Ее прикосновение успокоило его душевный шторм, он стал тише, задышал ровнее и даже стал говорить что-то веселое – ему всегда было трудно рассмешить ее, она не любила анекдоты и приколы, не отвечала на его тупые наезды. Просто ей не нужна была эта пустая болтовня, она не любила разговоры о любви, о том, что ей хорошо, не говорила о своих страхах, не любила болтать – слова ей были не нужны, хватало глаз, рук и голоса. Она умела слышать и слушать, все определила ее масть – рыжая везде, от головы до пят.
Рыжие – это отдельный мир, их инопланетное происхождение – известный факт, это отдельная раса землян, занесенная с упавшего спутника Земли. Он упал когда-то на Землю, оставив на дне кратера несколько хромосом, которые в результате биологической эволюции дали побочное явление в процессе трансгенных мутаций. При взгляде на нее становилось понятно, что обезьяной здесь и не пахло – пахло вкусно, головокружительно, не по-человечески, пахло тайной и чудом.
Этот наукообразный бред он вспомнил в тот день от нервов, когда-то она просила выяснить, почему рыжие такие, не похожие на других. Он поленился посмотреть в источники и придумал весь этот бред, чтобы развлечь ее, но особенность в модели поведения и сознания в ней была отдельная, не похожая на женщин других мастей и рас.
Они еще полчаса посидели, взявшись за руки, его уже искали за столом, но он не брал трубку, потом она сказала: «Пора» – и уехала домой, но Сергеев не расстроился. Почему это с ним случилось, он понял позже.
Через час она позвонила и сказала, что дома спокойно, никого нет, если он хочет, можно увидеться еще. Он бросил гостей и полетел в город, все пятничные пробки раздвигались, как воды Иордана. Он бы заставил водителя взлететь, если бы неземные силы его не услышали. Но они услышали, и он оказался в кафе, где они много лет встречались почти ежедневно.
Многое видели и слышали стены этого заведения: те песни, которые он ей пел, и слезы, которые она роняла в бокал, когда он с ней прощался, упреки, которыми они жалили друг друга во время редких ссор, и слова, реки слов. В них он топил ее в периоды маниакальной страсти, он хотел каждый раз сказать ей все и еще чуть больше, каждый раз чувствуя, что потом будет жалеть о несказанном. Оказалось, что правда.
Сколько дней и месяцев после он взрывался недосказанным, недопетым, несбывшимся, слова намывали песчаные сфинксы укора, дамбы, за которыми ему не дано было уплыть.
Но она приехала, и он стал прежним. Они вместе выпивали, как когда-то. Она ухаживала за ним, как за своим мужчиной, она не забыла, что он любит и как ест, она все помнила, и роль эта была ей не отвратительна.
Он говорил ей все – все, что хотел, все, что накопилось в нем за все дни молчания. Она несколько раз плакала, он не успокаивал ее. Это не были слезы обиды – два потока слились в одну реку, и их несло, они ломали преграды, возведенные не силами природы, а собственными усилиями, чтобы забыть, извести и вытравить из себя все прежнее, что саднит и ранит.
Время относительно только у нобелевских лауреатов, а у простых смертных оно абсолютно.
Оно проходит, и стрелка, добежавшая до отметки «пять», остановила ту ночь, связавшую их на короткий промежуток, – всего одна ночь с развязанными руками и устами.
Он вырвал из нее все слова, которые она отказывалась ему говорить два года. Эти слова он вырвал из нее, как когда-то пуговицы с платья, которое ему показалось неприличным. Он тогда порвал это платье и сейчас вспоминал об этом со стыдом: ну зачем? Что он желал тогда доказать? Научить? Чему он мог научить и кому это было надо?
Многое он вспомнил в это утро, возвращаясь домой, – сколько злого и несправедливого он сотворил с ней. Он знал: он неявно искал повод доказать себе, что они не пара, пытался убедить себя, что она ему не подходит. Он понимал свою низость и подлость, но сделать с собой ничего не мог. Решал свои проблемы за счет близкого человека и закрывал глаза на причину, а доставалось ей – ни за что ни про что.
Он записал слова на жестком диске своего сердца, чтобы потом, в минуту крайнего отчаяния, предъявлять себе, как спасательный жилет на корме своего тонущего корабля. Пока она ехала домой, он звонил ей, они говорили, смеялись, плакали, но утро неумолимо стирало кино, в котором они сыграли свои лучшие роли.
Глава 2
Утро возвращает все вспять
С.С. вернулся домой усталый и раздавленный. Уже в машине он понял, что кино закончилось, он еще сумеет какое-то время крутить его на медленной скорости, но новых серий или даже эпизодов уже не будет, не будет и закадрового текста, слов, которые она не скажет, – просто ничего больше не будет, ничего…
Он долго стоял под душем, смывая напряжение прошлой ночи. Душ сделал все, чтобы вода своей энергией поглотила его боль хотя бы на время.
Он лег спать и проснулся глубоким вечером, когда непонятно, то ли день, то ли ночь.
Он лежал спокойно, без привычных блужданий по страницам книги, которую читал без Маши уже почти три года.
Он без нее стал другим – старым, потрепанным мужиком, сидящим дома в одних трусах. Он редко выходил из дома. Водитель быстро почувствовал, кто в доме хозяин, и перестал задавать с вечера привычный за десять лет вопрос: «Куда завтра, шеф?» А шеф не знал, куда завтра и куда послезавтра не знал, не хотел знать. Спал и ел, иногда выпивал один дома, просто так, как бобыль. Жена первое время смотрела на него удивленно – она не привыкла за много лет видеть его дома и даже иногда, когда его морда надоедала ей до смерти, говорила в сердцах: «Хоть бы ты сходил куда со своей бражкой!» – имея в виду его компанию почтенных дружков-мудаков, хватающих последние плоды на засыхающих деревьях, которые они посадили давно. Дома они тоже построили давно, и дети их давно уже выросли. Он смотрел на нее удивленно: когда его неделями не бывало дома и он летал в другом измерении, она говорила: «Когда же ты уймешься? Береги себя! Ты нам нужен!» И вот он здесь, послушный, как мягкая игрушка-мишка на диване, а так тоже плохо. Всем плохо. Кому же хорошо?
В период острой фазы раздрая он оказался за столом в бане с уважаемыми людьми, он был в состоянии, когда молчать невыносимо. Он и поехал туда, чтобы среди людей отвлечь себя от нестерпимой боли. Тайный мотив все-таки был – туда ходили два мужика, у которых были романы с девушками: не интрижки, а настоящие романы из разряда «последняя любовь». Он хотел косвенно получить совет – типа как дела, какие перспективы?
Оказалось, что отмечают день рождения запутавшегося в сетях внебрачной любви фигуранта, который в первом тосте встал и с гордостью и удовольствием объявил:
– Я ушел от жены, живу со своей девушкой, она беременна, пожелайте мне удачи. – И сел под взрыв эмоций.
Часть тех, кто никогда не уйдет, почувствовали себя оплеванными. Кто сам признается, что кишка тонка и очко не железное? Только двое, включая С.С., аплодировали и завидовали решимости и воле. Он нашел в себе смелость и слова для бывшей жены, избежал фальшивых суицидов и укора в глазах детей, он решил: это его жизнь, и другой не будет, и шанса полюбить больше не будет.
Вторую жизнь ему подарило небо, и он взял, не отвернулся, не отбросил руку судьбы – поцеловал и пошел своей дорогой…
С.С. остро почувствовал, что он не потянет, не сможет. Он встал с пятнами на лице и сказал:
– Всегда есть те, кто сам выбирает. Это не вопрос денег или условий – это характер. Человек выбрал судьбу, я – нет, я горжусь и завидую.
Все захлопали – те, кто сможет, и те, кто никогда даже об этом не подумает, просто выпили – ведь в бане это первое дело.
После этого дня и началось его затворничество и тихий сон поверженного льва, выпавшего из прайда и уступившего свою самку новому вожаку. «Все правильно, – утешал он себя. – Природа сильнее человека».
Самое большое разочарование он испытал, когда рухнул миф об особости и отдельности его с Машей случая. Когда ему говорили: «Ты мудак», – он смеялся: «Ну ладно, это у вас так, а у нас особый случай, у вас нет таланта любить, вам не повезло». А когда у него закончилось так же, как у дяди Пети с тетей Зиной (мордобоем и словами, после которых точка невозврата), он все про себя понял: «Ты не орел, не герой, и место твое на продавленном диване с кроссвордом и чаем с липовым медом».
Еще год его звали на новые игры, он попытался пару раз и перестал – надоело. Но товарищи решили его спасти.
Они звали его в свои недетские игры, предлагали испробованных и брошенных девушек, спаивали его, чтобы он сдвинулся с мертвой точки, которая стала точкой замерзания.
Он иногда, поддавшись их напору, гарцевал с ними, но чужими девушками брезговал. Прошлое щитом стояло между ним и остальными, они говорили ему: «Да плюнь ты, она никто, скажи спасибо, что эта жаба отскочила, это уже не твоя головная боль, пусть ее новый хорек про нее думает, мы тебе таких вагон подгоним, только мигни».
Он пробовал, но не мог, не получалось. Он не отвечал им, просто глупо улыбался – ну как объяснить тем, кто не знает, что ты на шестом десятке каждый день ждешь звонка от человека, который уже давно не твой, а ты ждешь, чтобы просто услышать чуть хриплый, до боли родной голос, который скажет просто: «Привет».
