов», к плетению из золотых пластин претензий вообще не было. Безукоризненное, ни пайки, погнутостей. Ничего не скажешь, работа большого мастера. Но что–то настораживало. То ли цвет металла казался бледнее обычного, то ли вес не соответствовал величине изделия. Помочив слюной середину цепи, я вынул ляпис, крепко потер им одну из пластин. Реакции никакой. Значит, золото. Снова взглянул на армян. Молодые зверьки с резкими взглядами исподлобья. Скорее всего, боевики из Нагорного Карабаха. Драгоценный металл оттуда прут телегами. Снимают с убитых, скупают за бесценок у беженцев. Впрочем, сейчас везде война, по всему периметру бывшего Советского Союза. Какая разница, откуда вещь, предложили, — решай сам.
— По восемь тысяч за грамм. Идет? — подлил масла в огонь армянин.
— Идет, но денег у меня маловато, — с сожалением причмокнул я губами. Сделка могла бы быть весьма выгодной, вещь купили бы даже свои по двенадцать тысяч за грамм. — Погнали к цыгану.
— К какому цыгану? — настороженно спросил парень.
— На углу возле палатки стоит, видишь?
Отдав цепь, я направился к Данко. Тот давно уловил, что сделка с армянами крупная. Но виду не подавал, только напустил на себя излишнего безразличия.
— Данко, взгляни, — подойдя, негромко сказал я ему на ухо. — Мне показалось, цвет бледноватый. И вес.
— Разберемся, — едва слышно откликнулся тот.
Армяне окружили нас плотным кольцом, покалывая колючими взглядами. Руки в карманах длинных пальто. Почти все кавказцы преимущественно одевались в длинные черные одежды. Головных уборов, как правило, не носили. Разве что поколение постарше напяливало на уши здоровенные фуражки — «аэродромы». Данко долго вертел цепь в руках. Он никогда не пользовался ни ляписом — карандашом от мозолей, дающим реакцию на недрагоценных металлах в виде черных полос — ни надфилем, ни лупой. Все руками, глазами, иногда зубами.
— Еще что–нибудь есть? — подкидывая изделие на ладони, наконец, поднял он глаза.
— Есть, но сначала «кардинал» — стрельнул черными зрачками парень.
— «Кардинал» не пойдет.
— Почему?
— Потому что золота здесь всего несколько граммов. В покрытии. Остальное серебро.
— Ты что, пьяный? — заартачился армянин. — Это чистое золото пятьсот восемьсот третьей пробы.
— Тебе доказать? — жестко спросил Данко. Я еще ни разу не видел, чтобы он перед кем–то пасовал.
— Докажи. Если не докажешь — заплатишь сполна.
— Заплачу. И еще прибавлю, — цыган обернулся ко мне. — Дай–ка надфиль.
Я шустро вытащил из бокового кармана в сумке миниатюрный напильничек. Покрутив цепь, Данко перевернул ее тыльной стороной, спилил угол на одном из звеньев.
— Ты что вещь портишь, ты? — взъярился армянин. Остальные придвинулись ближе.
— Если она золотая, я беру ее. И не твоя забота, что с ней буду делать, — отдавая мне надфиль, спокойно ответил цыган. — Могу купить и бросить хоть в урну. Но она не золотая, видишь, побелела? Под покрытием чистое серебро.
— Какое серебро?
— Обыкновенное, восемьсот семьдесят пятой пробы. Ребята, лапшу на уши будете вешать другим.
Делано сосредоточившись, парень долго вглядывался в спил на цепи. Затем сплюнул, покосился на цыгана и молча пошел в сторону главного входа в базар. За ним плотной стаей тронулись его друзья. Данко похлопал меня по плечу.
— Радуйся, писатель, что у тебя не хватило денег, а то бы влип в козлиное гавно по самые яйца.
— Да вроде тоже догадался, — начал было я.
— Ничего ты не догадался, — перебил цыган. — Отслюнявил бы двести двадцать четыре тонны, как миленький. Они бы тебя раскрутили, можешь поверить.
— Раскрутили, — неохотно согласился я, — припоминая мелькнувшую мысль о том, что цепь взяли бы и ваучеристы по двенадцать тысяч за грамм. Как всегда подвела бы жадность. Тьфу… твою мать. Пропьешься, а потом кидаешься голодной собакой на любую дребедень.
— Вот–вот, — словно угадал ход мыслей Данко. — Меня тоже после сабантуя или крутой траты денег тянет побыстрее восстановить капитал. Но знаю наперед, чем может обернуться, поэтому первые дни раскручиваюсь, как маховик на кузнечном молоте — не спеша. А потом бомби со всей дури, лишь бы копилка не пустела.
Я молча отошел в сторону. Попытался подсчитать навар от продажи купленного серебра, досадливо сплюнул. До собственной копилки было, как до Мангышлака. Из–за угла выскочил знакомый купец.
— На комиссию, на комиссию, — забормотал он, притормаживая.
— По сколько? — откликнулся я.
— По четыре тонны. Есть?
— Еще не брал.
— А чего тогда спрашиваешь? — возмутился купец и, не дожидаясь ответа, побежал дальше, к цыгану с Аркашей.
Купцы часто брали у нас ваучеры на комиссию, то есть, мы отдавали чеки без предоплаты. Они набивали пакеты из сотни–другой штук, отчаливали в известном одним им направлении. Это мог быть остановившийся в гостинице богатый купец со стороны, или один из коммерческих банков втихаря заключал выгодную сделку с приватизированным предприятием, в то время как остальные конкуренты балдели от безделья, сидя на голодном пайке в закрытых офисах. Через два–три часа, а то и на другой день, купцы разносили бабки за взятые на прокат ваучеры. Не было ни одного случая, чтобы кто–то кого–то обманул или кинул. Абсолютное доверие, гарантированное «словом базара», полный расчет. Однажды доморощенные купцы разнюхали, что в гостиницу «Московская», что на Большой Садовой прибыл парламентарий из Тюменских нефтяных «русских эмиратов». Мы уже были наслышаны о том, что за ваучер в тех далеких краях дают новые «Жигули» — так много зарабатывали нефтяники после перехода промыслов из государственных в частную собственность и такие высокие обещали им дивиденды. Двое самых отчаянных, богатых ваучеристов с базара рискнули испытать судьбу. Но вскоре вернулись разочарованные. Во–первых, самолет туда и обратно обошелся в крутую копеечку, во–вторых «жигуль» этот можно было выволочь из дремучей лесотундры только вертолетом, что делало его золотым в полном смысле слова. Единственным утешением послужило то, что брех оказался не напрасным. Значит, цена на чеки все–таки поднимется до должного уровня. Мы об этом знали давно по комментариям по телевизору приближенных к высшим сферам власти известных экономистов, хотя верили мало. Резкого подъема цены на чеки в обозримом будущем не предвиделось. То август девяносто первого, то октябрь девяносто второго, то арест спикера госдумы, то изгнание генерального прокурора или главы правительства. В то время Чубайс больше походил на рыжего «мальчика для битья». И все–таки надежда не покидала нас. Ведь, с подъемом цены на ваучер резко увеличивался разрыв между куплей и продажей, что принесло бы ощутимые доходы.
