Сорвал ромашку, растер ее тонкими пальцами.
- Ах, как хорошо, - сказал он.
А потом быстро поднялся и пошел к машине. Мы и опомниться не успели, как он сел за руль и укатил.
Мы сначала думали, что это он шутит и скоро вернется. Но время шло, а Никишки все не было и не было.
— Сволочь, правильно папка говорит, что он - сволочь! - выругался сын Епрева, Витька.
— Нарочно завез, - догадалась Любка-Рысь.
— А-а, как мы домой пойдем? - захныкал Володька Тихонов.
— Ну, мы ему устроим, козлу, хорошую жизнь, - сказал хулиган Гера, главарь нашей компании.
И всю обратную пешую дорогу мы строили самые разнообразные планы мести этому проклятому обманщику.
Ну, а когда, пыльные, измученные, злые, наконец появились мы на нашей тихой улице, то выяснилось, что горбун Никишка час назад врезался в двадцатипятитонный самосвал и умер на Енисейском тракте, не приходя в сознание. Лялька билась в истерике. Женщины отпаивали ее валерьянкой.
На панихиду и вынос тела собралось немало народу. Хмурые торговые работники. Множество старух. Старухи плакали и крестились. Плакали две или три красивые женщины, злобно глядевшие на Большуху. Епрев с Шенопиным после поминок беспробудно пили неделю. Ляля Большуха скоро завербовалась на Север. И опустел флигелек, весь увитый плющом, с тенистой черемухой перед маленьким окошком.
Как-то раз судьба забросила меня на станцию С. Восточно-Сибирской железной дороги по трассе Абакан - Тайшет. Электричка моя уже ушла, и я понял, что мне придется одному коротать эти томительные ночные часы до утреннего автобуса.
Со скуки я огляделся. Станция как станция. Деревянные жесткие эмпээсовские скамейки, пыльный фикус, бачок с кипяченой водой, и щербатая кружка на толстой цепи, и жестяная мусорная урна - и КАРТИНА!!! Я вдруг увидел КАРТИНУ!!! Громаднейших размеров, писанная маслом, она занимала почти всю главную стену зальчика ожидания. Тесня прочую наглядную агитацию, состоящую из цифр, лозунгов, призывов, обещаний и рукописной газеты "Брюшной тиф".
И там, на этой волшебной картине, исполнила вдохновенная рука художника, что где-то там, вдали, близ изумрудных гор, пасутся веселые пестрые коровы, в лазурном небе пролетает радостный самолет, а на центральной, выходящей прямо на зрителя чистой поляне нежно расположились среди высоких трав, венки сплетя, Он и Она возраста Дафниса и Хлои, но одетые.
Он, имея алую рубашку, мечтательно следит большими глазками за уверенным полетом самолета, а она в красном сарафане играет ему на голубой флейте какую-то неведомую журчащую песнь. Внизу подпись белым - "Приходи, сказка!".
— Да кто ж это написал такую замечательную картину? - невольно воскликнул я.
— А что? Нравится? - раздался встречный вопрос с такой же скамейки напротив, где сидел средних лет чело
век, одетый во все черное, в черной кепке блином и с подвязанной небритой щекой.
— Нравится, - искренне сказал я. - А кто ее нарисовал?
— А ее нарисовал Митя Пырсиков, - сказал этот человек, которого, как потом выяснилось, звали Виктор Парфентьевич, слесарь мехмастерских. - Он дал обет, и вот он нарисовал эту картину, а сам потом уехал на БАМ.
— Обет? - спросил я.
— Обет, - сказал Виктор Парфентьевич.
— А сам уехал на БАМ?
— На БАМ вместе с женой, - подтвердил Виктор Парфентьевич, вновь ухватившись за ноющую щеку.
— Вам, может быть, водочка поможет, - сказал я. - У меня тут есть немного.
— А, давай, может, в самом деле утихнет, проклятая, - сразу же согласился Виктор Парфентьевич.
Мы выпили из щербатой кружки, аккуратно занюхали выпитое корочкой, и он начал свой рассказ.
- Вот же ты, е-мое, и правда утишился этот проклятый зуб. Надо же - никогда не болело в жизни, а тут началось. И все оттого, что проклятый зуботехник Сережа Малорубко мне неправильную пломбу поставил, совсем спился проклятый зуботехник Сережа Малорубко, а ведь был неплохой молодой специалист. Ну да водочка с девками кого угодно деквалифицируют, хоть и самого блестящего спеца.
Вот. Ну, а я тебе и говорю, что когда во Дворце бракосочетаний нашего города К. происходило сочетание известной пары рабочих, то никто тогда еще не знал, чем дело кончится, чем сердце успокоится. И даже наоборот - многие считали, что все выйдет очень складно, и уж, разумеется, никто и не подозревал, что Мите придется потом ехать в Ленинград, обет давать и так далее.
Потому что оба они, и Митя Пырсиков и Маша Хареглазова, были крайне во всех отношениях приятной парочкой для той комсомольской свадьбы. Оба имели не только высокий рост, румянец и красоту, но обладали также и другими статями - добились высоких производственных показателей, активно участвовали в общественной жизни предприятия.
Наш-то землячок Митя, он еще в ГПТУ сильно выделялся среди остальной прочей буйной ватаги фэзэушников относительной кротостью нрава и прилежанием. О чем его ныне покойной матушке писал сам зам. по воспитательной работе этого ФЗУ. Ну, например, Митя никогда не фигурировал в драках заборными досками с блатными качинскими мужиками, которые эти мужики сильно имели претензии к будущему рабочему классу за гуляния, обжимания и прочие хорошие дела среди прибрежных качинских кустов. С их, мужиков, женами, подросшими дочерями и просто девками. Все остальные участвовали, а Пырсиков не участвовал, потому что он и в обжиманиях не участвовал, и в гуляниях и прочих делах. Он вечерком вместо разбуженной плоти рисовал что-нибудь красочками на картонке в кружке художественной самодеятельности или сидел тихонько в библиотеке, изучая труды профессора Патона по сварочному делу.
Там в библиотеке и состоялась эта юная встреча Мити Пырсикова и Маши Хареглазовой, тоже читающей девушки роман писателя Дюма "Королева Марго". С пушистыми косами и пятнадцати лет от роду, она тоже тихонько листала страницы до закрытия в десять. После чего и отправлялась домой в дом, который называется "Общежитие. Женский вход". И там тихонько засыпала в чистенькой постельке, где на стенах фотографии актеров и голуби целуются. Засыпала, ничуть не волнуясь волнениями своих тоже очень лихих подруг. А когда те ее напрямик спрашивали: "Ну а ты-то что?", то она прямо и без смущения им улыбалась, открывая пухлые губы, и говорила: "Да я- ничего. Я об таких глупостях не думаю..." Кроме того, она сильно своей фамилии стеснялась.
Ну, у Мити, надо сказать, фамилия тоже не генеральская. Он, когда они познакомились, долгонько ей эту фамилию не мог выговорить, а когда наконец решился, то она ему и преподносит: "Я ее давно знаю, мне твоя фамилия нравится".
Провожал. Он ее провожал до дому, и там они долго стояли у "Женского входа", косясь на мимопроходящих, - Маша Хареглазова, вся опушенная ночными снежинками, и предупредительный Митя Пырсиков. Стояли, а потом расходились по своим входам. Там, к слову сказать, так было устроено, чтобы разнополые, упаси бог, не оказались вместе. Для чего и существовали "Женский вход", "Мужской вход". А в двенадцать ночи их - тот и другой - запирали. Так что кто если шатался, то потом лез в окно, и то окно было всю дорогу разбитое.
Мимопроходящие, подружки-товарищи горели от любопытства узнать, что это там шепчет Митя своей Маше. И пытали на этот счет и Машу и Митю, не веря их правдивым ответам. А он ей и взаправду ничего такого особенного не говорил. Он ей обычно рассказывал что-нибудь из трудов профессора Патона или какие-нибудь смешные случаи из жизни талантливого руководителя изокружка художника Петра Ильича Салтыкова. Маша слушала и смеялась.
Ну и понятно, что случилось дальше. А дальше оба они, закончив училище отличниками, были направлены на один и тот же громадный орденоносный завод, славящийся производством важного алюминия для нужд нашей страны и заграничной промышленности. На один и тот же завод, но в разные бригады.
И там оба они благодаря своему трудолюбию скоро выдвинулись и были оба назначены бригадирами этих смежных бригад, конкурируя с переменным успехом в социалистическом соревновании.
Много там было полезного и важного. Были, конечно, ¦",,
и деловые контакты, и обмен передовым опытом, и развернутое Красное знамя часто делилось между этими бригадами, пока чья-то светлая голова не додумалась до такой умной идеи.
Эта светлая голова вызвала Митю к себе в кабинет и там, покалякав с ним о том о сем, вдруг напрямик рубанула:
— А что, парень, однако, и жениться тебе пора?
— Да я как-то об этом пока не думал, - засмущался Митя. - Рановато, однако. Я еще армию не отслужил.
— А это ничего. Как говорится - не плачь, девчонка, пройдут дожди, - засмеялся высокий товарищ. - Ну, а
невеста-то есть на примете?
— Да есть, - сглотнул слюну Митя. - Только я не знаю, как она. Мы с ней на эту тему не говорили.
— А ты возьми да поговори. А хочешь, и я ей за тебя словечко замолвлю, сватком, так сказать. А? - все улыбался и улыбался товарищ.
