– Здрасте! – сказала женщина и пошла к Бобу, поправляя на носу очки. – Я Маргарет Эставер. Вы дядя Зака? Нет-нет, не вставайте. – И, к удивлению Боба, она села рядом с ним на ступеньку.
Он затушил сигарету, протянул руку, и женщина пожала ее, хотя обмениваться рукопожатием, сидя рядышком на крыльце, было довольно неудобно.
– Вы подруга Сьюзан?
– Хотелось бы… Я священница унитарианской церкви. – Она добавила еще раз: – Маргарет Эставер.
– А Сьюзан на работе.
Маргарет Эставер кивнула.
– Полагаю, она вряд ли мне бы обрадовалась, но все-таки… все-таки решила заглянуть. Она, наверное, очень расстроена.
– Да, очень. – Боб полез за очередной сигаретой. – Я прошу прощения, вы не возражаете?
Она махнула рукой.
– Я сама раньше курила.
Он зажег сигарету, расставил колени и оперся на них локтями, чтобы скрыть то, что ноги у него дрожат. Дым он старался выдыхать в сторону.
– Я вдруг очень ясно поняла сегодня утром, – говорила Маргарет Эставер, – что должна протянуть руку помощи Заку и его матери.
Боб покосился на ее живое лицо.
– Знаете, я еще больше напортачил, – признался он. – Одна сомалийка думает, что я хотел ее переехать.
– Я слышала.
– Уже?! – Боба вновь охватил страх. – Я нечаянно. Честное слово.
– Конечно, я понимаю.
– Я звонил в полицию. Говорил с копом, с которым вместе учился в старших классах. Не с Джери О’Хэром, с ним я тоже учился. С другим, с Томом Левеском. Он дежурил в участке. Он посоветовал не беспокоиться.
На самом деле Том Левеск сказал, что все эти сомалийцы долбанутые. «Забудь. Они просто нервные как не знаю кто. Забудь, короче».
Маргарет Эставер вытянула ноги, скрестила лодыжки. Боб рассматривал ее ступни в темно-синих сабо. Носки у нее были темно-зеленые. Эта картинка запечатлелась в сознании Боба, а Маргарет меж тем поясняла:
– Сомалийка не утверждает, что вы ее сбили. Только что якобы пытались сбить. Она не станет заявлять на вас, никаких последствий не будет. Многие сомалийцы не доверяют властям, сами понимаете. А сейчас они особенно болезненно на все реагируют.
Ноги у Боба по-прежнему дрожали. Даже пальцы у него тряслись, когда он подносил сигарету ко рту. А Маргарет продолжала:
– Я слышала, Сьюзан уже несколько лет воспитывает Зака одна. Я сама из неполной семьи и знаю, что это несладко. Многие сомалийки тоже растят детей без отцов, но у них, как правило, есть сестры, тетки, старшие дети. А Сьюзан, видимо, очень одинока.
– Так и есть.
Маргарет кивнула.
– Говорят, у вас тут намечается демонстрация, – сказал Боб.
Маргарет снова кивнула.
– Да. Через несколько недель, как Рамадан закончится. Это будет демонстрация в поддержку толерантности. В парке. Мы ведь самый «белый» штат в стране, вы, наверное, знаете.
С легким вздохом она подтянула колени к груди и обхватила их руками. В этой позе было нечто такое юношеское, непосредственное, и Боб почему-то удивился. Она повернула голову и посмотрела на него.
– Сами понимаете, мы несколько отстаем по части культурного разнообразия.
У нее был легкий акцент, свойственный уроженцам Мэна; этакая знакомая его уху сухая неправильность.
– Зак не чудовище, просто в жизни парню не повезло… У вас есть дети?
– Нет.
«Она лесбиянка, – произнес голос Джима у Боба в голове. – Женщина-священник».
– У меня тоже. – Боб потушил сигарету. – Хотя мне хотелось.
– Мне тоже. Всегда. Я верила, что однажды они у меня будут.
«Ах, как неловко!» – саркастично заметил голос Джима.
А Маргарет продолжила более энергичным голосом:
– Сьюзан не надо думать, будто эта демонстрация направлена против нее и Зака. Меня немного беспокоит, что кое-кто из местного духовенства пытается привнести этот вот настрой «против». Против насилия, против нетерпимости к религиозным различиям. В целом они правы. Однако пусть осуждением и вынесением приговора занимается закон. Духовенство должно воодушевлять. Разумеется, высказывать свою позицию, но в первую очередь воодушевлять. Вы, наверное, считаете, что это очень плоско…
«Плоско… Слова-то какие…»
– Я не считаю, что это плоско, – заверил ее Боб.
Маргарет Эставер встала. Боб смотрел на ее встрепанную шевелюру и большое пальто, и на ум ему пришло словосочетание «через край». Он тоже встал. Он был выше, несмотря на ее высокий рост. Когда она опустила голову, что-то ища в кармане, Боб заметил седые корни ее волос. Она протянула ему визитку.
– Можете звонить в любое время. Я серьезно.
Боб еще долго стоял на заднем крыльце. Потом вошел в дом и сел в холодной гостиной. Он думал о том, как Зак плачет у себя в комнате. О том, как Сьюзан кричит. О том, что ему лучше остаться. Но внутри у него бурлила тьма. «Ты ни на что не годный чертов идиот».
Когда оператор назвал ему сумму, в которую обойдется такси из Ширли-Фоллс в аэропорт Портленда, Боб сказал, что ему плевать.
– Подайте машину как можно скорее, пожалуйста. К заднему крыльцу. Я буду ждать там.
Центральный парк утопал в спокойных осенних красках: приглушенная зелень травы, бронзовые дубы, нежно-желтые кроны лип, рыжие листья кленов – вот один плывет по воде, другой кружится в воздухе. Но небо было ярко-голубым, а воздух теплым, и окна ресторана «Лодочный домик» у озера в этот вечерний час оставались открытыми; над водой простирались полосатые навесы. Пэм Карлсон сидела у барной стойки и наблюдала за тем, как взмахивают веслами люди в немногочисленных лодках. Все вокруг напоминало ей замедленную съемку, даже бармены, которые работали с неспешной уверенностью – мыли бокалы, смешивали мартини, вытирали руки о черные фартуки.
А потом вдруг раз – и в баре стало многолюдно. В двери хлынула целая толпа: бизнесмены, на ходу снимающие пиджаки, женщины, встряхивающие волосами, слегка ошарашенные туристы – мужчины несли рюкзаки с бутылками воды в сетчатых боковых кармашках, как будто весь день лазали по горам, а за ними шли жены с картами, фотокамерами и растерянным видом.
– Нет, тут сидит мой муж, – сказала Пэм, когда немецкая пара попыталась забрать высокий стул, стоящий рядом с ней. Положив на стул сумочку, она добавила: – Извините.
Годы жизни в Нью-Йорке многому ее научили. Например, искусству параллельной парковки или тому, как заставить таксиста, у которого закончилась смена, отвезти тебя куда надо, или тому, как вернуть в магазин товар, который возврату не подлежит, или тому, как твердо и решительно произнести: «Тут очередь!», когда кто-то пытается бесцеремонно прорваться к окошку на почте. На самом деле, жизнь в Нью-Йорке – думала Пэм, копаясь в сумочке в поисках телефона, чтобы узнать, который час, – это блестящая иллюстрация древней мудрости, известной величайшим генералам в истории: побеждает тот, кому больше всех надо.
– «Джек Дэниэлс» со льдом и лимоном, – сказала она бармену, постучав по стойке рядом со своим бокалом вина, к которому не успела притронуться. – Для моего мужа. Спасибо.
Боб, как всегда, опаздывал.
Ее настоящий муж должен был вернуться домой лишь через несколько часов, сыновья ушли на футбольную тренировку, и никого из них не волновало, что она встречается с Бобом. Дети называли его «дядя Боб».
Пэм пришла в бар сразу из больницы, где по две смены в неделю работала администратором в приемном покое. Ей бы хотелось пойти вымыть руки, но она понимала: если встанет, место тут же займут немцы. Ее подруга Дженис Голдберг – которая когда-то училась в медицинском институте, но бросила – говорила Пэм, что после работы нужно первым делом мыть руки, ведь больницы – это буквально чашки Петри для всяких бактерий, и Пэм была с ней полностью согласна. Несмотря на частое использование обеззараживающего лосьона (от которого сохли руки), мысль о притаившихся микробах заставляла Пэм нервничать. Дженис говорила, что Пэм вообще слишком много нервничает, надо как-то себя контролировать – не только ради собственного комфорта, но и чтобы не выглядеть социально зависимой, это не круто. Пэм отмахивалась – мол, в ее возрасте уже не принято волноваться о том, что круто, а что нет; впрочем, положа руку на сердце, это ее волновало. В том числе и поэтому она всегда с удовольствием общалась с Бобби, уж он-то был настолько некрутым, что на существующей в сознании Пэм шкале крутизны занимал свою собственную отдельную категорию.
Свиная голова. Господи боже…
Пэм поерзала на стуле, пригубила вино.
– Давайте лучше двойной, – попросила она бармена, взглянув на бокал виски, который тот поставил на стойку.
Когда они говорили по телефону, Боб был сам не свой. Бармен забрал виски и заменил его двойной порцией.
– Да, и открывайте счет, – сказала ему Пэм.
Много лет назад, когда они с Бобом еще не развелись, она работала ассистентом паразитолога, который специализировался на тропических болезнях. Пэм целыми днями сидела в лаборатории, рассматривая клетки шистосомы в электронный микроскоп, – и оттого, что она любила факты, как художник любит цвет, оттого, что испытывала тихий трепет перед точностью, к которой стремилась наука, временем, проведенным в лаборатории, она наслаждалась. Когда Пэм услышала в теленовостях про события в Ширли-Фоллс, увидела имама, идущего от устроенной в обыкновенном доме мечети по жутко пустой центральной улице, ее захлестнула целая волна чувств, и не в последнюю очередь ностальгия по когда-то знакомому ей городу, а потом – почти сразу – беспокойство за сомалийцев. Она поспешила удостовериться, и ее подозрения подтвердились: в моче беженцев из южных районов Сомали находили яйца кровяных шистосом, хотя куда более серьезной проблемой – что ничуть не удивило Пэм – была малярия. Перед тем, как гражданам Сомали разрешали въехать в США, им давали однократную дозу сульфадоксина-пириметамина от возбудителей малярии, а также альбендазол от кишечных паразитов. Но еще больше Пэм обеспокоил другой факт: среди сомалийских банту – людей с более темной кожей, которые являлись потомками рабов, привезенных в Сомали из Танзании и Мозамбика несколько веков назад, и потому подвергались остракизму – уровень заболеваемости шистосомозом был гораздо выше, и, согласно данным Международной организации по миграции, наблюдались серьезные проблемы психического характера, связанные с пережитой травмой и депрессией. В бюллетене организации также говорилось, что среди банту распространены некоторые суеверия: они прижигают огнем кожу, пораженную болезнью, и вырывают молочные зубы детям, у которых случился понос.
