Полицейский был необыкновенно молчаливым и нелюдимым типом. Начальство он презирал, никогда с ним не разговаривал и всегда поступал наоборот приказам. Девку он ненавидел, а Маньяка вообще не считал за млекопитающее. Во всех случаях жизни он произносил только одно слово «Фак!».
— Сейчас Полицейский станет всех рубить в капусту, а начнет с самого наглого и мозглявого, — предупредил Служкин.
— Если ты уже смотрел, то дай и мне! — прошипела Кира.
— Разве бы я выдержал дважды прожевать эту ботву?..
Дело пошло по служкинскому прогнозу. Братец-Начальник упек Полицейского за решетку, а Девку отдал Банде. Маньяк повез Девку Убивать.
— Дурак, — расстроился за Маньяка Служкин. — Ему надо было сделать пластическую операцию и сдаться русским. Может, и выжил бы.
Но Маньяк был глупее Служкина и жить совсем не хотел. Он привез Девку на свой пресловутый Этаж, опять раздел ее и привязал к «Харли Дэвидсону», собираясь с Бандой повторить всю Программу. Тем временем Полицейский поднял в тюрьме Бунт, все там погнул и сломал и убежал, повиснув на шасси вертолета. Потом нью-йоркский воздушный флот начал биться с ним среди громад Манхэттена. Из горящего вертолета Полицейский спрыгнул на Этаж Маньяка. Свой геликоптер, потерявший актуальность, он направил на соседний дом, с которого Банда и прыгала в свое логово. Дом разнесло к едрене-фене. Пока Полицейский разделывался с Бандой, Маньяк быстро поумнел и решил удрать. Девка погналась за ним, напялив шлем, но ничем не прикрыв срама. Маньяк, Девка и Полицейский дружной стайкой долго носились по карнизам и балконам на мотоциклах. Наконец Маньяк изловчился прыгнуть, как обычно, на соседний дом — а дома-то уже и не было. И он гробанулся о мостовую так, что оторвалась непутевая Голова. Голова, кстати, прилетела точно в машину Сенатора, который совсем запутался в близнецах и темных делишках и хотел взорвать Нью-Йорк атомной бомбой. А Полицейский пулей — конечно, последней — разнес колесо у мотоцикла Девки, которая хотела повторить полет Маньяка. Девка осталась жива и долго целовалась с Полицейским на фоне финальных титров.
Свет в зале зажегся, и публика, уважительно покрякивая, вразвалку двинулась к выходу.
— Ты мне испортил все удовольствие, — вставая, с холодным бешенством сказала Служкину Кира.
Служкин только стонал и держался за голову, волоча ноги.
Они вывернули из-за угла кинотеатра на площадку. Уже совсем стемнело — по-осеннему густо, мглисто, неровно. Синий неоновый свет передней стеклянной стены кинотеатра выпукло и однотонно выделял ряд блестящих автомобилей, похожих на клавиши рояля.
— Вон наш экипаж. — Служкин кивнул на будкинскую «вольво».
Кира неохотно взяла Служкина под руку.
И тут из темноты возле машины появилось пятеро каких-то типов. Трое остановились в стороне, один подошел к капоту, а еще один сунулся в открытое окошко, где светилась багровая искра сигареты Будкина. О чем была беседа, никто не слышал, но тип у дверки полез в окно рукой, чтобы открыть машину. Второй тип по-хозяйски уселся на капот.
Через мгновение тот парень, что лез в машину, вдруг растопырил руки, словно восклицая: «Да ба-а!.. » — и задом сел в грязный газон. Дверка открылась, Будкин вылез и деловито съездил снизу в челюсть седоку на капоте — тот, мелькнув подошвами, кувыркнулся на другую сторону. От троицы отделился еще один боец, который добежал до Будкина, а потом резко развернулся и поковылял прочь. Он скрючился, выпятив зад и обеими руками скомкав в горсть штаны в паху — так отжимают плавки купальщики, не желающие раздеваться. Через миг вся компания исчезла в кустах.
Кира присвистнула и сощурилась, разглядывая Будкина.
— За что бился? — подходя, спросил Служкин.
— Парнишки номером автобуса ошиблись, — пояснил Будкин.
— Знакомься, старый пень: это Кира, моя... м-м... коллега.
— Очень приятно. — Будкин сдержанно приложился к ручке Киры.
— Ну, гони к цыганам, — распорядился Служкин.
— Я бы покаталась, — нейтрально заметила Кира.
— Э-э... — озадачился Служкин. — Я же отец семейства, народный учитель... Мне домой надо.
— А мне не надо.
Они втроем замолчали. Будкин грустно поглядел на Киру, тяжко хехекнул и отошел в сторону покурить.
— Ты что-то хочешь спросить? — поинтересовалась Кира у Служкина.
— Да, в общем, нет, — подумав, сказал Служкин и открыл перед ней переднюю дверцу.
Который год подряд первый тонкий, но уже прочный зимний снег лег на землю в канун служкинского дня рождения, и Служкин, проснувшись, вместе с диваном поплыл в иглистое белое свечение, такое яркое и неожиданное после темных и тяжелых красок поздней осени.
Прямо с утра началась подготовка к празднеству. Надя сердито застучала на кухне ножом. Служкин на четвереньках ползал под кроватью с пылесосом. Пуджик, раздувшись огромным шаром, сидел в прихожей на полке для шапок и шипел на пылесосный шланг. Тата за письменным столом старательно черкала в альбоме цветными карандашами.
Потом Служкин носился из кухни в комнату с тарелками. Пуджик, напевая, в своем углу пожирал обильные селедочные обрезки от салата, а Тата пыталась повязать ему на хвост свой бантик.
— Не понимаю, зачем каждый год устраивать такой кутеж? — недовольно ворчала Надя, шинкуя морковь. — Ладно бы еще — дата была круглая!.. А так?.. Лишь бы нажраться.
— Встреча с друзьями — это способ выжить, а не выжрать.
— Нашел друзей! Ладно — Будкин, он все равно припрется. А зачем с ним Рунева? Невежливо тащить с собой подругу, пока она не стала женой. И Колесниковых тоже зачем позвал? Они разве звали тебя на свои дни рождения? Ветке главное — напиться, а муж ее вообще дурак, куда он нужен? Тем более они с сыном придут...
— Ну не ругайся хоть сегодня, — примирительно попросил Служкин.
— Я вообще могу молчать весь день! — раздраженно крикнула Надя.
К трем часам они поссорились еще раз, но праздничный стол был готов. Надя и Тата поздравили именинника: Надя осторожно поцеловала и вручила набор из одеколона, дезодоранта и крема для бритья, а Тата подарила папе аппликацию — домик с трубой в окружении елочек. Служкин поднял Тату на руки и поцеловал в обе щеки.
В половине четвертого звонок затрещал и явился Будкин.
— Хе-хе, плешивый мерин, — сказал он. — Поздравляю. Теперь на год скорее сдохнешь... Это тебе. — И он вручил Служкину цветастый двухтомник.
— Знаешь, что купить, сучье вымя!.. — посмотрев на обложку, сдавленно промычал Служкин и двинул Будкина в грудь кулаком.
Затем в дверь стеснительно звякнула Саша Рунева. Она подарила Служкину рубашку в целлофановой упаковке и извинилась:
— Мне показалось, что тебе подойдет...
Она робко поцеловала его и вытерла помаду платочком.
— Ну зачем же!.. — обескураженно завопил Служкин, хватаясь за щеку, будто у него стрельнуло в зуб.
Последними прибыли Колесниковы. Ветка, визжа, повисла на Служкине, а потом перецеловала всех — и Сашеньку, с которой была едва знакома, и Надю, про которую знала, что та ее недолюбливает, и Будкина, который для такого дела охотно выбежал из сортира. Колесников потряс всем руки и протянул Наде толстую бутылку — свой подарок. Надя несколько театрально улыбалась гостям. Шуруп вышел из-за родительских ног и солидно пробасил:
— Дядя Витя, я тебя тоже проздравляю.
— Вот, знакомьтесь, — предложил Служкин Колесникову. — Вы еще не встречались, хотя я всем все про всех рассказывал. Вовка, это Саша Рунева. Сашенька, это Вовка, муж Ветки.
Сашенька и Колесников странно переглянулись.
— Ну что? — спросил Служкин. — Метнемся к станкам? — Он царственным жестом указал на стол.
Празднество началось. Пока звучали традиционные тосты — за именинника, за родителей, за жену и дочку, за гостей, — Служкин еще сдерживался в речах и поступках, но затем развернулся во всю прыть. Он исхитрялся быть сразу во всех местах, подливал в каждую рюмку, разговаривал со всеми одновременно и в то же время вроде бы сидел на своем месте, не отлучаясь ни на миг, принимал положенные чествования, однако на нем уже похрустывала подаренная рубашка, рядом с локтем скромно притулилась уже на треть початая бутылка Колесниковых, которую Надя спрятала в холодильник, а в двухтомнике, лежащем на телевизоре, очутилась закладка из конфетного фантика на середине второго тома.
Первым захмелел Колесников. Он рассказывал Сашеньке людоедские истории о своей службе в милиции. Покраснев и расстегнув воротник, он раздвинул посуду в разные стороны и на свободном пространстве стола ладонями изображал различные положения.
— Мы вот тут, в кустах, сидим, а с этой стороны у нас вторая засада. Они приезжают, все на джипах, все шкафы, в коже, со стволами под мышками. Сходятся на разборку. А мы внезапно по мегафону: «Не двигаться! Бросить оружие!» Куприянов своим кричит: «Атас, засада!» — и Залымову пулю в грудь! Ну тут мы...
