Готовлюсь к ссоре. Перевожу взгляд с кондукторши на девушку, затем в окно… Стараюсь принять равнодушный и непринужденный вид. Потом — неприступно-свирепый. Может, кондукторша не рискнет со мной связываться.
Но — рискнула. Чувствительно ткнула в спину.
— Здесь разве все с билетами?
Я молчу, смотрю на капельку засохшей грязи на стекле.
— Молодой человек, вы разве рассчитались?
— Да.
— Тогда покажите билет.
Я вздыхаю и поворачиваюсь к кондукторше. Унее нервное, усталое лицо, дряблые мешки внизу щек. Взгляд воинственной собачонки.
— Извините, — жалобно начинаю, — денег нет, а мне на работу срочно.
— Пешком ходите.
— Дождь там, я опаздываю. Извините…
Мы стоим друг напротив друга и друг друга ненавидим. Оба чего-то ждем… А что она вообще-то может сделать? Вцепиться в меня, требовать три рубля? Но за это время выйдет десяток тех, кто расплатился бы безо всяких напрягов. В милицию меня сдать не получится: отпихну ее и смоюсь… И потому она отступает, тащится дальше, выкрикивая еще более раздраженно:
— Рассчитываемся! Приобретаем билеты!.. Да не суйте в глаза мне свою корку — не слепая!..
Девушка со взбитыми волосами посмотрела на меня с интересом, точно я совершил нечто необыкновенное. Я усмехнулся ей в ответ: дескать, победил!
В четверг утром приехал отец. Мы с Лёхой спали еще, было часов девять. Да и погода способствовала сну — в окно бился ветер, барабанили по стеклу злые капли. Такая вот колыбельная.
Отец постучал, как всегда, не сильно, но звонко — костяшками пальцев. Я было во сне принял это за усиливающуюся атаку дождя, потом проснулся, вскочил. Открыл дверь.
— Привет!
— Привет! Еще спите?
— Угу… Проходи.
В руках у отца большая старая сумка. Семь лет назад я купил ее перед отъездом на учебу в Питер. (Была у меня после окончания школы такая попытка — поступил в строительное училище, мечтал девушку-ленинградку встретить, собирался на будущий год в педагогический институт имени Герцена на исторический факультет, а закончилось всё призывом в армию. Вернулся оттуда в декабре девяносто первого, и уже было не до Питера и института — лишь бы добраться домой…) Теперь в этой сумке отец привозит мне продукты.
— Вот мама тут собрала, пирожки, кролик, еще что-то… Картошка-то есть?
— Да, еще много, — отвечаю, скорей одеваясь. — Снимай куртку, садись, чаю выпьем. — Ставлю чайник на плитку.
Лёха заворочался, заскрипела кроватная сетка.
— Как дела у вас? — полушепотом спрашивает отец.
— Да все так же. Извини, что в понедельник не смог приехать. Денег не нашел…
— М-да, надо бы картошку поскорей выкопать. Заморозки обещают. Поморозим, что тогда… — Отец достал из нагрудного кармана пиджака пятьдесят рублей. — Вот, перехватили тут, до пенсии.
— Спасибо.
Чайник слабенько зашумел. Я засыпаю в заварник свежего чая, а отец тихим голосом продолжает:
— Я бы один покопал, мама-то болеет, да вот экзема как раз обострилась. — Он приподнял свои большие, корявые руки с темно-красными язвочками-коростами. — Сегодня решили сюда выскочить. Мама в поликлинику пошла на прием насчет рецептов, лекарства у нее кончились, а я вот к тебе…
Вздыхаю в ответ и сочувствующе, и виновато.
— Как у вас-то тут? — спрашивает отец. — Как питаетесь?
— Да нормально, — делаю голос бодрым, — не голодаем. Правда, талоны задержали, но обещают выдать со дня на день. Спектакли каждый день, «Гранатовый браслет» по Куприну хорошо идет, почти аншлаги.
— А маме тут грамоту выдали за концерт на День учителя. Оказывается, из районо кто-то был, понравилось.
Родители работают в сельской школе. Мама пение ведет, танцевальный кружок, отец — рисование.
— У, — пытаюсь обрадоваться сообщению, — передай ей мои поздравления!
Чайник закипел, я налил кипятка в заварник.
— Сейчас надо обратно скорей, — говорит отец, — а то дом бросать… Валентину Степановну попросили присмотреть, да все равно… У Петровых тут ночью телка увели.
— Да?
— Собаку жердью ударили, она забилась в будку… вывели телка спокойно через задний двор. А старики побоялись выходить — пришибут и все…
— И не узнали кто?
— Да как узнаешь? Да и боятся все…
Маленькими глоточками пьем горячий чай.
— Кстати, пирожки-то достань. Они теплые должны быть, мама утром настряпала…
— Уху, — киваю, — спасибо.
Комната постепенно наполняется светом. Солнце прорвало завалы туч и уставилось в наше окно.
— День сегодня обещается погожим быть, — веселеет отец. — С юга ветерок, а там небо ясное. Может, подержится еще тепло.
— Я обязательно в понедельник приеду, — говорю твердо. — За день управимся с картошкой.
— Смотря по погоде. Если ливень — какая ж копка…
Попили чаю, покурили.
— Ну, надо ехать. — Отец поднимается. — Да, мама просила банки забрать. Остатки помидоров доспевают, всякие эти сморщенные. Хочет горлодёра накрутить.
Вынув продукты, складываю в сумку пустые банки, крышки, пакеты. Отец тем временем говорит лишнее, но хорошее:
— Кролика потуши с картошечкой, как ты любишь. Мама сама хотела, но закрутилась со стряпней вот…
— Да, я сделаю. Спасибо. Я тебя провожу.
Шагаем по коридору к лестнице.
— Может, телевизор привезти? — спрашивает отец. — А то скучно, наверное?
— Нет, нет, — отказываюсь торопливо. — Вам самим-то как? Здесь люди постоянно, так что скучно особенно не бывает.
Спускаемся, выходим во двор общаги. Дождя нет, ветер слабый. На небе рваные, мелкие пятна туч.
Возле крыльца Рыжулька — наш старый «Москвич 412». Оранжевая краска с годами выцвела, кузов в нескольких местах поцарапан, слегка помят. Почти пятнадцать лет машине, вторую сотню тысяч км спидометр доматывает… За последние три года Рыжулька сильно сдала. Вместо уютного гаража, где она отдыхала до этого в Кызыле, теперь ей приходится постоянно находиться под открытым небом в ограде. Отец собирается строить гараж, но много проблем. Цемент дорогой, доски — дефицит: пилорама в селе не работает. И со здоровьем тоже неважно. Время и силы в основном уходят на огород, на теплицы, чтоб вырастить овощей для продажи.
— Ну, брат, счастливо! — бодро улыбаясь, отец протягивает мне руку.
Я осторожно пожимаю ее, шершавую, слегка опухшую от экземы, но еще крепкую.
— До понедельника, — говорю, — маме привет!
Он кивает, садится в Рыжульку. Включает зажигание. Мотор не заводится, лишь какие-то сухие щелчки.
— Э-хе-хе, — вздыхает отец. — Контакты отсырели… дождь и дождь…
Открыл капот, что-то зачищает надфилем, снова включает зажигание. На этот раз мотор завелся, но слишком громко. Не завелся, а взревел. Отец торопливо захлопнул капот, крикнул:
— Зацепили опять выхлопушку. Заплатка, наверно, слетела. Доедем, дома уж поправлю. Счастливо!
— Пока!
Рыжулька нехотя, как измученное, обессиленное животное, чихая и кашляя, развернулась в общажном дворе и потащилась прочь по лужам, подрагивая на выщербленном асфальте.
— Чё? — с кровати томный голос соседа. — Привез батя денег?
— Полтинник.
— У-у! Забухаем?
— Это на билет, — объясняю, — в деревню ехать.
— Билет же не столько стоит!
— Ну… Еще лезвий надо купить, а то бороды вон отрасли какие. Пасту зубную, мыла нет…
— Да забей! — Лёха садится на кровати, энергично почесывается. — Потом. Давай лучше литруху цыганки возьмем! Давай, Ромыч!
Сопротивляюсь, как могу. Пить с утра желания нет, да и впереди работа, спектакль. И денег, понятно, жалко…
— Под мяско, цивильно так. А? По-людски, Ромыч! — наседает сосед. — В комнате приберемся, на стол накроем. Спокойно ведь можно до четырех расслабляться. Я сбегаю. Классно же будет!..
Я достал деньги…
— И не трать на другое! Сдачи все чтоб вернул. Понял?..
Недалеко от общаги есть место, где торгуют неплохой цыганкой. Цена, как и повсюду, — двенадцать рублей за пол-литра. Дело поставлено профессионально, весь город напичкан точками, где круглые сутки можно купить дешевого пойла. Ощутимая конкуренция легальному монстру — «Миналу» («Минусинский алкоголь»). А может, это и один синдикат, но для разных слоев населения…
Настроение приподнятое. Черт с ними, этими деньгами, с лезвиями и зубной пастой. Выпить нужней… Комната освещена ярким светом, в ней тепло. Золотистыми блестками вьется вечно беспокойная пыль. Я готовлю кролика.
Вообще-то надо его тушить в духовке, в чугунной жаровне, но можно и просто в кастрюльке на плитке. Конечно, вкус не совсем тот, хотя тоже вкуснятина… Когда все как хочется, когда слишком хорошо — жди вскоре плохого. Недаром люди придумали плевать через левое плечо, чтоб не сглазить, то и дело повторяют: «Как бог даст… Если все нормально будет…» Боятся особенно чему-нибудь радоваться, загадывать наперед. По себе знаю: обрадуешься — и вскоре хоть в петлю. Найдешь монету, подберешь, и через пару дней потеряешь раз в десять больше… Вот когда нормально — это и есть хорошо…
