Ставки на том аукционе принимались по видеомостам из Токио, Лос-Анджелеса, Милана и Парижа и поднялись так, что я струсил и выбыл из игры. Я позвонил нанимателю доложиться, а в ответ услышал, как он невозмутимо спросил про последнюю цену. Я назвал пятизначную цифру, и он рассмеялся. Я не слышал от него такого чистого, такого веселого смеха с тех пор, как умерла его жена.
— Все в порядке, — сказал вдовец. — Я уже заработал на них триста тысяч.
Именно на Аукционе устанавливается истинная цена нашего прошлого, будущего и всей нашей жизни.
Цена рубиновых башмачков растет все выше и выше. Многие из тех, кто здесь делает ставки, подставные лица, каким я был в тот памятный День трусиков и бывал еще с тех пор не раз.
Сегодня я впервые делаю ставку для себя (или почти буквально: на себя).
На улице раздается взрыв. Отсюда нам слышны топот ног, вой сирен и крики. Мы к такому привыкли. Мы стоим себе как стояли, поглощенные созерцанием действа высшего порядка.
Плевательницы полны. Ведьмы плачут, потускневшие ауры кинозвезд начали осыпаться. Очереди безутешных стоят к кабинкам, где сидят психиатры. Хватает дела и стражам порядка, и только акушерам пока нечем заняться. Порядок достигнут. Я последний и единственный в зале, кто продолжает делать ставки. Мои соперники — бестелесные головы на телеэкранах и беззвучные голоса в телефонных трубках. Я сражаюсь с миром невидимых демонов и призраков и жду в награду руки дамы сердца.
В разгар борьбы, когда деньги становятся лишь средством вести счет, происходит некое странное событие, на которое я, однако, не желаю обращать внимания: я отрываюсь от земли.
Сила гравитации исчезает, уступая место невесомости, я поднимаюсь в воздух и плыву, заключенный в капсуле своей страсти. Конечная цель — за гранью разумного. Достижение ее, равно как и выживание в этой битве, становится — да-да! — частью фантазий.
Тогда как вымысел и фантазии сами по себе — как я уже отметил выше — в высшей степени небезопасны.
Захваченные своими фантазиями, мы способны разрушить дом или продать детей, только чтобы получить то, чего желает душа. Потом, оказавшись посреди их зловонного океана, плывем в обратную сторону, прочь, подальше от своих желаний, видим их издалека заново, и понимаем, насколько они банальны и неинтересны. Мы позволяем им уплыть в небытие. И, подобно замерзшим в метель, ложимся на снег отдохнуть.
Вот так вот и я, пройдя горнило Аукциона, вдруг чувствую, что меня перестала держать рука Гейл. Так вот и я оставляю схватку, иду домой и падаю спать.
Проснувшись, я чувствую себя отдохнувшим и совершенно свободным.
На следующей неделе начнется новый Аукцион. С молотка пойдут фамильные древа, гербовые свитки, где между королевскими именами можно вставить любое имя, хоть свое, хоть кого-нибудь из родных. Полагают, что там же будут «Педигри канин» и «Педигри фелин», иначе говоря, родословные разного рода собачьих и кошачьих: эльзасцев, бирманцев, салуки, сиамцев, а также египетских терьеров.
И, благодаря бесконечному великодушию устроителей Аукциона, каждый из нас, будь то кошка, собака, мужчина, женщина или ребенок, сможет испытать райское блаженство, став особой голубой крови или тем, кем пожелает, ибо все мы, забившиеся в своих норах, более всего на свете боимся, что так и не стали никем.
Христофор Колумб и королева Изабелла Испанская улаживают отношения в Санта-Фе. 1492 год после Рождества Христова
Иностранец Колумб идет следом за королевой в вечность, до конца не теряя надежды.
— Как он выглядит?
Он горд, но все же проситель; он высоко держит голову, но нередко гнет спину. Бесстрашный, он не стыдится заискивать перед сильным; дерзкий и даже грубый, берет сердца обаянием, свойственным лишь фаворитам. Конечно, с годами Колумб все чаще ищет поддержки, независимость вольного волка поизносилась до дыр. Как и его башмаки.
— Он надеется? На что он надеется?
Первый ответ очевиден. Колумб надеется подняться на самый верх. Надеется украсить свой шлем знаками королевской милости, подобно рыцарям из старинных романсов. (Шлема Колумб не носит.) Надеется добыть денег, а также три прекрасные каравеллы: «Нинью», «Пинту», «Санта-Марию»; надеется в тыща четыреста девяносто втором отплыть в тумане морском голубом. Однако, прибыв ко двору, в первый раз увидав королеву, которая сама соизволила спросить, чего же ему более всего нужно, склонился в ответ к оливковой ручке и, едва не утратив дар речи при виде огромного кольца, знака власти, выдохнул одно-единственное и очень опасное слово:
«Овладеть».
— Ах, косноязычные иностранцы! Ах, дай бог с ними терпения! «Овладеть», скажите пожалуйста! И ведь следует за ней по пятам, шаг за шагом и месяц за месяцем, все ждет, вдруг поймает удачу. Неловкие письма, медвежьи серенады под створчатым ее окошком, которое из-за них ей приходится закрывать, лишая себя удовольствия впустить освежающий ветер. У нее есть занятия и получше — завоевывать мир, например, ну и тому подобное, — кем он себя возомнил?
— Иностранцев можно травить как волков. Можно забавляться, отпуская намеки, которых — в силу недостаточного знания языка — они все равно не поймут. Однако приходится помнить, что держать под рукой несколько иностранцев считается de rigueur[25]. Своим присутствием они создают атмосферу этакой космополитичности. А поскольку часто бедны, то готовы браться за любую грязную, но совершенно необходимую работу. Кроме же всего прочего, они предостерегают нас от гордыни, постоянно напоминая — принять это, правда, непросто, — что существуют на свете места, где и мы окажемся иностранцами.
— Но так говорить с королевой!
— Иностранцы могут забыть, где их место, поскольку давно покинули дом. Попытаться через какое-то время вести себя с нами на равных. Разумеется, это риск, но он неизбежен. Конечно, наша строгость терпит ущерб от их поистине итальянской цветистости. Не замечайте — отведите глаза, отклоните слух. В сущности, они безобидны, а если вдруг кто и зайдет дальше чем следует, то, как правило, непреднамеренно. Королева, будьте спокойны, знает, как ей себя вести.
Колумб при дворе Изабеллы быстро приобретает репутацию придурка. Одевается он чересчур ярко и пьет чересчур много. Изабелла после удачной кампании торжествует победу — одиннадцать дней подряд в Испании звучат псалмы и суровые проповеди. Колумб шастает вокруг собора, размахивает бурдюком. Устраивает безобразия.
— Только посмотрите на него: пьяный в стельку, всклокоченный, машет большой своей головой, в которой дурь и ничего, кроме дури! Дурак с горящими глазками — мечтает о золотых кущах, которые якобы ждут его за гранью Западного Предела!
«Овладеть».
Королева играет с Колумбом.
В завтрак она обещает исполнить любую его просьбу, а после обеда делает вид, будто никак не вспомнит, кто это такой перед ней, и глядит на Колумба, будто он невидим, как прозрачное покрывало.
В день именин Колумба она призывает его к себе и, отпустив своих девушек, принимает в спальном будуаре, велит себя причесать и позволяет коснуться груди. А потом призывает гвардейцев, шлет Колумба чистить свинарник и конюшни и на сорок дней о нем забывает. Колумб, несчастный, сидит на недожеванном лошадьми сене, мысленно странствуя по морям в поисках несуществующего золота. Во сне он слышит запах ее духов, наяву — зловоние свиней.
Королеву игра забавляет, и она довольна.
А Колумб убеждает себя в том, что скорее добьется цели, если она будет довольна. У ног его возятся поросята. Колумб стискивает зубы.
«Если королева довольна, значит, все идет хорошо».
Колумб рассуждает:
Терзает ли она его из пустой прихоти?
Или же: все от того, что он, Колумб, иностранец, и королеве не внятен смысл ни слов его, ни поступков?
Или же: все от того, что палец — тот самый, на котором королева носит кольцо, — запомнил дыхание его губ; все от того, что она им — как это по-вашему? — тронута. Наверное, тепло дыхания просочилось под кожу, проросло щупальцами и дошло от пальца до самого сердца. И сердце королевы взволновалось.
Или же: все от того, что она сама измучена противоречием выбора — ей хочется принять дерзкий план, со всей пылкой страстью возлюбленной, но и хочется в то же время истерзать его ею же пробужденной страстью, сломать и рассмеяться злорадно в глупое его заискивающее лицо.
Колумб себя тешит надеждой, что, мол, перед ним теперь море возможностей. Однако не всеми ими утешишься.
Изабелла — абсолютный монарх. (Муж ее — абсолютный ноль, минус, пустое место. Более мы о нем не упомянем.) Изабелла — женщина, чье кольцо часто целуют. Для нее это ничего ровным счетом не значит. Изабелла привыкла к лести. И умеет от нее защищаться.
