— Да, обошлось. Отдал я ей три пятитысячные, получил три сотни сдачи и стал раздеваться. Все металлическое надо с себя снимать…
— Подожди, пап. — Дочь Соня готовилась стать ученой и педагогом (в восьмом поколении), училась на четвертом курсе механико-математического факультета МГУ и не могла пройти мимо неясности с цифрами. — Сколько ты заплатил?
— Четырнадцать тысяч семьсот.
— Странно. На сайте было написано — девять восемьсот.
— Это за четыре диска.
— Нет, за шесть!
— Ты путаешь, Соня!
Соня, как дочь своего отца, была дотошной. Она притащила свой ноут, застучала по клавишам и минуты через три, когда отец дошел в своем повествовании до того, каким странным голосом разговаривала медсестра (наверное, у нее что-то не в порядке со связками), развернула экран к нему.
— Смотри! Я была права!
Румянцев посмотрел и схватился за грудь — приступ стенокардии. И денег жаль (почти пять тысяч потерять — это вам не кот начхал!), и обидно, что так нагло, в глаза обманули. И ничего ведь не докажешь — из свидетелей одна медсестра, да и та, стопудово, в доле.
Дочь побежала за нитроглицерином, а жена за соседкой-врачом.
По совпадению муж соседки работал в отделе по борьбе с экономическими преступлениями Центрального административного округа, на территории которого и расположен Склиф. Сочувствуя соседскому горю, он прикинул и заявил, что деньги, конечно, пропали безвозвратно (сколько можно предостерегать народ от расчетов мимо кассы?), но наказать наглую обманщицу можно.
— Только пока помалкивайте насчет этого, — попросил он, — чтобы не спугнуть. На работе не рассказывайте и, самое главное, в Интернете об этом не пишите. Наша работа лишнего шума не любит, не цирк.
Румянцевы пообещали хранить тайну во имя торжества справедливости.
— Ты, Сережа, только скажи, когда суд будет, — попросил Румянцев. — Я обязательно приду.
— Ну до суда еще, как до луны. — Сережа (для некоторых — гражданин майор) суеверно постучал по дереву.
На следующее утро он посовещался с начальством. В результате совещания появилось оперативное дело № 1612, которое сам майор, по аналогии со старым фильмом, называл «Делом Румянцева».
Какая рыба не клюнет на классную, аппетитную наживку? В качестве наживки была выбрана одна из сотрудниц отдела, общительная хохотушка с добрыми глазами и ямочками на щеках. Повод — томография коленного сустава, был выбран не просто так, а со смыслом. С больным коленом ходить тяжело, значит, просьба: «А нельзя ли расплатиться на месте?» — будет смотреться естественно. Не забыли и про алюминиевую трость, на которую предстояло опираться мнимой больной.
Инструкции были просты — прийти без квитанции, попросить войти в положение, если не получится — уходить, не проявляя чрезмерной настойчивости. Не получилось сегодня у одного — получится завтра у другого.
Четверо обеспечивающих операцию — два оперативника и двое понятых — сидели в коридоре, на них никто не обращал внимания.
Операция прошла без сучка без задоринки. Уговаривать доктора не пришлось, просить — тоже. Сама предложила:
— Что вы будете напрягаться, тем более — с травмой мениска. Давайте деньги мне, я их завтра в кассу сдам, когда стану отчитываться.
Деньги, как и положено, имели надпись «взятка», видимую лишь в ультрафиолетовых лучах, и были посыпаны порошком, оставляющим следы на пальцах. Пять тысячных бумажек, две по сто и две по десять. Пять тысяч двести двадцать рублей, согласно прейскуранту.
Плавному течению операции чуть было не помешал бодрый пенсионер с военной выправкой, ломанувшийся к дверям с воплем: «Мне только спросить!», но один из оперативников поймал его за руку и голосом, не терпящим возражения, предложил обождать. Пенсионер повиновался, хоть и без большой охоты.
Мнимая больная не стала лезть в «нору», как на профессиональном врачебном жаргоне называют цилиндрическую камеру, в которую помешается пациент. Рассчиталась с доктором, дождалась, пока та уберет деньги в свою сумку, и подошла к двери.
— Вы куда? — окликнула ее Аня. — Вам сюда!
— Сейчас, только мобильный мужу отдам…
В открытую дверь вошли четверо. Дальше все пошло по установленному сценарию. Демонстрация удостоверений, предложение добровольно выдать неправедно полученные деньги, изъятие, оформление.
Кто-то из коридора сунулся в дверь и услышал:
— Сегодня больше никого смотреть не будут, можете расходиться!
Саганчина попыталась изобразить обморок, но от волнения вместо обморока получилась истерика.
— Да не убивайтесь вы так, — пожалел ее один из оперативников. — Ночевать будете дома, под подпиской о невыезде. И осудят вас условно, учитывая ваше положение…
— А что будет со мной? — спросила Аня.
— Пока есть основания считать вас сообщницей.
— Но почему?
— Потому что преступление было совершено в вашем присутствии и вы этому не воспрепятствовали.
Оперативники прекрасно понимали, что любой мало-мальски толковый адвокат легко превратит Аню из сообщниц в свидетельницы (в конце концов, она могла думать, что доктор действительно внесет полученные деньги в кассу), но привычно нагоняли страху. С перепугу языки хорошо развязываются, это аксиома.
На следующий день Саганчина «села» на больничный, и было ясно, что она будет сидеть на нем до ухода в декретный отпуск. В отделении компьютерной и магнитно-резонансной томографии потеря одного специалиста переполоха не вызвала и неудобств не создала. На место Саганчиной, которую из-за беременности считали «отрезанным ломтем», заведующий загодя переманил знакомого врача из Боткинской больницы. Достаточно было позвонить и попросить перейти в Склиф на две недели раньше оговоренного.
За неосуществление надлежащего контроля приказом директора института заведующему отделением был объявлен выговор, который тот воспринял с поистине философским спокойствием. Будучи опытным администратором, он прекрасно понимал, что без выговора тут не обойтись. ЧП было? Было! Значит — должен быть и выговор. Нет наказания без вины и нет вины без наказания. Се ля ви или, вернее, а ля гер ком а ля гер.
Как и положено, заведующий отделением продемонстрировал «исправление ошибок». Собрал своих врачей и медсестер и минут пять рассказывал им о недопустимости принятия от пациентов денег и подарков. Ни под каким предлогом. Все молча выслушали, понимая, что начальство обязано откликнуться на происшествие, и разошлись.
Саганчиной никто не сочувствовал, ее в отделении не любили. Женщины — за броскую внешность, мужчины — за острый язык, и все вместе — за излишнее самомнение. Анжела Михайловна не упускала возможности подчеркнуть, что она, обладающая множеством исключительных достоинств, заслуживает куда более лучшей участи, нежели «прозябание в этой дыре». К тому же она совершенно не участвовала в частной жизни отделения — совместном праздновании дней рождения и прочих дат. Гордость не позволяла…
— Слышали про томографию? — спросила Данилова Таня. — Чувствую, одним врачом дело не закончится.
— Вчера в большом корпусе милиция трех врачей арестовала, — поделился новостью охранник.
— Склиф начали трясти сверху донизу, вся администрация ходит под подпиской о невыезде, — под открытым окном ординаторской курили и обменивались новостями два ординатора. — Ой, чувствую, будет тут шороху…
— Это правда, что вашего директора вчера арестовали? — спросил врач, шапочно знакомый Данилову по работе в «скорой». Врач привез очередного наркомана, заодно решил узнать свежие новости.
Случай с доктором Саганчиной почему-то обошли вниманием журналисты, как газетные, так и телевизионные, отчего он оброс массой невероятных подробностей. Несколько дежурств подряд Данилову пришлось отвечать на вопросы приезжавших врачей скорой помощи. В конце концов ему это так надоело, что, услышав стандартное: «А правда…», он сразу же рявкал: «Неправда!» Казалось, что все вокруг дружно играют в игру под названием «испорченный телефон», в которой исходное сообщение обычно совсем не похоже на конечное.
Глава седьмая
Aberratio istus[3]
Ольга Николаевна из первой «травмы» нагнала Данилова на улице, уже за пределами Склифа.
— Это все-таки вы! — удовлетворенно констатировала она, поравнявшись с ним. — Доброе утро!
— Доброе. — Данилов остановился. — А вы сомневались?
— Трудно узнать человека со спины и в штатском, если до этого видела его спереди и в халате. Вам в метро?
— В метро.
— Так пошли!
Шли они не спеша — субботнее утро и беседа не располагали к поспешности.
— Трудное было дежурство? — поинтересовался Данилов.
— Не очень, удалось поспать часа три. В два приема. А как — у вас?
