Позади я услышал приближавшийся с другого конца платформы топот. Кто-то пробежал мимо меня и врезался плечом в спину мужчины. Снова кто-то закричал. Я ничего не сделал.
Вскоре станцию заполонили полицейские. Я обливался потом. А потом я увидел Гилада, он стоял один. Ждал того же поезда. Смотрел, как я к нему приближаюсь. Я остановился перед ним.
— Ты это видел?
— Да, — прошептал он.
— Идем, — велел я.
Мы дошли до Люксембургского сада и сели на скамейку под деревьями. Вокруг ни души, только очень холодно. Меня тошнило. Я позвонил в школу и объяснил, что случилось, что меня не будет, что мне потребуется замена, что со мной Гилад, что он пропустит занятия, что метро какое-то время не будет работать.
Я не знал, что делать дальше, поэтому мы сидели вдвоем в холодном парке и молчали. Я всё представлял этого мужчину с его серым шарфом, изящными очками и безупречной одеждой. Хотя я не видел его ногтей, я думал и про них. Уверен, они были с аккуратным маникюром.
— Çа fait longtemps que vous attendez?
— Çа fait longtemps que vous attendez?
— Çа fait longtemps que vous attendez?
— Le voila.
Интересно, разбились его очки или нет? Я снова и снова видел его смерть. Слышал звук сбиваемого поездом тела. Такой звук бывает, когда на бетонный пол падает тяжелый вещевой мешок.
Несколько раз звонил мой телефон, но я не отвечал. Им нужны были мои планы уроков.
В конце концов я встал. Гилад посмотрел на меня с тем же выражением, что и на платформе. Словно спрашивая: что будет теперь?
— Можем пойти в кафе, которое мне нравится.
Мы заняли столик на антресолях и заказали кофе со сливками.
Когда его принесли, мы стали греть ладони о теплые чашки.
— Ты видел? — спросил я опять.
— Да.
— То есть ты видел, как это случилось?
— Да.
— С тобой все в порядке?
— Да. Знаете, мне уже доводилось видеть неприятные вещи. Насилие… Не знаю… Дело в том, что сначала я увидел вас. — Он играл ложечкой, медленно поворачивая ее в кофе. — Увидел, что вы там стоите. Узнал вас и думал, может, подойти, поздороваться. А потом заметил бездомного, который кружил вокруг вас. И вдруг он развернулся и бросился, и с моего места мне показалось, что он хочет толкнуть вас. То есть это могли быть вы… под поездом.
Я кивнул.
— Вообще-то я и подумал, что это вы, понимаете? В смысле, когда тот мужчина двинулся вперед, я увидел вас, а не его. То есть я увидел, что это вас сбивает поезд.
Этот паренек с бритой головой и синими глазами. Он кусал ногти и переводил взгляд с меня на свой кофе и обратно. Ждал, что я что-то ему скажу. Но я не знал, что сказать. Я не предполагал, насколько близко мы стояли.
— Это правда ужасно, мистер Силвер. Но я рад, что это не вы.
Я ему улыбнулся.
— Хотел бы я сказать тебе что-нибудь значительное, дать какое-то объяснение, но ничего на ум не приходит.
— А сказать и нечего.
— Ты так думаешь? — спросил я, глядя на свои руки и снова и снова слыша этот звук.
Çа fait longtemps que vous attendez?
— Да. Я так не думаю. Я совсем так не думаю. Я думаю, все есть как есть. Я согласен с Сартром.
— Бога нет?
— Бога нет.
— Не очень весело.
— А что, вы верите в Бога, мистер Силвер?
— Не знаю.
Этот мужчина в своем красивом пальто, раздавленный поездом.
— Нет, — покачал головой я. — Я с тобой. С тобой и с Сартром.
— Мне нравятся ваши занятия, мистер Силвер. Понимаете, мне кажется, за месяц я узнал больше, чем за все предыдущие годы.
— Спасибо на добром слове, Гилад. Спасибо. Ты мало говоришь. Трудно судить.
— Да, но мне нравится. Мне кажется, ваши занятия каким-то образом помогли мне сегодня увидеть некий смысл. Я почему-то лучше осознаю. Если вы понимаете, о чем я.
— Правда? Нет, не понимаю. Не понимаю. Я этого не понимаю.
— Мне кажется, я перестал думать, что в мире должен быть какой-то смысл. Это спасает от разочарований. Когда постоянно ищешь логическое объяснение и всякое такое, понимаете? То есть я давно не верю в Бога, но все равно до этого года всегда верил, что есть что-то, не знаю, система, какое-то вселенское равновесие или что-то в этом роде. Ну, то есть если я, например, отдал какое-то количество, я и получу какое-то количество. Думаю, я всегда верил, что, наверное, буду вознагражден в конце за то, что вел себя хорошо. Или нет, не совсем так: даже не за то, что вел себя хорошо, просто за… не знаю. Просто за страдание. — Он сам вроде бы смутился от своих последних слов и взмахнул рукой, как бы уничтожая их. — Нет, не знаю.
Я кивнул.
— За страдание?
— Нет, нет, не обращайте внимания.
— Расскажи мне.
— Ну, не знаю… Например, всякие неприятности, которые ты преодолеваешь. Любые проблемы, какие бывают у человека. Думаю, я всегда представлял: если ты их вытерпишь, понимаете… Если владеешь собой, не распускаешься, так, наверное, просто проходишь через это, не превращаясь в полную сволочь. И в конце будешь вознагражден.
— Кем?
— Не знаю… Вселенной?
Я кивнул.
— И больше ты этого чувства не испытываешь?
— Нет. Гораздо больше смысла в том, что ты делаешь, что можешь. Я имею в виду, имеешь, что тебе дано, а уж дальше просто надеешься на лучшее. Идея о том, что ты чего-то заслуживаешь, какую-то награду. Не знаю, это просто… Мне что, десять лет? Ну, скажите же, мистер Силвер.
Гилад мне нравился. Он казался очень одиноким ребенком. Редко улыбался, а когда делал это, то улыбка была циничной и сопровождалась глубокомысленным кивком, обычно в ответ на замечание, которое он считал идиотским.
Сердцебиение у меня унялось, перестала подкатывать тошнота, сменившись слабостью и ознобом. Солнце засветило в переднее окно кафе, и в помещении стало светло. Прищурившись, я отвернулся. Был почти полдень. Мы долго сидели там вдвоем, ничего не говоря.
Я вздохнул. И снова у меня появилось чувство, будто мне нужно что-то ему сказать. Но несмотря на его несчастный вид, мне нечего было ему предложить.
В тот вечер я допоздна оставался в «Ла Палетт», сидя в дальнем углу, у окна. Посетителей было немного, всего несколько пар да компания девушек, которые смеялись и пили шампанское. Я заказывал пиво за пивом седобородому официанту, который всегда называл меня mon vieux[21] и жал руку, когда я уходил. Девушки в конце концов встали и ушли, унеся с собой всякую надежду, если таковая еще оставалась в этом вечере.
Я сидел и ждал какого-то события. И затем — невероятным, чудесным образом — оно случилось. Мой телефон содрогнулся, приняв сообщение от Мари: «Я рядом. Мне зайти?»
Я подождал, делая вид, что принимаю решение. И когда решил, что времени прошло достаточно, ответил, расплатился по счету, попрощался и пошел домой.
Она поднялась по лестнице и вошла в квартиру. Длинные черные волосы. Слишком много косметики. Обтягивающая черная футболка. Короткая бледно-зеленая юбка. С трудом удерживаемое равновесие на высоких каблуках.
— Сядь.
Она выдвинула стул и села, положив свою сумочку на стол.
— Кто-нибудь знает, что ты здесь, Мари? Честно.
— Никто.
Она решительно встретилась со мной взглядом, чуть улыбаясь.
Я кивнул. От нее пахло сигаретами и алкоголем. Чем-то сладким. Губы у нее блестели. Представил, как она стоит на лестничной площадке и подмазывает губы блеском. Я смотрел на нее и молчал.
— Вам не холодно? — Она обхватила себя руками и поежилась. Посмотрела на раскрытое окно. — О, отсюда видно Эйфелеву башню. — Мари встала и подошла к окну.
Я повернулся на стуле. Обратно она возвращалась медленно, разглядывая комнату.
— Мне нравится ваша квартира.
— Так зачем ты пришла?
— А зачем вы ответили, чтобы я пришла?
— Мне было любопытно. Зачем же ты пришла? — повторил я вопрос.
Она нервничала. Прошла к длинной кухонной стойке, прислонилась к ней, стоя ко мне спиной.
Ее присутствие успокоило меня. Внезапно я словно пришел в себя. Обрел способность дышать.
— Тебе это нравится, Мари?
— В смысле? — Она повернулась ко мне лицом.
— Демонстрировать свое тело, как это делаешь ты, позволять мне разглядывать тебя.
— Вам нравится мое тело? — Она улыбнулась. — Да.
— А что именно?
Она смотрела прямо на меня — руки раскинуты, пальцами опирается о столешницу, полная грудь. Меня притягивало ее тело, предлагаемое столь недвусмысленно, все целиком. И хотя я знал, что она играет в обольщение, я придумал ее для себя, создал по своему желанию.
— Я расскажу тебе подробно. Ты не против?
Мари вспрыгнула на стойку, уселась, свесив ноги.
— Да, — улыбнулась она.
Я ждал, вглядываясь в ее лицо, отыскивая хоть какие-то признаки страха. Но там читалась одна решимость.
— Мне нравятся очертания твоей груди, нравится твой зад, то, как ты двигаешься, словно направляешься в самое важное для тебя место. Мне нравятся твои волосы. Нравятся твои губы, такие же полные, как твоя грудь. Вот что мне нравится. Во всяком случае, из того, что я видел.
