- Назвал бы себя булочником и с живого бы шкуру с себя содрал на начинку для пирогов! - Белый Кролик пытался сфокусировать взгляд на графине Алисе, шатался матросом в шторм. - Герцогиня Чеширская, давно не получала оплеух - мать её Королева Турции.
Накажет меня, нашлёпает, как дерзкого мальчишку у пионерского костра.
Ага! Клон или клоун Сергея Ивановича Королёва, - Белый Кролик радостно заржал, некультурально, не по-польски, словно только что вытащил себя за уши с грядки барона Матхаузена. - Получи же оплеуху, потрясательница основ парикмахерского искусства.
Белый Кролик с удовольствием ударил белой лапой по пунцовой - смущение, страх, робость - щеке графини Алисы.
Графиня Алиса от удара упала на захарканный - окурки, туалетная бумага - камень, рыдала громко, с жалостью к себе, и немножко - от боли; со щеки, из царапин от когтей злобного белого зверя, текла кровь.
- На! На, получи, мародёрка! - Белый Кролик в упоении хлестал по щекам откровенную девушку (графиня Алиса отметила, что Белый Кролик бьёт открытой ладонью, а она, когда избивала чёрта, использовала мощь и ударную силу крепких - несколько минут назад, а сейчас слабые - кулаков), наслаждался своим величием и могуществом - так Наполеон отнял у Папы Римского тиару. - Не Мальвина, не Дездемона, не Сергей Иванович Королёв, а - бревно ты, груша для околачивания!
АХА-ХАХА-ХА-ХА-ХА!
Давеча в народном кукольном театре выступал - не умер, не учился жизни, а играл - пьеса двух актёров: я и графиня Волконская Наталья Петровна - тёмновыбритая молодая красавица, душа нараспашку - сиськи вылезают змеями.
Я купца изображал, генерала, а графиня - Марью Ивановну, простушку - так в русском театре изгаляются Петрушка и Марья Ивановна.
Чинно и благородно играли, радовали зрителей, я чувствовал, что у меня вырастают чёрные крылья, и с высоты видел Землю и жизнь во всей её жестокости, убогости - с купающимися нудистками, с балеринами на столах среди бутылок.
Графиня Волконская Наталья Петровна разогрелась чайником, попала под чары Зевса, ко второму акту сомлела - я только потом, когда в будуаре анализировал, вспомнил, что необыкновенная эта женщина рассудком тронулась, потеряла романтизм и свела наши театральные отношения к простому каннибальскому скотоложескому роману.
Когда между сценками переодевались за ширмой - не стесняемся нагих друг друга, потому что искусство закрашивает базарные нелепости, похоть, вздор, и если случится совокупление, то его никто не заметит в тумане талантливой игры.
Графиня чепец сменила, подошла ко мне, положила свою мягкую ладошку - с татуировкой Конь и Бутылка - мне на правое плечо-коромысло, проворковала с белорусским Полесским безысходным акцентом:
"Мон ами! Что же ты не плачешь, озорник?
Не знаю, не видела никогда кусок чёрствого хлеба, потому что пироги употребляю и мороженное, сладкоежка с выпирающими женскими признаками.
Не сумасшедшие у тебя мужские размеры, Братец Кролик, враг народа, но на один спектакль сойдут, упадут вялыми стеблями к моим очаровательным мраморным ножкам - чудо, а не ножки, личные желания Принцесс.
Отношение к театру - месту блуда - не изменю, потому что не получу взамен голову золотого быка.
Зачем жизнь, если без золота?
Огромной радостью для меня станет, кабальеро, если сейчас, до поднятия занавеса, ты меня обнимешь крепко, а я тебе ногу закину на бедро, поцелуемся страстно, с пылом, с жаром пахаря на лугу и пастушки - премиленькая картинка.
Если веришь в мою красоту и груди, то найдешь в себе силы, вздрогнешь крокодилом на мелководье.
Без любви нет смысла жизни, хотя не знаю истинную Правду, от которой Правда в матке хохочет, но чувствую, что любовь и Правда - если не сёстры, - но близко лежат.
Возьми же меня, отчаянный церемониймейстер, Отелло с красными очами убийцы". - Дрожит, глазки опускает, ленточки чепца в величайшем смущении теребит, а другой одежды на графине нет - за разговорами не успела переодеться.
В пекло меня бросило, кровь в уши ударила барабанными палочками.
В театр я вкладываю свои знания, душу выложил, а тут - случка в антракте - горы сдвинутся, если я совершу то, что в интересной борьбе, на жизненном сложном пути достается только прекрасным Казановам с татуировками Собора Парижской Богоматери на плечах.
Вспотел, шкура клочьями лезет, как ватный тулупчик Емельяна Пугачёва.
"Сударыня, полноте!
С умилением и величайшим почтением деградационного зайца взираю на вас, умопомрачительную и зовущую - бутон розы вы.
Мой дядя воевал с собаками, до чина каптенармуса дослужился, а толку?
Умер на праздничном блюде, даже слово прощальное во рту с морковкой застряло.
Когда у актёра всё есть, кроме золота, то предложение одеться по последней моде, с балеринами прокатиться в карете к Яру, послушать вопли джазового негра - краткосрочная - подобна службе в армии - цель.
Я не против отношений за ширмой, но, помилуйте, дражайшая графиня Волконская Наталья Петровна!
Муж ваш - Государственный человек, народный Прокурор - на представление взирает с третьего ряда, ножками сучит, ручки потирает, словно шелуху сдирает, умиляется нашему искусству, а тут - вдруг, да ширма сейчас упадёт, когда я вас оседлаю, белая горлица?
Конфуз вам, а меня - в кандалы и на рудники в Магадан, где в штольнях никогда Солнце не всходит.
Не желаю превратиться в жертву для шашлыка на грузинском празднике поедания свиней; дерзаю, преодолеваю сели и магмавые реки, беру от человека морковь и капусту, а после отдаю экскременты и оплеухи раздаю, потому что иначе - нельзя, неприхотливо, если мы проживаем в стране оплеух".
Сказал и не рад, словно попал в агрегат для скатывания сена в рулоны.
Графиня Волконская Наталья Петровна меня по щекам бьёт, раскраснелась, и кажется, от побоев ещё в больший раж входит, заводит себя на золотой невидимый ключик.
Шепчет, а губы распухли, жаркие, и из нутра графини пламя бьёт Вечное:
"Приятно, когда гусар знатный изъясняется в непосредственной близости мужа; пикантно - муж через ширму, а мы - кони волшебные, за ширмой новый Мир творим с руками и ногами - легче так жить среди чудищ.
Во мне переворачивается питон, и имя ему - Человеколюбие.
Овладей мной, опричник с усами Кролика.
Овладеешь - я задумаюсь - правильно ли я понимаю свою мечту - в лодке под белым зонтиком прокатиться от Астрахани до Будапешта?
Тайная жизнь артистов - победа Мира фей и гномов над эгоцентризмом богатых мужей и бедных жён, победа над частнособственническими интересами захудалого режиссера.
Ограбь меня, друг мой сердечный!
Подло - со злостью мелкого подмастерья - вырви мне зубы, отрави ликёром Шартрез, но только люби меня, здесь, сейчас, за кулисами народного театра, воплоти мечту и очисти воздух подлинного искусства от мелких склок и непониманий.
Догоняй же меня, гренадёр!
Догонишь - я твоя!" - засмеялась, неловко повернула белые ягодицы - ширму сбила, но не обратила внимания, бегает по сцене, смеется, а из одежды на графине - только чепец, да и тот спадает осенним листом.
Я в несвежих панталонах, в цилиндре - краснею - под шкурой не видно, - озираюсь, жду, что молния гнева зрителей меня пронзит от кончиков ушей до хвоста.
Граф Волконский заливается - дитя снегов, каблучками стучит, - супругу обнаженную увидел, полагает, что так положено по сценарию, чтобы - по-французски.
Но некоторые зрители догадываются, порох на полочку мушкета насыпают, кремнем чиркают, искру добывают - сейчас БАБАХНЕТ в моё сердце народного артиста.
Через зал побежал, чтобы не стреляли, оплеухи по ходу раздаю, в ответ получаю - непочтительно без оплеух, не по-богатырски.
Мечтаю, чтобы Ангел меня спас, влюбился в меня беззаветно и поднял над тоской, над смертоубийствами - так подъемный кран спасает балерину из пасти бронтозавра.
Все мы произошли от динозавров, и не стыдимся, даже в коротких штанишках с заплатками.
Думаю, что с ума сойду, и не потому, что графиня Волконская Наталья Петровна в любви призналась, а оттого, что не по чину мне любовь графская; по социальной лестнице я ниже, а в мечтах и в гордости своей надменной - Исаакиевский собор я.
Плюю в зрителей, унижаю действием, но выбрался, вдохнул воздух свободы, даже часами золотыми разжился - прибыток, радость для Белого Кролика, у которого Королева - в личине простой кухарки - по ночам чай с лимоном в горнице пьёт.
Выбежал в поле, упал в белые росы, шепчу слова благодарности Мельпомене - расслабился, длинноногий, избежал любви - а хорошо ли это?
Туман сгустился - не было, и сразу всё окутал - зловещий, чёрный, и голоса из тумана жалостливые, просят флейту между ягодиц засунуть; молнии бьют!
Даже - ужас - показалась на миг голова Сергея Ивановича Королёва.
Я рванул - в пропасть упаду, голову о железобетонный столб в тумане разобью - не страшно, лишь бы дальше и дальше, как в море за осьминогом нырнул.
