В одной трактовке известной пьесы «Амадеус» Сальери изводит Моцарта не ядом и не интригами, а тем, что постоянно вызывает в воображении Моцарта образ его отца, который ругал сына при жизни за все, что бы он ни сделал. Моцарт объясняет воображаемому отцу свои поступки, оправдывается перед ним, покойником, но ничего доказать не может и сам погибает. Аналогичный случай…
Кроме детей, единственное мое создание, которым я горжусь, это мои стихи. Писал их я с ранней юности и всегда чувствовал себя поэтом. Звучание строк, рифмы, созвучия и сейчас волнуют и увлекают меня. Мысль напечатать свои стихи несколько лет всерьез занимала мою голову. Материализовалась эта мысль весьма скромно: сын показал мне объявление, в котором непризнанным поэтам, вроде меня, предлагалось опубликоваться за деньги в новом журнале. В первом номере напечатали подборку моих стихов, а второй номер не вышел, журнальчик исчез вместе с деньгами.
Мне хотелось настоящей публикации в настоящем журнале. Я просил помочь маму, как литературного человека, сам посылал стихи в солидные литературные издания. Результата не было. Мою рукопись либо теряли до прочтения, либо возвращали с категорическим и необоснованным отказом.
Наконец, пришла профессиональная рецензия. В ней говорилось, что стихотворения мои не такие уж и плохие, но на этом уровне пишут все, редакция завалена подобными стихами, в которых есть все, кроме искры таланта, а без оной не стоит считать себя поэтом и мучить своими произведениями работников редакции. Рецензия была написана грустно и доброжелательно, с полным пониманием тяжелой доли графомана. Мне в очередной раз объяснили, кто я такой, и я, пожалуй, хоть не до конца, но согласился, не то чтобы согласился, но как-то поколебался…
Я попросил отца прочитать рецензию и стихи, которые посылал в журнал. Я надеялся, что отец, возмущенный несправедливой рецензией, поможет мне напечататься. Стихи отец бегло просмотрел, рецензию прочитал до половины и сказал: «Ну, что ж. Они правы».
Не убежденный папиным приговором, я дал прочитать рецензию жене: видишь, мол… Прочитав рецензию, Катя моя стала орать, как резаная.
– Это написано про твои стихи?! Не смеши меня. Как ты смеешь верить этому бреду?! Этот треп не имеет никакого отношения к тому, что ты им посылал. Почему ты принимаешь на свой счет любую пакость?! Эх, ты! – так голосила моя жена.
Получив взбучку, я стал более внимательно рассматривать листочек с рецензией. Катя была права. Рецензия оказалась стандартной, растиражированной. Моя фамилия была впечатана на машинке и чуть-чуть отличалась от остального текста шрифтом и продавленностью букв на изнанке листка. Эра компьютеров у нас тогда еще не наступила, а то бы я до сих пор думал, что такой обширный и глубокий анализ самотекущей поэзии сделан специально для меня. Видно, чтобы пробиться в поэты, нужно, чтобы тебя в детстве пореже называли бездарью и ничтожеством… Как жил Велимир Хлебников, ума не приложу.
* * *
Я сильно сдал за последний год, кондрашка побеждает, дыхания не хватает все больше: я не могу ходить, даже в среднем темпе, только медленно, а после одной минуты физической нагрузки я полчаса откашливаюсь, обливаясь потом. И тому подобное. Так что на дальнейшие подвиги я, по-видимому, не способен. Пора подводить итоги. Итоги-то неплохие, «есть на что приятно поглядеть», как говорил старшина Васков. Но мог бы я, ох мог бы заквасить жизнь покруче, если бы после первого шага делал второй, а не принимался отчитываться и оправдываться за первый перед явным или воображаемым хулителем. И-эх, папаня-маманя, и зачем я был в вас такой влюбленный?…
