— Библиотека! — спохватился Алексей. — У академика была огромная библиотека!
Черноволосый хозяин слегка нахмурил толстые черные брови:
— Нэту библиотэки. — Он даже пошире приоткрыл дверь, словно предлагал гостю убедиться в отсутствии книг. — Нэту…
— Хреново, товарищ азербайджанец! — прищелкнул языком Алексей. Он собрался было обратиться в квартиру напротив, но кавказец остановил его:
— Там нэ знают никакого акадэмика. Там шивет мой брат. У него бизнес…
— Какой бизнес?
— Поставки итальянской мэбели.
— Итальянской? Из Азейрбайджана? — взыскательно спросил Алексей. — Поставки легальные? Таможенные сборы? Налоги?
Азербайджанец слегка побледнел, призакрыл дверь, улыбнулся через силу:
— Всё с мэбелью законно.
— Что-то не верится. Проконтролируем его бизнес…
Алексей вышел на улицу. Понеслось в мозгах: «О! люди русские, до чего же мы довели Отчизну свою и столицу! Русского ученого с библиотекой променяли на азербайджанца с итальянской мебелью! Иноверцы и инородцы приезжают в Россию только брать. Что им имена Сергия Радонежского и Ломоносова, Суворова и Пушкина, Менделеева и Чайковского! В России — всё от русских: наука и победы, искусство и святость, справедливость и труд… Русские — нация нежная. Открытая и добрая. Среди русских даже немец может обрусеть, но не немцы. На русской почве даже еврей может быть великолепен, но — не евреи. В России даже кавказец может служить примером, но не кавказцы… Люди русские, не предавайте друг друга! Не оставляйте в беде и бедности собрата своего. Выводите врага своего на чистую воду, ибо враги России, словно черти, больше всего боятся света!»
Виталий Никанорович был жив. Алексей разыскал его на подмосковной утлой даче, обветшалой и облупившейся со всех боков, снаружи и изнутри. Сам академик, с желто-седой бородкой, вконец оплешивевший, худой и сгорбленный, в толстом синем халате и войлочных туфлях дополнял картину ветшания и упадка здешнего загородного пристанища.
— Я часто вспоминал вас! — Виталий Никанорович встретил Алексея чрезвычайно радостно, не долго мешкая сразу приступил к делу: — При переезде я нашел медный медальон племени кунгусов. Его привез мой отец с острова Кунгу! Помните наши разговоры про естественность? — Академик принялся рыться в ящике кухонного стола и вскоре передал Алексею небольшой плоский округлый кусок металла с высеченным на нем животным, похожим на буйвола. — Но карта острова, Алексей Васильевич, опять куда-то потерялась. Видите, что творится после переезда?
Повсюду в доме, будто горы хлама, лежали книги, вперемежку с одеждой, посудой, обувью. Академик занимал для существования небольшие островки в комнатах дачи: спал на расчищенном от хлама диване, на кухне — за небольшим столом — ел и работал под настольной лампой, верхний свет не горел, все остальное пространство занимала библиотека и «стариковский скарб», сваленный после переезда грудами.
— Всю библиотеку спасти не удалось. На веранде течет крыша, а там книги, и даже костюмы мексиканских индейцев…
— Как же так получилось, Виталий Никанорович?
— Моя племянница Ксения, — без осуждения рассказывал академик, — взяла огромный кредит под какой-то бизнес, попросила поручиться. Под залог моей квартиры. Она моя единственная родственница. Я не мог отказать. В общем, потом она куда-то уехала… Время, знаете ли, сейчас такое, Алексей Васильевич… — Он заискивающе посмотрел на Алексея: — Может, вы мне подсобите? Хотя бы кое-что разобрать?
— А что если я у вас поживу? — спросил Алексей.
— Хоть навсегда оставайтесь! — воскликнул академик Маркелов. У него дрожали руки, у него тряслись губы, — он и радовался и будто опасался, что Алексей, видя такой кавардак на даче, изменит свое решение.
— Водоснабжение в доме есть? — деловито спросил Алексей.
— Вода-то есть! Горячая только не бежит. А холодной полно. Днем и ночью льет. Кран в ванной не держит, да и света там нету, — полушепотом признался академик.
Почти целыми днями Алексей и академик Маркелов занимались библиотекой, рукописями, утварью разных племен, безделушками, которые привозил академик с разных материков, сортировали, раскладывали по шкафам, полкам. Дача приобретала подобающий, библиотечно-музейный вид. Академик здоровьем был уже плох, часто задыхался, садился на стул и глотал пилюли. Но оставался в полном разуме, разве что с некими склеротическими симптомами, начинал говорить на одну тему — заканчивал другой. Натосковавшись по собеседникам, говорил он много, но избирательно, не трогал политику, даже не знал, кто такой Зурабов и Греф[6]; телевизор академик не смотрел уже много лет.
— Есть высшее понимание жизни. Интуиция. Чутье… Особая субстанция. Она вне наций, вне языка, — говорил академик и, подойдя к Алексею, полусогнутым старым пальцем легонько тыкал ему в грудь. — Вот вы убрали отсюда стремянку. Почему?
— Вы могли запнуться об нее. В проходе слишком тесно.
— То-то же! — радостно загорелся академик. — Я вас об этом не просил, а вы убрали стремянку. Стало быть, есть понимание того, что не нуждается в языке… Слово может быть ложным. Поступок ложным быть не может! Поступок — это сила! Он либо есть, либо его нет… В начале был, безусловно, поступок! Слово вторично, оно — продукт цивилизации. Чтобы почувствовать запах цветка, к цветку нужно склониться. Слов не нужно. Музыка тоже бессловесна и наднациональна… Мысль, выраженная рисунком, мне понятна, хотя языка автора я могу не знать. На острове Кунгу люди мало разговаривают друг с другом. Коммуникация на ином уровне.
— Что изображено на медальоне аборигенов? Похоже, буйвол.
— Буйволы в тех местах не водятся. Тут загадка, — отвечал академик. — Когда есть загадка — больше сила притяжения. Мифы разных народов полны тайн. Это заставляет их быть притягательными. Мифы поражают не красотой слова, а глубиной и многомерностью. Пусть я не понимаю какого-то образа, но ведь кто-то его создал, кто-то ему поклонялся. Стало быть, в них есть энергия жизни! — Виталий Никанорович умолкал на время, садился на стул, тяжело дышал, словно после бега. Вновь стартовал в своей речи: — Кунгусы могут обходиться друг с другом безъязыко. На уровне интуитивного, чувственного понимания. Поступок для них выше слова. Отношения, которые складываются в племени, не навязаны подражанием цивилизации. Эти отношения выработаны вековым разумом племени. Естественная жизнь для них важна сама по себе. Поэтому на остров Кунгу не пускают чужаков.
— Вы говорили, что на многих географических картах остров показан как безлюдный? — спрашивал Алексей.
— Остров Кунгу входит в гряду необжитых каменистых островов, где кишат змеи…
— Кажется, я нашел эту карту, — сказал Алексей, беря в руки увеличительное стекло и склоняясь над пожелтелой картой с обтрепанными углами.
Вскоре они оба склонились к находке.
— Ах, Алексей Васильевич, раньше мне казалось, что жизнь племен груба и примитивна. Но теперь… Случись невообразимое, стань я молод, я безоглядно предался бы потоку естества! — сказал академик Маркелов и как будто застеснялся своего признания. — Книги — имитация жизни. Философия — лишь игра ума. Точно так же, как культурист красуется перед публикой своими накачанными мышцами, философ болтает умности и красуется этим… — Он окинул взглядом полки с книгами. — Вот так, пусто, прошли мои лучшие годы. В мире книг, чужих образов, чужого счастья.
— Ай-ай-ай-ай! — вскричал Алексей. — Вот вас куда занесло, Виталий Никанорович! Мне кажется, вы напрасно печалитесь о прошлом. Жизнь каждому дает свои блага. Счастье — штука мимолетная… Человек счастлив только тогда, когда счастлив. Да, в старости и нездоровье человек вспоминает о былом счастье. Но не становится от этого счастлив, — громко, вещательно говорил Алексей, и академик стоял перед ним не шелохнувшись. — Счастье только тогда счастье, когда оно есть! Это как вино. Вот оно есть — и хмель есть. А если его нету, то и хмеля нету. От воспоминаний — не пьянеется! Пьянеется от вина… Жизнь каждый день начинается заново, Виталий Никанорович. — Алексей прервал свое красноречие, спросил, почему-то полушепотом, словно кто-то мог услышать и осудить: — А что, не выпить ли нам доброго вина? После отлично закусить… Там, глядишь…
Академик Маркелов расхихикался.
Вскоре Алексей организовал застолье — с вином, с икрой; среди приглашенных были две дамы, соседствующие по дачному поселку: театральная актриса забальзаковских лет, с красивой высокой прической и перстнями на пальцах, вдова дипломата, и ее экономка, местная жительница, молодая сноровистая женщина, которая, как кудесница, в два счета накрыла роскошный стол.
Свет в окнах на даче академика Маркелова сегодня потух далеко за полночь.
