На сцену вышла Петровна в длинном лиловом платье с накрашенными глазами и чуть подвитыми волосами. Платье было роскошным, но Петровну оно не красило: недолепленная её фигура нуждалась в каком-то ином одеянии. Вслед за ней поспешал некий чернявый сморчок с гитарой наперевес: когда-то он играл у нас на танцах в составе ансамбля «Солнечные зайчики» и прозывался в народе Пупсиком. Члены комиссии стиснули губы, давя насмешку в зародыше: и гитарист, и певица показались им презабавными.
— Ну, мы поехали? — спросил сморчок и, когда Славик махнул ему ладошкой, он воинственно вздёрнул гитарный гриф и властно тронул струны.
Петровна запела какой-то малоизвестный русский романс. Впервые услыхав, как она поёт полным голосом, я вздрогнул от ужаса; но потом, поразмыслив немного, вспомнил своё первое впечатление от Эдит Пиаф, от Дженис Джоплин, от Вертинского, да и от Высоцкого, в конце концов, — ведь их голоса тоже казались мне поначалу до невозможности противными, и странно было, что кто-то их слушает и находит в том некое удовольствие. А Петровна, — что Петровна? Голос у неё был низкий, почти бас, пела она с каким-то горьким подвыванием, с подавленными всхлипами и внезапными, почти неприличными взвизгами, — во всяком случае, это было очень необычно, остро, страстно, — а что ещё требуется от исполнительницы романсов? Члены комиссии изобразили на своих лицах напряжённую работу мысли; Славик сидел, закрыв глаза, закинув руки на спинки соседних кресел, и откровенно, от всей души наслаждался пением.
Музыка стихла.
— Ну-у… — промычал один из членов комиссии, но не успел родить ничего вразумительного, ибо его перебил сморчок с гитарой.
— Это был романс Воробьевского на стихи Павловича «Не носи мне цветов на могилу». А сейчас мы что-то более весёлое устроим. Что лучше — «Малиновки заслышав голосок» или «Я буду вместо неё»? Как скажете, Вячеслав Геннадьевич?
— «Очи чёрные» пусть поёт! — приказал Славик.
— «Очи» мы под занавес хотели, а сейчас надо же диапазон показать!..
— Времени нету. Играй «Очи».
— Да нет, не надо, — поднялся с места главный комиссар. — Пусть именно поёт что-то современное. Эти «Очи» твои я кому продам? А мне нужно послушать, как она попсу гонит. Давай, дружок, что-нибудь заводное. Из «Ранеток» — знаешь?
Из «Ранеток» гитарист не знал, и заиграл старую добрую «Малиновку»; при первых аккордах Петровна начала двигать бёдрами и плечами, что, видимо, означало танец, но более походило на то, что она пытается одновременно сдерживать душащий кашель и резь в животе. От стыда мне захотелось спрятаться под креслом.
— Малиновки заслышав голосок, — запела Петровна, — припомню я забытые свиданья, две жёрдочки берёзовый мосток…
О, как отличалось её исполнение от классического, привычного! Да, я не знаток, я не умею на лету схватывать новые веяния в музыке; я соскочил с кресла, и полетел в фойе, но и там заливистый бас Петровны достал меня: «Прошу тебя, в час розовый напой тихонько мне…» Но сама она пела отнюдь не тихонько. Я убежал в буфет, с горя взял бутылку ненавистного пива и выпил, давясь, всю, до дна. Потом уселся за мокрым столиком и принялся тупо разглядывать деревянные панели на стенах, разрисованные нашим главным городским художником Аркадием Сюсько: добры молодцы и красны девицы водят меланхоличный хоровод среди берёзок; в сущности, работа очень неплохая, хотя в изобразительном искусстве я тоже не знаток.
Прошло полчаса. Из фойе послышались голоса членов комиссии. Слов я различить не мог, но, судя по всему, им понравилось. Они были в восторге. Они хохотали, довольные, и их низкий, бухающий хохот прорезали высокие разливы славикова резкого смеха; кажется, донеслись до меня и петровнины вкрадчивые смешки. Я осторожно высунулся наружу.
— Ну ты что? — завопил раскрасневшийся Славик. — Отец родной! Присоединяйся! Это же ближайший родственник певицы, её, можно сказать…
— Ага, — сказал один из комиссаров, подслеповато зыркнув на меня. Остальные и головы не повернули.
— Нет, я тебе точно говорю, победа обеспечена, — уверял Славика главный комиссар. — Ну кто с ней сравнится? У кого такой голосина? А ты боялся, дурила… Да мы с ней на Евровидение…
По-моему, поначалу боялся не Славик, боялась комиссия, но теперь всё повернулось иначе: Славик хоть и смеялся-смеялся, однако глаза его слегка потемнели, дружина же менеджеров оттаяла и легкомысленно веселилась; они обнимали Петровну все вчетвером, хлопали её по чему попало, целовали с двух сторон в щёчки… Петровна угрюмо, потаённо ликовала. Я вернулся домой и ещё пять дней прожил в полном одиночестве.
Был День города: первое воскресенье июля. С утра Славик позвонил мне и попросил прийти в парк: будет концерт и на нём выступит Петровна, — впервые перед большой публикой. Я тотчас вышел на улицу. Мирные граждане потихоньку поспешали к Песочному парку, где и должны были состояться главные торжества. Туда же Славик увёз на своём Опеле Петровну. Я пошёл следом, пешком. Над летними улицами невнятно грохотала трансляция концерта из Песочного парка: ансамбль народной песни и пляски «Свиряночка» звонко пел что-то жалостное.
На подходах к парку я безошибочно углядел в толпе знакомую фигурку: в белом, чересчур нарядном для улицы платье впереди меня шла Тома Калинкина. Лёгкая и гибкая. Стремительная и вальяжная. Мне вдруг стало нестерпимо душно, и я шумно, глубоко вдохнул воздух — тёплый, полный одновременно и запаха парковых сосен, и бензинных выхлопов с соседнего шоссе. Тома, словно услышав мой вздох, обернулась, глянула на меня остренько, узнала и помахала ручкой. Нет, более того: она остановилась, подождала, пока я с ней поравняюсь, подарила меня ещё одной доброжелательной улыбкой и вопросом:
— А!.. И вы здесь!
— Ага, — ответил я глубокомысленно.
— На концерт идёте?
— Да.
Я подумал и спросил:
— А что же вы не со Славиком… э-э-э… с Владиславом? Что же он вас не подвёз?
— Да ну его! — рассмеялась Тома. — Он меня совсем позабыл, позабросил. Всё дела, дела… Шоу-бизнес! Вы не знаете, что у него за новые идеи?..
— А вы разве не знаете? Он вам не говорил?
— Да никогда он мне ничего не говорит! Расскажите хоть вы!
— Ну… это… Он тут самородок нашёл… то есть… я хотел сказать, народный талант… Певица одна… Хочет её раскрутить…
Она задумалась и, наконец, серьёзно сказала:
— Вообще, это правильно. Народная музыка сейчас хорошо идёт. Устали все от попсы. Молодец, Славка, всё-таки есть у него чутьё.
Через высокие, голубые, сваренные из чугунных труб ворота мы вошли в Песочный парк. Парк этот — обширный песчаный холм, густо поросший соснами, на самой вершине которого устроена была ещё годах в 50-х деревянная эстрада со сталинскими дорическими колоннами, и рядами спартанских — без спинок — скамеек. Сейчас свободных мест на этих скамейках не было, да и вокруг стояла плотная толпа зрителей. В этой толпе я увидел и незабвенного товарища Рулецкого. Он стоял, одетый по гражданке: не в чёрной кожаной косухе, а в беленькой рубашечке с коротким рукавом, в скромненьких брючках от старого костюма… Стоял, руки в карманы, и грустно смотрел на сцену. Что-то такое изменилось в его взгляде: сейчас он не корчил из себя бандюка, и не светился от любви, — сейчас в его глазах читалась усталая умудрённость… Даже просто мудрость… Не Рулецкий, а какой-то Борух Спиноза! Что за народ, я поражаюсь… В голове — две извилины с половиной, а таким мыслителем смотрит, — куда нам, грешным!..
— О-о! Вам здесь не уместиться! — протянула Тома, оглядев толпу зрителей. — Идёмте со мной за кулисы.
Я радостно кивнул, но потом сообразил, что за кулисами сидит Славик, а в его присутствии я смотреть на Тому не могу.
— Нет уж, — сказал я, — мы уж тут как-нибудь… на свежем воздухе…
Но она уже улетела вперёд. Метров через пятьдесят она заметила моё отсутствие, растерянно оглянулась, но, не найдя меня, тотчас успокоилась и полетела дальше. Я кое-как втиснулся в развилку кривого ствола низкорослой сосны и с этого места стал наблюдать за тем, что происходит на сцене. А на сцене девушки в красно-золотых сарафанах гуськом семенили за кулисы. Народ громко хлопал: у нас любили «Свиряночку». Последняя плясунья ещё не скрылась с глаз, а к зрителям уже выходил Славик, одетый буднично, в белых джинсах и клетчатой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Не успев дойти до микрофона, он начал говорить:
— Так! Это нам танцевали, а сейчас нам споют! Друзья дорогие, певица начинающая, трусит феноменально! — вы уж её поддержите…
Все тотчас великодушно захлопали, но Славик продолжал:
— Да подождите, не сейчас! Её ещё на сцене нет! Это всего лишь я, — прошу не путать! Вот сейчас она выйдет… вот сейчас, сию секунду… и вот тогда уж поаплодируйте как следует! А главное, не надо болтать, пока она поёт! Это к вам, молодые люди, относится, да… Человек впервые выступает, — сделайте так, чтобы это выступление было самым счастливым воспоминанием в её жизни! Она бы и сама вас об этом попросила, но стесняется, бедная, поэтому я и вынужден за неё распинаться… Короче, встречайте!.. АЛИНА АПОЛЛОНОВА! Прошу, прошу…
