— Ой, беленький мальчик, кажись, забыл. — Он впервые посмотрел на меня.
— Черт возьми, старина, мне не нравится, когда меня называют «беленький мальчик».
— А я и не хотел, чтоб тебе понравилось.
— Ну, раз ты забыл отцовскую программу, может, ты хочешь пробежать круг-другой для разогрева? Или сделаем зарядку?
— Можешь делать все, что нравится белым мальчикам.
— Я прекрасно знаю, Айк, что расовая интеграция — это головная боль и полная задница неприятностей. Уж поверь мне, прекрасно знаю. Но я всегда думал, что от белых парней неприятностей куда больше, чем от чернокожих ребят.
— Жаль, что разочаровал тебя, беленький мальчик.
— Ладно, доктор Джордж Вашингтон Карвер-младший, если ты не прекратишь называть меня «беленький мальчик», то я найду для тебя подходящее словечко, принятое на Юге.
— Держи себя в руках, Стром Термонд.
— Ты начал бесить меня, доктор Джордж Вашингтон Карвер-младший.
— Потерпи еще немного, Стром. Ты маленький обидчивый крекер, верно? Ты хочешь ударить меня, я угадал?
— Угадал.
— А ты не боишься, что я надеру тебе задницу?
— Есть немного. Но я ударил бы, когда ты подбросишь мяч. И прежде чем ты его поймаешь, сломал бы тебе челюсть.
— И много белых парней тебе удалось завалить в своей школе?
— Не очень. Я даже не уверен, что смог бы завалить много белых девчонок.
Айк неожиданно улыбнулся во весь рот. Он бросил мне мяч.
— Знаешь что, Стром? Боюсь, ты быстро сумеешь мне понравиться.
— Надеюсь, что нет, — ответил я и бросил мяч обратно.
Из заднего кармана Айк вынул листок с планом тренировки. Я прочитал его и присвистнул:
— Он хочет нас угробить!
— У отца игроки всегда в отличной форме, не то что в других командах. Давай начнем с десяти кружков, Стром.
— С удовольствием, доктор Джордж Вашингтон Карвер-младший.
— Надеюсь, вид моей жирной задницы тебе тоже доставит удовольствие. Я побегу впереди.
— Вот чего вы с отцом не знаете: я только с виду ботаник, а бегаю не так уж плохо.
Полчаса мы бегали, потом по двадцать минут выполняли разные упражнения на ловкость, отжимались и приседали. В конце тренировки мы подошли к трибунам. Я взвалил Айка на спину и попытался добежать до верхнего ряда. Но, одолев двадцать ступеней, рухнул без сил. Мы спустились вниз, и теперь Айк взвалил меня на спину. Он поднялся на тридцать пять ступеней, потом упал. Мы были в полном изнеможении. Сил у нас хватило только на то, чтобы рассмеяться, глядя друг на друга. Мы стояли вспотевшие, в испачканной травой одежде, пошатываясь, тяжело дыша, и смеялись.
Именно Айк придумал назвать это упражнение «несением креста». Крестом на наши плечи легла и благородная задача расовой интеграции, которую после дела «Браун против Совета по образованию» мы все — и мальчишки вроде нас с Айком, и взрослые вроде наших родителей — были призваны решить.
Мы присели, чтобы отдышаться, в тени открытой трибуны.
— Ты толстожопый Джордж Вашингтон Карвер-младший, — сказал я. — Тебе надо похудеть.
— А ты сними очки, когда я потащу тебя в другой раз. Они у тебя полкило, наверное, весят.
— Просто ты слабак.
— Это я-то слабак? Если все белые парни в команде вроде тебя, то нас в этом году только ленивый не начистит.
— Сколько ребят из твоей школы переходят в «Пенинсулу»?
— Человек десять. Отец хотел забрать еще человек двенадцать, но многие хотят доучиться в школе рядом с домом. Я тоже хотел, да твоя старуха перепутала мне карты. Предложила отцу должность тренера.
— Слушай, Айк, ты так и будешь бурчать и злиться каждый день? Давай лучше сразимся на кулачках. Разом покончим с этим. А потом сможем спокойно тренироваться.
— Нам нельзя драться до обеда. Потому что сегодня ты обедаешь у нас. Не могу же я тебя привести с разбитым носом, чтобы ты матери уделал кровью новый ковер.
— Кто сказал, что я обедаю у тебя?
— Мой отец. Наш тренер, — сердито ответил Айк. — Я никогда не ел за одним столом с белым. Еда, поди, покажется хуже отравы. Кусок не полезет в глотку.
— Уж я постараюсь, чтоб тебе этот кошмар надолго запомнился.
— Ты и так кошмар. Заткнись. Мой отец идет.
Тренер Джефферсон вошел через служебный вход и медленно направился к нам, мы сидели под трибунами.
— Судя по вашему виду, вы хорошо потренировались. Одежда насквозь мокрая. Поладили между собой?
— Сначала ваш сын даже руки мне не протянул, сэр. Но потом все пошло как по маслу.
— Все в порядке, — произнес Айк с долей презрения в голосе, и тренер его сразу уловил.
— Давай без хамства, сын. — Джефферсон внимательно посмотрел на сына. — И объясни Лео, почему ты не подал ему руки. Это не мне нужно. Это Лео хочет знать.
— Я ходил в «Брукс» всю жизнь после детского сада. Думал, через год закончу именно эту школу. Я всегда боялся белых. Они наводят на меня ужас.
— Скажи, Айк, почему, — приказал отец.
— Моего дядю Раштона застрелил белый коп в Уолтерборо. Выстрелил в спину, убил наповал. Сказал, что дядя обзывал его и угрожал. Коп отделался предупреждением.
— Дальше. Продолжай, — настаивал отец.
— Мой дядя был глухонемой. Он ни слова за всю жизнь не сказал. — И Айк расплакался, он плакал злыми слезами, сам стыдясь их, но не мог остановиться.
— Ничего ужасней в жизни не слышал, — пробормотал я совершенно искренно, потрясенный его слезами.
— Это чистая правда, — подтвердил тренер.
Он положил руки нам на плечи и повел в северную зону поля. С минуту мы шли молча, чтобы Айк мог успокоиться.
— Я назначаю вас сокапитанами команды «Пенинсулы» на следующий сезон, — сказал тренер Джефферсон.
— Сэр, из прошлогодней команды придет много ребят, — ответил я. — Они играют в футбол гораздо лучше меня. Уорми Ледбеттер — один из лучших защитников в штате.
— Кинг, я же не сказал, что начал прямо с тебя. Сначала я нанес визит Уорми, чтобы предложить эту высокую честь ему. Он действительно играет лучше тебя. Я видел записи игр.
— И что он сказал?
— Ни слова. По крайней мере, мне. Как только его отец увидел меня, то тут же заявил, что паршивые ниггеры не смеют появляться в его доме. Я заверил, что больше не появлюсь. Потом зашел еще к двум белым ребятам, и результат был тот же. Считай, нам крупно повезет, если удастся собрать полный состав в этом году. Так что ты — мой белый капитан, Айк — мой черный капитан. Мы, ребята, должны войти в историю. Я хочу, чтобы этим летом вы каждое утро, кроме воскресенья, встречались в девять часов здесь, на стадионе. Тренер Ред Паркер разрешил вам пользоваться тренажерным залом Цитадели. Чэл Порт обещал специально для вас составить программу силовых тренировок. Я тоже припас для вас много занятного. Намерен загонять вас до смерти. Сам я не буду присутствовать на тренировках, это против правил. Но полагаюсь на вас. От этого зависит моя жизнь и работа. Когда начнется футбольный сезон, вы должны будете привести меня к финишу.
— Спорим, тебе за мной не угнаться, — посмотрев на Айка, сказал я.
— Кто бы говорил, сучий крекер!
— Вперед, сын. Штраф — пять кругов, — скомандовал Джефферсон.
— Я забыл, папа.
— Похоже, у доктора Джорджа Вашингтона Карвера-младшего проблемы с памятью, сэр.
— Поцелуй меня в задницу, — сказал Айк и прибавил: — Стром Термонд!
Мы оба рассмеялись, и я побежал вслед за Айком.
— А ты зачем бежишь, Кинг? Тебе не надо! — крикнул Джефферсон.
— Когда мой сокапитан бежит, я тоже бегу. Что с вами, сэр? Все в порядке?
— Надеюсь, что да. — Он бросил кепку на землю. — Похоже, команда у нас начинает складываться, черт подери!
К концу лета я мог поднять Айка Джефферсона на верхнюю трибуну стадиона Джонсона Хэгуда два раза и два раза спустить. Айк был сильнее и мог поднять меня три раза, но на верхней ступеньке падал замертво. Все равно никогда я не был в лучшей физической форме. Когда в августе начался футбольный сезон, мы с Айком были к нему вполне готовы. В конце лета я сильно всех удивил своим превращением в крепкого, тренированного юношу. Но еще больше все удивились тому, что мы с Айком Джефферсоном стали настоящими друзьями — как выяснилось, на всю жизнь.
Через несколько дней после Дня Блума я проходил по Брод-стрит и заметил Генри Берлина, который снимал мерку с какого-то мужчины. Я постучал в витрину его универмага. Берлин сделал пометку мелом, помахал мне и крикнул: «Привет, уголовник!» Это зловещее и одновременно добродушное приветствие всегда вызывало у меня смех. Я никогда не забывал, что именно Генри Берлин первым из чарлстонцев помог мне вернуться к нормальной жизни после бурной недели, когда я числился самым знаменитым, хотя и анонимным наркодельцом в округе. На страницах «Ньюс энд курьер» мое имя не называли, потому что я был несовершеннолетним, зато оно мелькало во всех разговорах, на улицах и в ресторанах Чарлстона только и слышалось: «Лео Книг, Лео Кинг». Назвав меня уголовником, Генри Берлин первым предложил мне выход из тупика: посмеяться над собой.
