Долорес раздраженно фыркнула и вышла, хлопнув дверью.
Примерно через час, вернувшись, она застала такую картину: Андре сидел, выставив указательный палец, а на кончике пристроился попугайчик, вертя головкой от наслаждения, поскольку пальцами другой руки Андре почесывал ему шейку.
— Ты посмотри, какой шельмец! — давился от смеха Андре.
— Ах боже мой, радость какая! Хоть бы кофе поставил.
— Я назову его Габриэлем.
— Как?
— В честь Габриэля Дюмона.
— Это еще кто?
— Самый выдающийся метис во все времена, правда, Габи? — Андре нежно потянулся носом к клювику птицы, попугайчик сначала отпрянул, но потом сам потянулся навстречу и осторожно, едва-едва, коснулся клювом ноздри Андре.
— Гляди-ка! Надо же. Признал меня.
— Послушай, ненаглядный! Оставь ты свою птицу, давай лучше поужинаем.
Андре подчинился без разговоров. Он принялся накрывать на стол, в то время как Долорес резала лук на сковородку, где жарились бифштексы.
— Гляди-ка, — усмехнувшись, произнесла она, — как твой старикашка Пепэн рассердился, когда я его сегодня отшила!
Внезапно Андре охватила злость.
— Нехорошо как-то все вышло. Ясно, конечно, ему прихвастнуть охота, дескать, вот, метиса школу кончить заставил, всякая такая дребедень, только… — Андре умолк, перебирая в руках разрозненные ножи и вилки. — Только все-таки, наверно, он делал это искренне. И потом, если тебе так хочется, чтоб мы поженились, зачем же, черт возьми, дразнить старика?
— Подумаешь, дело какое! — Долорес резко повернулась к Андре, негодующе блеснув глазами. — И ты — кретин, если позволяешь какому-то старикашке в рясе вертеть тобой, как ему вздумается.
Когда она злилась, Андре терялся.
— Долли! Ну, черт… ну не сердись, пожалуйста… Я просто хотел сказать… — начал он, запинаясь.
Но Долорес отвернулась к плите. Накрывая на стол, Андре бросал в ее сторону виноватые взгляды, однако Долорес не произнесла ни слова, пока не пришло время раскладывать бифштексы по тарелкам.
— Сольешь картошку. Мне некогда. Я к Эсси бегу.
— К Эсси? Это еще зачем? Ты ведь только что с ней…
— Мне надо к Эсси, понятно?
— Зачем?
— Ну, прическу помочь сделать, — раздраженно огрызнулась Долорес.
Она молниеносно поужинала, не удостоив больше Андре ни словом. На ходу допив кофе, Долорес выбежала из комнаты, оставив Андре одного посреди вороха грязной посуды.
Он убрал, вытер со стола, разложил учебники.
Вот черт! Противно как-то. Вроде причин особых нет, а вот поди ж ты…
Когда к одиннадцати вечера Долорес вернулась, Андре все еще сидел за учебниками, а малыш попугайчик уютно примостился у него на плече.
Лицо у Долорес побелело от мороза, но вид был торжествующий, глаза возбужденно сияли. Андре потянулся помочь ей снять пальто, и она тут же чмокнула его в щеку. От нее пахло какими-то незнакомыми духами.
— Ну что, мальчик, в постельку? На сегодня занятий хватит!
Тут Долорес заметила попугайчика у Андре на плече и отпрянула.
— Мерзкая птица! Немедленно запихни ее в клетку!
В последующую неделю события развивались стремительно. Днем в понедельник Долорес потащила Андре в центр в поликлинику для иногородних, где им сделали анализ крови. В пятницу Андре не пошел на занятия. В сопровождении Эсси и какой-то девицы, ее имени он так и не разобрал, они с Долорес отправились на автобусе в магистрат зарегистрировать свой брак.
Та, неизвестно кто, была сильно простужена и во время краткой официальной церемонии беспрерывно сморкалась.
Перед тем как поставить свою подпись в графе «свидетель», Эсси перевела взгляд с Долорес на Андре, покачала головой:
— Кошмар! Вы оба просто спятили.
— Никогда еще с таким удовольствием не отдавала четырнадцать долларов, — тарахтела Долорес. — Это надо отметить. Угощаю всех бифштексами по-гамбургски.
Та, неизвестно кто, еще громче шмыгнула носом.
— Без меня. Пойду домой, лягу.
— И я не могу, — отозвалась Эсси. — Мне надо туфли купить.
— Завидует, — самоуверенно заявила Долорес, когда они с Андре смотрели вслед удалявшимся девицам.
— Да шут с ней. Пойдем пива выпьем.
— Пива? Что ты, родной, нам надо экономить! Притом к завтрашнему дню я приготовила тебе сюрприз. Ну а сейчас… — Долорес тихонько рассмеялась. — Будто нам дома заняться нечем!
Примерно в половине девятого вечера они решили, что хватит любовных утех, пора бы поесть.
— Насчет пойти домой это ты хорошо придумала, — сказал Андре, хлопнув ее по заду, когда она нагнулась за шлепанцами. — Куда лучше, чем пиво пить, это точно.
Поужинали, и Андре решил выпустить Габи из клетки. Птица взлетела ему на плечо и принялась деловито исследовать клювом ухо.
— Погляди-ка, Долли! Решил уши мне почистить, — проговорил Андре, радостно хохоча.
— Смейся, смейся, сейчас он тебя укусит.
— Еще ни разу не куснул.
— Зато меня кусал.
— Чует небось, что ты его не любишь.
Долорес фыркнула.
— Тебе что, еще заниматься?
— Сегодня-то? Да нет, шабаш, хватит!
— Завтра днем нам домой нельзя. До ужина надо потерпеть.
— Это еще почему?
— Сюрприз. Поэтому сегодня сделаешь задание на послезавтра.
— Да ты что? Спятила?
— Сегодня, мальчик, посидишь.
Вот, докатился! Занимайся теперь, когда она скажет!
— Мы им покажем. И Торвальду, и отцу… и Эсси… и твоим институтским приятелям. Мы с тобой им покажем. — Долорес уселась к нему на колени. — Ты у меня молодец.
— Да уж наверное, — пробурчал Андре, остывая, позволяя ей ласкать себя. — Вроде и лабораторные теперь стали получаться. Да и вообще теперь легче запоминается…
Долорес рассмеялась, обвила ему шею руками. Но тотчас, вскрикнув, вскочила, озабоченно уставившись на крохотную треугольную ранку на руке.
— Чертова птица, опять укусила!
— Тьфу ты, Долорес! Ты ж его напугала.
— Будет меня кусать, я ему еще не то устрою.
Андре вздохнул и взялся за учебники. К понедельнику надо было писать сочинение. Язык у Андре шел туговато.
Пока он мучился над сочинением, Долорес уселась за стол напротив него и уставилась на Андре, грызя ногти. Негромкий треск обкусываемых ногтей отдавался посреди тишины дробной канонадой в ушах Андре. Время от времени Долорес принималась заговаривать с ним. Когда же она в третий раз какой-то пустой фразой перебила ему ход мыслей и он не мог вспомнить предложение, что только сложилось у него в уме, Андре, пряча досаду, с усмешкой проговорил:
— Хоть бы учебник геологии взяла полистала. Там и картинки есть.
— Ах так! Уж и поговорить с тобой нельзя? Ну и скучища! Ты, значит, работаешь, а я — на тебя смотри?
— Сама твердишь, чтоб я учился. А я не могу заниматься и болтать одновременно.
— Ну и пожалуйста! — обиженно вспыхнула Долорес и двинулась в спальню.
Но уже назавтра, когда они оба сходили днем с автобуса на Джэспер-авеню, Долорес пребывала в благодушном настроении. Они бродили по залитым зимним солнцем улицам, толкаясь в толпе прохожих и пялясь на витрины больших магазинов. Стоял один из таких дней позднего января, когда свежесть воздуха уже сулит приход еще неблизкой весны и глаза слезятся от ярко сияющего на солнце снега.
— Может, в кино сходим? — предложила Долорес.
— Ну уж нет. В такой день надо на природу, в лес.
— Смеешься?
— Слушай, есть же тут хоть где-нибудь место, чтоб деревья росли и машины воздух не портили?
— Ну есть, парк например. Прямо у здания парламента, — нехотя отозвалась Долорес.
— Парк, говоришь? Ну так пошли в парк.
Они повернули к югу, направились к реке, что текла через город, зашагали по старым, обсаженным деревьями улочкам и вышли к той части города, где находились правительственные учреждения. Обошли здание парламента с южной стороны, где солнце, посылавшее лучи на особняк из известняка, казалось особенно жарким. Однако само здание не понравилось Андре.
— Пойдем-ка лучше к реке спустимся!
— Там снег, я не пройду.
— Да вон же спуск, и расчищено вроде.
По бетонным ступенькам они спустились к дороге, пошли по ней, прижавшись друг к другу.
— Красиво, правда? — сказала Долорес.
Красиво? Господи, что ж это они с бедными деревьями-то сделали! Как это можно так елки обрезать? А тополя!.. Тьфу ты! Будто человеку взяли да и отрезали, руки, и у него тогда в рост другие части пошли, только что с ними делать — он не знает.
И когда Долорес предложила вернуться в центр поглазеть на витрины, пока, как она выразилась, не «приспеет» пора идти домой, Андре с облегчением согласился.
У дома миссис Сэвчек, засовывая ключ в замочную скважину, Долорес вся пылала от возбуждения.
