— Врач? — спрашивает его Амос Ашкенази.
— Нет, — улыбается человечек. — Я Преподобный Иоахим.
— Тогда вам к начальству, — и Амос Ашкенази указывает на меня.
— Добрый вечер, — говорит Преподобный Иоахим. — Мы с вами сегодня разговаривали по телефону.
— Да, разговаривали.
— Я не отниму много времени. Я уйду через десять минут.
— Да не торопитесь.
— Ну, и где же наш подопечный?
— Вон там, — и я показываю ему Иммануэля Себастьяна, который сидит на диванчике перед телевизором и ковыряется в зубах мизинцем.
— Здравствуйте, — подходит к нему Преподобный Иоахим. — Я — Преподобный Иоахим из Церкви Истинного Распятия. Не помолитесь ли с нами, брат во Христе?
— Не помоюсь, — отвечает Иммануэль Себастьян. — Вы не видите, что я занят?
— Помолитесь, — говорит Преподобный Иоахим, — а не помоетесь. Не желаете ли вы помолиться с нами?
— Я не могу. Я болен.
— А что у вас за болезнь?
— НСВ.
— Да излечит вас Иисус.
— Я не верю в Иисуса.
— Но вы же христианин, не так ли?
— Конечно.
— Так как же вы не верите в Иисуса?
— НСВ.
— Простите?
— Нарушение Способности Верить. Я ни во что не верю.
— Но вы ведь говорите это только потому, что у вас это НСВ?
— Тот факт, что у меня НСВ, означает, что я действительно не верю в Иисуса.
— Но Иисус верит в вас.
— Может быть, у него нет НСВ.
— Я никогда раньше не слышал про НСВ. Простите за такой вопрос, но есть ли такая болезнь на самом деле?
— Посмотрите на меня. Я ни во что не верю.
— Я верю вам, но вы наверняка знаете, что некоторые люди, особенно пациенты психиатрических клиник, иногда симулируют заболевания.
— А Иисус может излечивать симулированные болезни?
— Иисус может излечить все.
— Тогда какая вам разница, настоящая у меня болезнь или нет?
— Нет, — Преподобный Иоахим прокашливается, — я что хочу сказать, эта ваша — НСВ — она на самом деле существует?
— А Иисус на самом деле существует?
— Конечно же!
— Тогда позвольте мне заметить, что НСВ столь же реальна, как и Иисус.
— Хорошо, хорошо. Я имею в виду то, что некоторые люди иногда, как бы это сказать, верят в то, что больны какими-то выдуманными болезнями.
— Это не про меня, — говорит Иммануэль Себастьян. — Я, как бы это сказать, не верю ни во что.
— Я не сомневаюсь, что ваше состояние именно такое. Но вы понимаете, опять-таки, что некоторые люди симулируют болезнь, чтобы не выполнять определенных вещей или обязательств.
— Например?
— Например, чтобы не ходить в церковь.
— Так то симулянты. Я же, в отличие от них, действительно не верю в Иисуса.
— И тот факт, что вы не верите в Иисуса, и означает, что вы больны?
— Совершенно верно.
— Но вы можете всего лишь быть неверующим. И это не означает, что вы душевнобольной.
— Вы шутите, что ли? Иисус принял смерть ради вас. Надо быть сумасшедшим, чтобы в него не верить.
— Истинно так, — отвечает Преподобный Иоахим.
— Из чего следует неизбежное, — улыбается Иммануэль Себастьян, — а именно: я — сумасшедший.
— Но вы производите впечатление абсолютно нормального человека, — настаивает Преподобный Иоахим. — Глядя на вас, я с трудом верю в то, что у вас душевная болезнь.
— Но она у меня есть. Ее диагностировали. Меня поместили в клинику. Меня лечат.
— Ну, — говорит Преподобный Иоахим, — я просто говорю, что в это просто с трудом верится.
— Тогда, может быть, вам просто имеет смысл принять это на веру?
Иммануэль Себастьян никогда не был религиозен. Религиозный у нас Абе Гольдмил: он родился в строгой ортодоксальной семье. Он перестал молиться много лет назад, когда влюбился в Джули Стрэйн и принялся писать стихи, вместо того, чтобы каждый день ходить в Йесхиву [23] изучать Талмуд. Он просидел в своей комнате несколько лет, отказываясь выходить из дому, и писал сонеты, посвящая их Джули Стрэйн. Его родители послушали совета раввина и отправили его к нам. Доктор Химмельблау говорит, что один из симптомов его болезни — неспособность отличать Бога от его персональной богини. Еще она говорит, что одно из проявлений состояния Иммануэля Себастьяна — это садистское желание провоцировать и мучить людей, страдающих от внутреннего конфликта, именно поэтому он изводит Абе Гольдмила. Моя обязанность в этой связи заключается в том, чтобы я наблюдал за их поведением и сообщал о нем доктору Химмельблау в отчете. Ничего не упустить и не добавлять, не комментировать, не редактировать, чтобы она получила как можно больше сведений для того, чтобы решить, какие лекарства им нужно принимать.
Так что я снова сижу на посту сиделки за столом с твердой пластиковой крышкой и пытаюсь восстановить диалог между Иммануэлем Себастьяном и Абе Гольдмилом. Преподобный Иоахим уехал, все уже спят, по окнам все еще барабанит дождь. Я наливаю себе чаю и несу его к себе вместе с домашним печеньем, которое на днях принесла Оделия. У нас есть свои чашки и ложки (для персонала), и тарелки из стекла, и своя кухня с маленьким холодильником. Иногда, чаще всего по пятницам вечером, я ужинаю вместе с пациентами, просто чтобы показать им, что я не пытаюсь быть выше них. Но, как правило, я жду, пока они не улягутся, иду на кухню для персонала и делаю себе чай и что-нибудь пожевать.
Телефон: два коротких звонка. Наверное, дежурный врач.
— В блоке все хорошо?
— Все спокойно.
— Собираетесь домой?
— Не раньше, чем допишу отчет.
— Нам, возможно, понадобится ваша помощь, если вы не против немного задержаться. У нас новый больной-араб в блоке для буйных.
— Опять заключенный?
— Вообще-то там не все террористы.
— Да я знаю.
— Это женщина из Абу Гош.
— А там разве не все говорят на иврите?
— Говорят, но если мы побеседуем с ней на арабском, она сможет дать нам более полную информацию. Это не больше, чем на четверть часа.
— Хорошо.
Она вешает трубку. Её зовут доктор Каган, ей сорок с чем-то лет, она не замужем, симпатичная, вот почему ходят слухи (скорее всего, это просто злая болтовня), что она спит с медицинским представителем фармацевтических предприятий, которую раз в месяц посылают в больницы раздавать рекламные подарки и бесплатные образцы новейших лекарств. Медицинский представитель тоже очень ничего: высокая, худая, здоровые, великолепно ухоженные волосы, безупречная грудь (по всей видимости, искусственно увеличенная), безупречный загар (тоже, по всей видимости, искусственный). Медицинские представители всегда очень сексуальны. Иначе нельзя. Им надо распространять дорогие товары, и мне кажется, что бесплатные ручки и календари — не всегда достаточный аргумент, чтобы врач стал выписывать именно то, что требуется.
Что-то странное происходит. Я думал, все уже спят, но я слышу какой-то шум. Похоже на тяжелое дыхание. Слышно, как кто-то поворачивает дверную ручку. Это входная дверь? Они наконец-то до нас добрались? Вообще-то нападать на больницу смысла нет, но кто их знает. Вчера военные разрушили дом, где жили родители вроде бы члена Движения Исламского Сопротивления, заодно убив какую-то протестующую дуру из Америки, которая хотела своим телом преградить дорогу бульдозерам, так что сегодня все ждут обещанного отмщения. Я не думаю, что наши пациенты настолько важны, чтобы их выбрали в качестве цели, но как насчет сиделок? Да и потом — если их разозлить вконец, они будут убивать все, что будет в пределах ножевой атаки.
Теперь мне кажется, что открывается дверь, но не входная. Шаги. Кто-то, наверное, идет в туалет. Шаги приближаются. На пороге появляется Урия Эйнхорн.
— Ты что, спишь в бейсболке?
— Нет. Не сплю. Я ее только что надел.
— Зачем?
— На всякий случай.
— Протри очки, а то я могу точно сказать, что ты ел на завтрак.
— Я их утром протру.
— Почему ты не спишь?
— Я боюсь.
— Чего боишься?
— Арабов.
— Не говори глупостей. В больнице нет арабов.
— А Ибрахим Ибрахим?
— А что Ибрахим Ибрахим? Он не араб.
— Не араб?
— Нет, конечно. Кто бы взял его сюда, если бы он был арабом? Он такой же добрый еврей, как и все мы.
— Я подумал, Ибрахим — это арабское имя.
— Это прозвище.
— Точно?
— Совершенно точно. Даже если бы у нас были арабы, я уверен, они не стали бы тебя трогать. Они же не все террористы.
— Я знаю.
— Тогда иди спать. Тебе нечего бояться.
— А можно мне молока?
— Ты не видишь, что я пишу отчет?
— Я не могу уснуть.
— Если я тебе дам молока, ты пообещаешь лечь спать?
— Обещаю.
— Хорошо. Иди возьми синюю чашку.
Я встаю и иду на кухню для сотрудников. За мной идет Урия Эйнхорн со своей пластиковой чашкой в руках. Я наливаю ему полчашки, и он тут же выпивает. Он ставит пустую чашку в раковину — в их кухне — и идет за мной на пост сиделки.
