Лукрецию Немро выворачивает наизнанку. Исидор присоединяется к ней.
– Это ужасно! – жалуется она.
– Гм. Боли располагаются в следующем порядке: 1) зубная боль; 2) почечная колика; 3) роды; 4) морская болезнь.
У Лукреции мертвенно-бледное лицо.
– Если вы помните, Посейдон преследовал Одиссея бурями, а Афина успокаивала волны, дабы защитить странника, – говорит моряк.
Но Средиземное море вовсе не успокаивается.
Лукреция с трудом поднимает лицо, чтобы взглянуть на громадную темную крепость больницы Святой Маргариты.
Все они были здесь. Его жена Изабелла, его дочки, пес Лукулл, друг Бертран Мулино, несколько коллег по работе.
Самюэль Феншэ заметил, что у Жана-Луи Мартена текут слюни, и аккуратно вытер платком уголки его губ, прежде чем впустить пришедших.
– Он слышит левым ухом и видит правым глазом, но не может ни двигаться, ни говорить. Разговаривайте с ним, берите за руку, эмоционально он все воспринимает, – объявил врач.
Старая немецкая овчарка, пес Лукулл, который был ближе всех, бросился к хозяину, чтобы полизать его руку. Благодаря этому спонтанному проявлению любви атмосфера разрядилась.
Лукулл. Мой Лукулл.
Дочери поцеловали отца.
Как же я рад вас видеть. Мои дорогие. Мои обожаемые крошки.
– Как ты, пап?
Я не могу говорить. Прочитайте ответ в моем глазе. Я люблю вас. Я рад, что выбрал жизнь, потому что сейчас вижу вас.
– Папа! Пап, ответь!
– Доктор сказал, что он не может говорить, – напоминает жена Мартена Изабелла, целуя его в щеку. – Не волнуйся, милый, мы с тобой. Мы тебя не оставим.
Я знал, что могу на вас рассчитывать. Я в этом никогда не сомневался.
Бертран Мулино и коллеги с работы помахали принесенными дарами: цветами, шоколадками, апельсинами, книгами. Никто из них так и не понял, что такое этот Locked-In Syndrome. Они решили – это нечто вроде травмы, которую легко лечить, как и все остальные повреждения.
Жан-Луи Мартен постарался придать своему здоровому глазу большую выразительность. Как бы хотелось ему успокоить их и сказать, что он рад их видеть.
У меня, наверное, лицо как у покойника… Я ни разу не видел себя в зеркале с тех пор, как я здесь. Должно быть, я бледный, мертвенно-бледный, дикий. Страшный и усталый. Я даже и улыбнуться не могу.
Перепутав ухо, Изабелла прошептала ему в глухое:
– Я так рада, что ты… – Она чуть поколебалась: – …жив.
Доктор Феншэ сказал же «левое ухо», но это левое ухо с моей стороны, а с вашей оно – правое. Правое!
К счастью, его правое ухо стало гораздо более чувствительным, и он мог различать звуки, даже когда говорили в то, которое мертво.
Бертран быстро проговорил в то же ухо:
– Мы очень счастливы, что ты выкарабкался; в банке все ждут твоего возвращения на твердых ногах. Во всяком случае, я жду не дождусь следующей партии в шахматы, как только ты поправишься. Ты должен хорошенько отдохнуть, чтобы восстановить силы, не хитри, не пытайся выйти раньше, чем следует.
Без шансов.
Не будучи уверен, что тот его понял, Бертран показал, будто двигает шахматную фигурку, и дружески похлопал беднягу.
Жан-Луи Мартен успокоился. Единственное, что имело для него значение, – чтобы они его не забыли.
Ах, друзья! Я живу ради вас. Как важно мне сознавать это.
– Ты выздоровеешь, я знаю, – дохнула Изабелла возле его глухого уха.
– Да, папа, скорее возвращайся домой, – снова проговорили три девочки в то же ухо.
– По-моему, ты попал в лучший европейский центр неврологии, – сказал Бертран. – Человек, который впустил нас, в очках и с высоким лбом, кажется, большая шишка.
Но тут как раз вернулся доктор Феншэ и сообщил, что на сегодня хватит, не стоит так утомлять больного. Им лучше прийти послезавтра. Лодка придет за ними в одиннадцать.
Нет, пусть они еще побудут со мной. Мне необходимо их присутствие.
– Ну, пойдем, поправляйся скорее, – сказал Бертран.
Феншэ обернулся к единственному здоровому глазу своего пациента.
– У вас чудесная семья. Браво, мсье Мартен.
Больной LIS медленно опускает веко в знак согласия и благодарности.
– Ваше ухо и глаз – отправная база, на которой я рассчитываю восстановить всю нервную систему. Это вполне возможно.
Доктор Феншэ говорил с еще большей напряженностью.
– Вообще, все зависит от вас. Вы исследователь. Вы раскрываете неизвестную территорию. Собственный мозг. Это новое Эльдорадо третьего тысячелетия. Завоевав пространство, человеку остается только завоевать свой мозг, самое сложное устройство во Вселенной. Мы, ученые, осматриваем с внешней стороны, а вы, вы будете экспериментировать со стороны внутренней.
Жан-Луи Мартен захотел поверить в эту возможность. Он захотел стать первым исследователем человеческого сознания. Стать героем современности.
– Вы можете добиться успеха, если у вас есть мотив. Мотив – вот ключ ко всем поступкам. Я постоянно проверяю это на моих больных, а также на моих лабораторных мышах и могу вам повторить: «Хотеть – значит мочь».
Капитан Умберто включает инфракрасный излучатель, две створки расходятся, и «Харон» проникает в небольшой канал, ведущий к причалу, сделанному под фортом в углублении утеса. Они швартуются у понтонного моста.
– Я подожду вас здесь.
В знак прощания он берет руку Лукреции, ласкает ее, целует и сует какой-то легкий предмет.
Она смотрит, что у нее в руке, и видит пачку сигарет.
– Я больше не курю, – говорит она.
– И все же возьмите. Это послужит вам отмычкой.
Лукреция пожимает плечами и прячет пачку. Она с удовольствием снова ставит ноги на твердую землю. Но они все еще дрожат. Исидор поддерживает ее.
– Дышите глубже, Лукреция, дышите.
Умберто распахивает большую высокую дверь, и они попадают на территорию больницы. Он закрывает за ними тяжелый замок. Они едва сдерживают легкое содрогание. Страх психиатрической больницы.
Я не сумасшедшая, думает Лукреция.
Я не псих, думает Исидор.
Второй оборот тяжелого замка.
А если мне придется доказывать, что я нормальный, беспокоится Исидор.
Журналисты поднимают глаза. К скале с помощью цемента приделаны большие камни, служащие ступеньками. Они поднимаются. С трудом увеличивают шаг. Наверху тучный мужчина с узкой короткой бороденкой, с походкой учителя и в объемном хлопковом пуловере, подбоченившись, загораживает им дорогу.
– Эй вы! Чего вам здесь надо?
– Мы журналисты, – сообщает Лукреция.
Поколебавшись, мужчина представляется:
– Я доктор Робер.
Он ведет их по крутой лестнице, выходящей на площадку.
– Вы можете быстренько все осмотреть, но прошу вас сохранять сдержанность и не контактировать с больными.
Они находятся в центре больницы. Вокруг по лужайке бродят люди в городской одежде и разговаривают. До журналистов доносится разговор двух больных:
– Это я-то параноик? Неправда, кто-то распространяет слухи…
Другие сидят, читают газету или играют в шахматы. Чуть вдалеке играют в футбол, немного подальше – в бадминтон.
– Знаю, наша одежда может удивить. Феншэ запретил одевать больных в пижаму, а медсестрам – носить белые халаты. Таким образом он уничтожил пропасть между лечащими и лечимыми.
– А путаницы не возникает? – спрашивает Исидор.
– Я сам поначалу путался. Но это заставляет быть более внимательным. Доктор Феншэ приехал из Отель-Дье, что в Париже. Он работал с доктором Анри Гривуа, который привез во Францию новые методы канадской психиатрии.
Доктор Робер направляется к строению с надписью: САЛЬВАДОР ДАЛИ.
Стены внутри вместо традиционно белого больничного цвета расписаны красками от пола до потолка.
– Великая идея Феншэ была в том, чтобы напомнить каждому больному, что он может превратить свою инвалидность в достоинство. Он хотел, чтобы они признали свой так называемый сбой и использовали его как преимущество. Каждая комната – дань уважения определенному художнику, который добился успеха как раз благодаря тому, что отличался от остальных.
Они входят в палату Сальвадора Дали. Исидор и Лукреция осматривают стены, расписанные под Дали; это отличные репродукции его самых известных картин.
Доктор Робер ведет журналистов в следующее строение.
– Для параноиков: Мориц Корнелис Эшер.
Стены украшены изображениями всевозможных геометрических фигур.
– Эта больница – настоящий музей. Настенная живопись просто великолепна. Кто все это нарисовал?
– Чтобы достичь такой точности, мы призвали сумасшедших из строения «Ван Гог»; и уверяю вас, это абсолютные копии оригиналов. Ван Гог искал совершенный желтый цвет, рисуя тысячи подсолнухов, отличающихся друг от друга лишь легким оттенком, он пытался отыскать лучший вариант этого цвета; так и здешние больные могут очень долго подбирать цвета, пока не найдут именно тот, который нужно. Они перфекционисты высшего класса.
