Да-да, теперь я вижу это так ясно!
Ты такой же – такая же – богачка любви. Но мир не любит богатеев, и ты мечтаешь ослабить эту нелюбовь, отбросив свое сокровище. Хотя в глубине души знаешь, что это невозможно. Нам обоим мир предъявил свои невыполнимые требования. Но во мне в ответ начал нарастать бунт, а в тебе – печаль. И мы оба пять лет пытались затащить друг друга каждый на свою дорожку, на свой необитаемый островок. Я пытался приобщить тебя к своему бунтарству – ты пугалась, пряталась, закрывала створки раковины. Ты учила меня чувству вины и самопрезрению – я взвивался на дыбы, лез на стенку.
И знаешь, на кого мы стали похожи? На двух слонов в загоне. Это известный прием у индусов: чтобы приручить дикого слона, его запирают в одном загоне с прирученной слонихой. И он постепенно успокаивается, становится послушным, соглашается таскать камни, крутить мельничное колесо, валить деревья.
Не знаю, чем все это кончится. Чувствую, что мне не уйти от тебя. Не нужны заборы и сваи брачного загона, не нужны цепи. Привязан к тебе невидимым канатом. Не исключаю, что ты победишь, что приручение состоится. Но также не исключаю, что на следующий день я покончу с собой.
Забинтованная голова вдруг повернулась и испустила жалобный звук.
– Что?! Оля, ты очнулась? Слышишь меня?
Не открывая глаз, она облизнула пересохшие губы и попросила:
– Попить…
Он нашел на столике поилку с длинным носиком, приподнял ее голову, сунул пластмассовый хоботок в рот.
– Ты попала в аварию… Автомобиль слетел с дороги… Но операция прошла очень хорошо… У тебя все заживет, все будет как новенькое… Где-нибудь болит? Хочешь, я позову сестру?
– Не надо… Просто почеши мне пятку… Не эту, другую… Ах, там гипс… Говорят, что под гипсом всегда чешется ужасно…
Грегори то привставал, то поправлял одеяло, то хватал ее за руку. И сиял, сиял…
– Боже мой, но я же обещала аспирантам дополнительный семинар! Я не могу, никак не могу пропустить… Позови врача, объясни ему… Пусть пропишет каких-нибудь таблеток, чтобы я могла поехать…
Она попыталась привстать. Грегори едва успел удержать ее:
– Обойдутся! Я с утра позвоню в твой колледж, объясню. Декан у вас славный, найдет тебе замену на несколько дней… Ну, на пару недель…
Оля совсем пришла в себя, смотрела на него пытливо. Вдруг сказала – негромко, но внятно:
– Значит, я для тебя – прирученная слониха? Которой назначено приручить и тебя тоже?
Грегори заметался, воздел руки к потолку:
– Да я уже не помню, что я там плел, что бормотал… Это все от волнения, голые нервы… Ты для меня…
– Просвет, – напомнила она. – Раньше ты так мне объяснял. Что я для тебя – просвет в корке бытия. Но один просвет не исключает появления других просветов, так?
– Ты не хочешь понять…
– Нет, это ты не хочешь понять… Одной простой – всем понятной и известной – вещи. Почему любовь неотрывна от страха. Страха утраты. Союз двоих – это союз разделенного страха. Я могу довериться только тому, кто так же боится утратить меня, как я боюсь утратить его. Измена – это знак того, что ему не страшно меня утратить. Как я могу делить с ним свою жизнь? Да, ты бесстрашный, ты готов поддаваться порывам и потом расплачиваться за них. Я так не могу. Я простая и честная трусиха. Прирученная страхом.
– Ну да, ну вот… Я бесстрашный – а на автомобиле езжу аккуратно, как последний трус. В то время как некоторые…
– Нет, ты слушай, это важно… Я тоже много думала… Ведь трещина прошла задолго до появления этой твоей прокурорши… Ты понимаешь, что твоя смелость может быть – да, да, оскорбительна! И да – несправедлива… Когда близкий человек отказывается бояться жизни, весь груз – весь долг бояться – ложится на другого… Если бы ты…
Мелодичный удар гонга приплыл из коридора. Радиоголос разнесся по всем этажам, сообщил посетителям, что их время истекло.
– Я приду завтра, – сказал Грегори. – Приду и скажу что-то очень важное… Подберу – найду – слова…
– Нет, – сказала Оля. – Завтра не приходи. Наверняка с утра примчатся мама, Кристина. Может быть, и кто-нибудь с работы.
Шаги простучали по коридору, остановились у двери. В палату заглянула старшая медсестра.
– Боже, кого я вижу! Неужели это сам профессор Скиллер удостоил нас посещением?
Подкрашенные рыжие пружинки выбивались на лоб из-под белой моряцкой шапочки. Тяжелые стекла очков, казалось, были вынуты из подзорных труб, созданых для вглядывания в морскую даль. Нагрудная табличка с именем сверкала, как орденская планка, таящая рассказы о победах в далеких и опасных проливах. Грегори смотрел на вошедшую ошалело – не узнавал.
– Вы явились с инспекцией? Чего нам ждать сегодня? Новой демонстрации у входа? Протеста налогоплательщиков, голодной забастовки больных? Да, за прошедшие годы цена на больничное место выросла существенно. Что будем предпринимать? Как насчет кампании по отзыву наших сенаторов и конгрессменов из Вашингтона?
Грегори пятился от нее, мотал головой, разводил руками:
– Никаких демонстраций, все всем довольны… Просто навещал больную, благодарил хирурга… Оля, до завтра, постраюсь прийти к вечеру… Сестра, вы ведь пустите меня?.. Спокойного, побритого, с букетиком цветов?.. А расценки на койку в палате – да дерите со страховых компаний сколько хотите!.. На эту непробиваемую стену я уже давно махнул рукой…
Автомобили визитеров один за другим уезжали со стоянки под черный дождь. Грегори включил зажигание, но вдруг замешкался, провел пальцами по мокрой щеке, по губам, расплывшимся в улыбке. Что-то произошло сейчас между ним и раненой, в этой палате, что-то мелькнуло из прошлого, какая-то игла нежности достала – дотянулась – до просвета в сердце, кольнула.?Простая и честная трусиха? – она сказала это чуть ли не извиняясь, чуть ли не отодвигая невидимый засов на когда-то захлопнутой двери. А в каком месте его монолога она очнулась? Речь на несостоявшейся серебряной свадьбе – слышала или нет?
От закрывшейся двери больницы раздался какой-то шум, выкрики протеста. Он вгляделся в маячивший там женский силуэт – узнал, вылез под дождь, побежал назад.
– Кристина, все хорошо! Не бойся, не скандаль, не надо! Она пришла в себя, ждет нас завтра… Пускают с девяти утра… Ее залатали на совесть, хирург сам мне сказал: опасности нет.
Кристина повернула к нему искаженное гневом лицо:
– Опасность есть всегда! До тех пор, пока ты рядом, ей от тебя не спастись!.. От всех твоих амурных затей с молодыми и не очень!.. И сегодня – первым делом ведь рванул не в больницу, а к нам домой? Я увидела открытую дверь и сразу все поняла…
– Что ты поняла? Да, я заезжал, но просто хотел взять подушку для нее, эту, ее любимую… Ты же знаешь…
– Ха, подушку! Так я тебе и поверила!.. Все понял и рванул искать записку…
– Какую записку? Что ты несешь?
– Ну, скажи честно – нашел?.. Что она написала?..?В моей смерти прошу никого не винить?? Или все же назвала кое-кого?
Грегори попятился. Кристина сделала несколько шагов вперед, застыла с угрозой.
– Это была просто авария… Она ни словом… Мы говорили только что… Говорили как друзья…
– О, это ты умеешь!.. Как друзья!.. Профессор Скиллер дружит со всеми!.. Со студентками, аспирантками и особенно – с секретаршами преклонных лет… Дружелюбие не может быть уголовно наказуемо, не так ли?.. Но возмездие придет! И ты даже знать не будешь, откуда оно тебя ударит!..
Кинокадры 6-7. Визит к психиатру
В стеклянной дверце телефонной будки отражается большая стоянка перед супермаркетом. Улыбчивая толстуха катит перегруженную продовольственную тележку. Верхний пакет начинает сползать. Толстуха подхватывает его в последний момент, пытается задвинуть обратно.
За стеклом внутри будки – Кристина. Она что-то говорит в трубку, согласно кивает.
Новый кадр: стеклянная перегородка в полицейском управлении. В ней отражается кофейный аппарат. Двое полицейских около него размешивают сахар в стаканчиках деревянными палочками.
За стеклом перегородки – детектив Брейдбард. Не отнимая телефонной трубки от уха, он вращает настольную картотеку. Находит нужную карточку, диктует номер телефона.
Отраженные ветки облетевших деревьев скользят по ветровому стеклу автомобиля. Ноябрьское солнце с трудом сочится через облачную вату. За стеклом – напряженное лицо Кристины?из шести палочек?: глазки и ротик, ушки и нос.
Большое здание медицинского центра. В стеклянных стенах отражены неоновые пальмы и сомбреро соседнего мексиканского ресторана. Стеклянные двери отражают приближающуюся Кристину – ближе, крупнее, ярче. Раздвигаются.
Длинный коридор на втором этаже. На дверях – стеклянные таблички с именами врачей. Крупным планом:?Полина Сташевич-Райфилд, доктор психиатрии?. Лицо Кристины на минуту отражается в табличке. Ее рука в перчатке берется за бронзовый набалдашник, поворачивает. Дверь открывается.
