Шарканье ударных:
ШШШНН шнн шнн ШШШНН шнн
Электроинструменты:
Цунга цунга цунга (обещание беспрерывного ритмичного секс-насоса)
Гэвин Гейт:
Я б мог сбежать цунга цунга цунга (у него полно времени – он прошел долгий путь, чтобы поведать эту ужасную историю)
и лишь сказать (дыхание электрического пульса)
Я тебе говорил
Богини:
я тебе говорил (батальон чернокожих девиц, офицеры набраны возле алтарей евангелистов, они устроили мне засаду со своей невнятной ненавистью и белыми зубами)
Гэвин Гейт:
Я мог бы опять
Всему миру сказать
С ним ты только грустишь
Богини:
Только грустишь
Гэвин Гейт:
Надо было бежать
Богини:
Ахххххххххххх
и себя утешать
ахххххххххххх
что тебе будет
аххххххххххх
лучше так
аххххххххххх (СТОП!)
Гэвин Гейт:
Знай, когда тебе больно
Ударные:
Бэмс!
Гэвин Гейт:
тогда больно и мне
Богини:
больно и мне (они взмыли ввысь во вселенском страдании любви, но вернулись к ровному тону, теперь яснее, будто зареклись от чрезмерных эмоциональных всплесков, тум/тум/тум)
УДАРНЫЕ ПРЕОДОЛЕВАЮТ ПЯТЬ ТАКТОВ. ГЭВИН ГЕЙТ ВЫКАТЫВАЕТСЯ ИЗ УГЛА НА ВТОРОЙ РАУНД. ТЕПЕРЬ – ДО ПОБЕДНОГО КОНЦА. БОГИНИ ГОТОВЫ ВЫСОСАТЬ ПОБЕДИТЕЛЯ НАСМЕРТЬ.
Гэвин Гейт:
Я мог бы сказать,
пора понять
тебе наконец (Кто ты, Гэвин Гейт? Странные у тебя приказы. Думаю, ты прошел через какие-то испытания и слишком многое познал. Ты – король квартала в каких-нибудь трущобах и издаешь Законы)
Богини:
тебе наконец (они содрали с себя блестящие бюстгальтеры и эскадрильей камикадзе обрушились на сердце, полное страха)
Гэвин Гейт:
Когда ты ушла,
Отвернулась навек
навсегда от меня
Богини:
навсегда от меня
Гэвин Гейт:
Я молил тебя (его сила с ним, его войска выстроены по линейке, теперь он может рыдать)
нет
Нет о нет!
Богини:
Ахххххххххххх
Не уходи
Ибо знал он обидит (возвращаясь к высокомерному повествовательному тону)
НРАВОУЧИТЕЛЬНЫЕ ЗВУКИ УДАРНЫХ
будет больно и мне
Богини:
больно и мне
Ах
Ах
Ах (шаг вниз по мраморной лестнице, и он воспрянул духом)
Гэвин Гейт:
Он тебя поймал
тобой овладел (в грустной раздевалке, где отдыхают все любовники, Гэвин услышал подробности совокупления)
Богини:
Ахххххххххх (Месть! месть! Но, Сестры, разве мы не истекаем кровью по-прежнему?)
Гэвин Гейт:
а что до любви
то ты
Богини:
Ха! (они выплюнули свою ненависть с этим воплем)
Гэвин Гейт:
скоро будешь не у дел
О я о-о-о
просто дурак (но мы-то знаем, что нет, – не больше, чем я, ибо мы работаем со священным материалом. О, Боже! Все формы любви дают силу!)
раз люблю тебя так
Богини:
люблю тебя так (чудесный возглас. Теперь они – женщины в ожидании мужчин, мягкие и влажные они присели на балконах, выглядывая дымовые сигналы, трогая себя)
Гэвин Гейт:
Понимаешь
может любить и дурак
Солнышко
Богини:
Аххххххххххх
Гэвин Гейт:
Вернись назад (приказ)
позволь осушить (надежда)
слезу (истинная жизнь сострадания)
в глазу (в одном глазу, дорогая, в одном глазу за один прием)
ГЭВИН И БОГИНИ ХЛЕЩУТ СЕБЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ШНУРАМИ
Я тебя не обижу
Богини:
Никогда не обижу
Гэвин Гейт:
Правда, я не обижу
Богини:
Никогда не обижу
Гэвин Гейт:
Знай, когда тебе больно,
Ударные:
Бэмц!
Гэвин Гейт:
тогда больно и мне
Богини:
больно и мне
Гэвин Гейт:
Очень больно и мне
Богини:
больно и мне
Гэвин Гейт:
Никогда не покину
Богини:
больно и мне[75]
ОНИ ПОСТЕПЕННО ЗАТИХАЮТ, ЭЛЕКТРОМУЗЫКАНТЫ, ГЭВИН, БОГИНИ, ИХ СПИНЫ КРОВОТОЧАТ, ИХ ГЕНИТАЛИИ КРАСНЫ И ВОСПАЛЕНЫ. ВЕЛИКАЯ ИСТОРИЯ РАССКАЗАНА, В ДИКТАТУРЕ ВРЕМЕНИ, ОРГАЗМ РАЗОДРАЛ ЗНАМЕНА, ВОЙСКА МАСТУРБИРУЮТ, СКВОЗЬ СЛЕЗЫ ГЛЯДЯ НА ФОТОГРАФИЮ КИНОКРАСОТКИ ИЗ ЖУРНАЛА 1948 ГОДА, ОБЕЩАНИЕ ПОВТОРЕНО.
Радио:
Это был Гэвин Гейт и Богини…
Я кинулся к телефону. Я позвонил на станцию. «Это „Музыкальная девчонка спозаранку“? – заорал я в трубку. – Да? Это правда ты? Спасибо, спасибо. Посвящение? О, любовь моя. Неужели ты не понимаешь, я так долго просидел один в кухне. Я ненормальный. Я страдаю от ненормальности. Я ужасно сжег себе большой палец. Только вот сэров этих не надо, ты, „Музыкальная девчонка спозаранку“. Я должен поговорить с кем-то вроде тебя, потому что…»
Телефон:
Бип-бип.
Вы что делаете? Эй! Эй! Алло, алло, о нет. Я вспомнил, что в нескольких кварталах вниз по улице есть телефон-автомат. Я должен с ней поговорить. Туфли вляпались в сперму, когда я шел по линолеуму. Я добрался до двери. Я вызвал лифт. Мне так много нужно было ей сказать, ей, с ее грустным голосом и знанием города. Я вышел на улицу, четыре утра, улицы мокры и темны, как только что разлитый цемент, уличные фонари – чуть ли не просто украшения, облачные шали ускоряют полет луны, толстостенные склады с золотыми табличками фамилий, холодный синий воздух полон запахов мешковины и реки, шум грузовиков с овощами из пригородов, скрежет поезда выдергивает освежеванных животных из ледяных постелей, люди в спецовках с огромными пакетами еды в дорогу, на переднем крае войны за выживание вспыхнула великая борьба, и люди победят, люди поведают о горечи победы – я был снаружи, в обычном холодном мире, Ф. привел меня сюда множеством сострадательных трюков, удушье во славу существования взорвало мне грудь и расправило легкие, как газету на ветру.
31.
Король Франции был мужчиной. Я был мужчиной. Следовательно, я – король Франции. Ф.! Я снова тону.
32.
Канада стала королевской колонией Франции в 1663 году. Вот и войска под предводительством маркиза де Траси[76], генерал-лейтенанта королевской армии, – вот они, шагают сквозь снег, двенадцать сотен высоких мужчин, знаменитый regiment de Carignan[77]. Новости полетели вниз по обледеневшим берегам Могавка: король Франции белым пальчиком коснулся карты. Интендант Талон[78], губернатор маркиз де Курсель[79] и Траси пристально вглядывались в зараженную глухомань. Братья мои, станем хозяевами на Ришелье! Голоса звучали над картами, голоса звучали из окон, и вдоль берега воздвигались форты – Сорель, Шамбли, Святая Тереза, Святой Иоанн, Святая Анна на острове озера Шамплейн. Братья мои, вокруг ирокезов слишком много деревьев. Январь 1666-го, маркиз де Курсель ведет отряд далеко в страну могавков – наполеоновская ошибка. Он вышел без своих алгонкинских разведчиков, которые не явились вовремя. Индейцы разметили бессмысленный путь его отступления множеством ощетинившихся стрелами трупов. Траси ждал до сентября того же года. Из Квебека в багряные леса вышли шестьсот солдат Кариньяна, еще шестьсот из отряда ополчения и сотня дружественных индейцев. Экспедицию сопровождали четыре священника. После трехнедельного перехода они достигли первой деревни могавков, Гандауаге. Очаги остыли, деревня опустела, как и все деревни, в которые они придут. Траси установил крест, они провели литургию, и в пустых длинных домах воспарили торжественные звуки «Te Deum»[80]. Затем они сожгли деревню в пепел – Гандауаге и все остальные, куда приходили, они опустошили местность, уничтожили запасы зерна и бобов, весь урожай погиб в огне. Ирокезы запросили мира, и, как и в 1653-м, по всем деревням разослали священников. Перемирие 1666 года длилось восемнадцать лет. Монсеньор де Лаваль[81] благословил своих богослужителей перед тем, как те отправились из Квебека на поиски заблудших душ. Священники появились в восстановленной Гандауаге летом 1667 г. Могавки задудели в огромные раковины, когда Robes-Noires, Те, Кто В Длинных Черных Платьях, появились среди них[82]. В деревне, которая представляет для нас интерес, священники оставались три дня, и здесь мы замечаем утонченное внимание Провидения. Они разместились в хижине Катрин Текаквиты, и та прислуживала им, сопровождала их, когда они посещали пленных христиан, гуронов и алгонкинов, наблюдала, как крестили индейское потомство, удивлялась, когда они запирали стариков в дальних хижинах. Через три дня священники двинулись в Гандараго, затем в Тьоннонтоген, где их встретили две сотни воинов, красноречивое приветствие вождя и одобрительные возгласы людей, предпочитавших вторжение иностранной магии гневу кариньянов. В Конфедерации Ирокезов были открыты пять миссий: Святая Мария в Тьоннонтоген, Святой Франциск Ксаверий у онейды, Святой Иоанн Креститель у онондага, Святой Иосиф у сенеки – от озера Сен-Сакраман до Эри, трудом всего лишь шести проповедников, но за ними – повесть пламени. В 1668 году наша деревня Гандауаге снова переехала. Они снялись с южного берега Могавка, пересекли реку и вновь отстроили свои длинные дома несколькими милями западнее, где Могавк сливается с Каюдеттой. Новую деревню назвали Канаваке, что означает «у речных порогов». Поблизости находился крошечный чистый родник, куда она каждый день приходила за водой. Она вставала коленями на мох. В ушах ее пела вода. Родник выбивался из сердца леса, кристальны и зелены были маленькие мшистые сады. Влажной рукой она проводила по лбу. Она тосковала по глубокому единению с водой, хотела, чтобы родник поручился за дар, в который превратила она свое тело, жаждала мокрой пасть на колени пред черными платьями. Она замирала, упав возле перевернутого ведра, рыдая, как Джилл[83].
