— Хотелось бы мне хоть раз заплатить за обучение Хун Чола! — с гордостью восклицала мама. Ей было сложно понять, как лучший ученик в классе мог провалить вступительный экзамен в колледж. Когда они узнали, что Хун Чол не только не оказался в числе лучших учеников, но вообще не сумел сдать экзамен, мама была сильно озадачена.
— Если ты не можешь сдать, то кто тогда может? — задавала она вопрос. Хун Чол ведь собирался столь же усердно учиться и в колледже, чтобы по-прежнему оставаться лучшим учеником. И это был его личный выбор. Но добиться своего не удалось, и ему пришлось выбирать другую дорогу. Хун Чол даже не мог позволить себе решиться на пересдачу в следующем году и вскоре придумал, как поступить: он сдал два экзамена для поступления на государственную гражданскую службу, и весьма успешно, а затем уехал в город, согласившись на первую же работу, которую ему предложили. А несколько месяцев спустя выяснил, что в Сеуле есть вечерний юридический колледж, и решил подать туда документы. Хун Чол узнал, что для поступления в колледж необходим аттестат об окончании средней школы. Но если он отправит письмо с просьбой выслать копию, то потеряет слишком много времени и не успеет представить аттестат к вступительным экзаменам. Поэтому Хун Чол написал письмо отцу и попросил его передать копию аттестата с кем-нибудь, кто поедет в Сеул на междугороднем автобусе. Он также попросил отца позвонить ему на работу после того, как тот отправит копию, и сообщить, когда автобус прибудет в город, чтобы он мог сходить на автовокзал и забрать свой аттестат. Хун Чол долго ждал, но отец все не звонил. И вот посреди ночи, когда Хун Чол ломал голову, что же делать с заявлением, ведь крайний срок его подачи истекал как раз на следующий день, кто-то постучал в дверь офиса, где он тогда ночевал в комнате для ночных дежурств. Непрерывный стук продолжался, словно кто-то вознамерился выбить дверь, и, когда Хун Чол распахнул ее, он увидел на пороге в темноте незнакомого молодого человека.
— Это ваша мать?
За спиной у молодого человека, дрожа от холода, стояла мама. Не успел он и слова сказать, мама воскликнула:
— Хун Чол! Это я! Мама!
Молодой человек взглянул на часы и произнес:
— Осталось семь минут до начала комендантского часа! — и, поспешно попрощавшись с Хун Чолом и мамой, ринулся в темноту, чтобы успеть проскочить до установленного правительством срока.
Отец, когда пришло письмо, был в отлучке. Когда сестра прочитала маме письмо Хун Чола, та разволновалась и сразу отправилась в школу, взяла копию его аттестата и села на поезд до Сеула. Тогда она впервые в жизни путешествовала на поезде. Тот молодой человек заметил маму, когда она спрашивала у людей на вокзале в Сеуле, как добраться до Юнсан Ту-дун. Услышав, что она непременно должна вечером передать своему сыну нечто чрезвычайно важное, он не мог пройти мимо и привез ее к офису. В самый разгар зимы на ногах у мамы были голубые пластмассовые сандалии. Осенью, во время уборки урожая, она косой поранила ногу рядом с большим пальцем, и, поскольку рана не зажила полностью, эти сандалии стали единственной обувью, которую она могла носить. Мама оставила сандалии при входе в комнату для дежурств.
— Я так боялась опоздать! — воскликнула она, доставая его аттестат. Ее руки окоченели. Крепко сжимая мамины руки, в тот момент он поклялся, что сделает эту женщину счастливой, чего бы ему это ни стоило. Но он укорил ее в том, что она доверилась первому встречному, который предложил ей помощь.
— Как ты можешь жить, не доверяя людям? — укорила его мама в ответ. — Хороших людей гораздо больше, чем плохих! — И она улыбнулась своей обычной жизнерадостной улыбкой.
Хун Чол стоит около запертого офиса и разглядывает здание. Мама не могла сюда приходить. Если бы она сумела добраться сюда, значит, нашла бы дорогу и к своим детям, размышляет он. Женщина, которая якобы видела здесь маму, запомнила ее глаза. Она сказала, что на маме были голубые пластмассовые сандалии. Хун Чол вдруг вспоминает, что в момент исчезновения на ней были бежевые сандалии на низком каблуке. Это рассказал ему отец. Но женщина, которая видела, как мамины сандалии впивались в ее кожу, потому что она, судя по всему, очень долго шла, утверждала, что сандалии были голубого цвета. Он вглядывается в окна офиса, а затем обводит взглядом улицы, ведущие к женской школе Пусун и к церкви Юнсун.
Интересно, осталась ли в этом офисе комната для ночных дежурств?
Та самая комната для ночных дежурств, где много лет назад он спал рядом с мамой, расстелив на полу одеяло. Рядом с женщиной, которая впервые в жизни одна села на поезд, идущий в Сеул, чтобы привезти сыну аттестат об окончании школы. Тогда он, наверное, последний раз вот так лежал рядом с мамой. Внутрь проникали ледяные сквозняки, для которых не служила преградой стена, выходящая на улицу.
— Я лучше сплю, когда лежу около стенки, — сказала мама и поменялась с ним местами.
— Здесь дует, — ответил он и поднялся, чтобы прислонить к стене свою сумку и книги и хоть немного защитить ее от потока холодного воздуха. Заодно он сложил у стены и свою одежду.
— Замечательно, — заметила мама и потянула его за руку. — Ложись спать, тебе ведь завтра рано вставать на работу.
— Ну и как твое первое впечатление о Сеуле? — спросил он, лежа рядом с мамой и глядя в потолок.
— Ничего особенного, — откликнулась мама и рассмеялась. Она повернулась, взглянула на него и вдруг начала вспоминать прошлое. — Ты мой первенец. Это не единственный поступок, который я впервые совершила ради тебя. Все, что ты делаешь, для меня подобно новому миру. Ты заставил меня все делать в первый раз. Ты был первым, кто появился в моем животе, первым, кого я кормила грудью. Мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда я родила тебя. Когда я впервые увидела твое красное, потное личико с закрытыми глазками… Говорят, что, когда рождается первенец, матери испытывают удивление и радость, но я ощутила печаль. Неужели я действительно родила этого ребенка? И что мне теперь делать? Я была так напугана, что поначалу боялась даже дотронуться до твоих крошечных скрюченных пальчиков. И ты сжимал крошечные ладошки в кулачки. Если я одним пальцем разжимала твой кулачок, ты улыбался… Они были такие крошечные, что мне казалось, что они могут исчезнуть, если я стану касаться их. Я тогда ничего не знала о детях, да и вообще о жизни. Я вышла замуж в семнадцать и до девятнадцати лет не могла забеременеть. Тетя постоянно говорила, что, видимо, я не могу иметь детей, поэтому, когда я забеременела тобой, то несказанно обрадовалась, ведь теперь она, наконец, перестанет говорить о моем бесплодии. А потом я радовалась, наблюдая, как твои пальчики на руках и ногах растут день за днем. Устав за день, я склонялась над тобой и разжимала твои кулачки, касалась твоих пяточек. И эти прикосновения заряжали меня энергией. Когда я впервые надела на тебя ботиночки, меня охватил непередаваемый восторг. Когда ты заковылял в мою сторону, я счастливо рассмеялась, и, если бы даже передо мной разложили горы золота, серебра и драгоценных камней, я бы так не радовалась. Я была счастлива. А что я чувствовала, когда ты пошел в школу? Когда я приколола значок с твоим именем на твою курточку и положила в кармашек носовой платок, я вдруг почувствовала себя такой взрослой. Для меня ни с чем нельзя было сравнить радость от наблюдения за тем, как день ото дня растут твои ножки. Расти, моя детка, расти, напевала я каждый день. И вот настал день, когда ты перерос меня.
Он пристально смотрел на маму, которая впервые делала такие признания. Она прильнула к нему и нежно провела рукой по его волосам.
— И хотя я хотела, чтобы ты вырос высоким и крепким, когда ты меня перерос, я испугалась, хотя ты был моим родным ребенком.
Хун Чол откашлялся и уставился в потолок, чтобы скрыть слезы, навернувшиеся на глаза.
— Мне не требовалось все объяснять тебе, как другим детям. Ты все делал сам. Ты хорош собой, ты отлично учился в школе. Я так тобой горжусь, и порой мне не верится, что ты — мой сын, моя часть… Если бы не ты, разве я отважилась бы одна приехать в Сеул?
И тогда Хун Чол твердо решил, что заработает кучу денег, и, когда мама в следующий раз приедет в город, она сможет переночевать в теплом и уютном месте. Он больше не позволит ей спать на холоде. Они некоторое время лежали молча, и вдруг мама тихо прошептала:
— Хун Чол. — Он слышал ее голос словно издалека, постепенно погружаясь в сон. Мама осторожно провела рукой по его волосам. Она села и коснулась рукой его лба. — Прости меня. — Мама быстро отдернула руку, чтобы вытереть слезы, но они упали на его лицо.
Когда он проснулся на рассвете, мама подметала полы в офисе. Хун Чол попытался остановить ее, но мама сказала, что ей все равно нечем заняться, и, словно ее могли наказать за безделье, она вымыла полы влажной тряпкой и тщательно вытерла пыль со столов. Мама тяжело дышала, и ее опухшая нога выпирала из голубой пластмассовой сандалии. Пока они дожидались, когда откроется ближайшая закусочная, где готовили суп из ростков фасоли, мама навела в офисе идеальную чистоту.
