— И все же прежде всего должна быть полная уверенность в том, что день наступит.
— При этом еще важно, какой смысл мы вкладываем в слово «день»! Если вы подразумеваете лишь жалкое существование…
— Об этом нет и речи, — перебил его Нанкху. — Если б это было так, не стоило бы бороться. Именно потому, что значение этого слова значительно шире, мы и боремся.
— И вы утверждаете это, несмотря на Вестхьюзена?
— Несмотря на тысячу Вестхьюзенов, при условии, что мы придерживаемся той самой веры, о которой вы говорили Ди.
Ди встрепенулась:
— Ты имеешь в виду мечты, и волшебные сказки, и бога, и все прочее?
— Да.
— Почему же ты никогда не говорил мне об этом?
— Потому, что это и в самом деле все усложняет.
— Зачем же ты сейчас говоришь?
— А я и не говорил. Это ты у него выпытала. — И Нанкху продолжал, обращаясь к Нкоси: — Спор о целях и средствах удивительно завлекателен до тех пор, пока это всего-навсего опор; посылки могут быть и верными и ошибочными, но выбирать между добром и злом надо всегда честно. Однако стоит перейти от слов к делу, как такой упрощенный подход оказывается негодным. В зависимости от ситуации одно и то же действие может быть и правильным и неправильным, может таить в себе и добро и зло. Главное, чтобы наши суждения были достаточно здравыми, а вера в мечты — достаточно твердой, тогда добро на чаше весов перевесит зло. Ради этого мы и рискуем, с этим связываем наши надежды. Максимум того, что мы можем гарантировать, — это всего лишь надежда на то, что наши действия скорее породят добро, нежели зло. Но далеко не все способны довольствоваться надеждой, и многие поэтому предпочли активным действиям пассивность. Ибо, если человек ничего не делает, он застрахован от риска совершить ошибку или сотворить зло.
— Я не оспариваю ни одно из ваших высказываний, — сказал Нкоси, — вы это знаете, и существо моих возражений, надеюсь, вам понятно.
— Вы хотите сказать, что в холе борьбы против зла вы прибегаете…
— Или вынуждены прибегать…
— Или вынуждены прибегать к методам, которые таят в себе такое же зло, как то, против которого вы боретесь. Вот что я вам скажу: если конечная цель преследует добро, то большего и нельзя требовать. Кроме того, каждый человек делает свой собственный выбор, а здесь, в Южной Африке, выбор стал болезненно простым делом.
— Вы сделали свой выбор, — возразил Нкоси. — И я тоже. Иначе я не приехал бы сюда. Однако этого мало, чтобы решить или хотя бы облегчить решение всех проблем.
— Людям свойственны сомнения, — с некоторой досадой резюмировал Нанкху.
— А это возвращает нас к фантазиям и всему прочему, — добавила Ди.
— И к нашему первоочередному делу, — сказал Нанкху. — После того, что случилось, нам придется пересмотреть все наши планы. Намеченный первоначально маршрут теперь для нас закрыт.
— Об этом мне уже говорил Найду, — отозвался Нкоси.
— Надо решать, что делать дальше. До появления господ из департамента безопасности я полагал, что у нас есть еще немного времени, возможно, целая неделя, чтобы все продумать. Теперь я в этом не уверен. Вполне вероятно, они оцепят этот район и начнут систематические облавы. Выбирайте, где бы вы хотели находиться — в оцепленном районе или за его пределами? Скорее всего, здесь вы будете в безопасности. Однако возможно и другое: какая-то случайность, незначительная оплошность, кто-нибудь проболтается или заговорит, не выдержав пытки, и ваше местонахождение будет обнаружено.
— Я хотел бы уехать, — не раздумывая, сказал Нкоси.
И Ди и доктор удивились быстроте его ответа.
— Но почему? — с изумлением спросила Ди.
Нанкху с любопытством взглянул на сестру, потом на Нхоеи и сказал:
— Пока вы здесь, с нами, у вас равные шансы быть схваченным и остаться на свободе. Если вы выйдете отсюда, вас, скорее всего, схватят — будет, пожалуй, всего лишь двадцать процентов вероятности, что вам удастся ускользнуть от них. Послушайтесь моего совета, друг, оставайтесь у нас.
— Разве у меня есть выбор? — спросил Нкоси.
— В пределах разумного, да.
— Я имею в виду — оставаться здесь или выбираться из вашего квартала.
— Да… Но опять-таки надо решить, что разумнее. Мы не можем позволить вам выйти из дома, заведомо зная, что вас схватят. Это поставило бы под удар и нас и нашу организацию.
— Понимаю… А не могли бы вы переправить меня куда-нибудь?
— Трудно сказать. А куда именно?
После некоторых колебаний Нкоси сказал:
— В африканскую деревню. Примерно в шестидесяти — ста милях отсюда, это скотоводческий район по пути в Свазиленд.
— Вы, кажется, хорошо знаете эти места, — заметил Нанкху.
— Вполне естественно. Половину детства я провел там, половину здесь, недалеко от места, где высадился. Мой дядя — старейшина той деревни.
— Знаю, — оказал Нанкху.
— Знаете? — удивился Нкоси.
— Да, знаю; нам это известно. Скажите, поддерживали вы связь со своим дядей, пока находились на чужбине?
— Нет. Но какое это имеет значение?
Ди не выдержала:
— Бога ради, окажи ему, Давуд.
— Ваш дорогой дядюшка, — произнес Нанкху невыразительным, бесстрастным тоном, — враг нашего движения, я имею в виду не индийцев, а африканское националистическое движение в целом. Власти назначили его старейшиной деревни: он (верный агент правительства. Не пройдет и часа, ка «вы окажетесь в руках полиции, стоит вам только появиться в деревне. Кстати, он значится одним из первых в списке лиц, с которыми мам предстоит разделаться, как только появится возможность.
Нкоси сам удивился, как легко поверил этому. С самого детства Нкоси любил этого дядю. Чуткий, отзывчивый и к тому же мечтатель, дядя был ему ближе и дороже отца, а когда после смерти отца дядя вернулся в деревню, Нкоси открылся новый мир. Дядюшка научил Нкоси видеть, мечтать, чувствовать. И вдруг ему говорят, что человек этот — предатель, а ему в голову не приходит возражать.
Ди Нанкху поставила чашку и подошла совсем близко к Нкоси, следя, однако, за тем, чтобы не коснуться его. Давуд Нанкху отвернулся и стал смотреть в окно.
— Таким образом, деревня отпадает, — небрежно сказал Нкоси. — Он был так добр ко мне, мой любимый дядя.
По-прежнему глядя в окно, Нанкху проговорил:
— Так нам сказали, но это еще ничего не значит, никто из нас не мог проверить его доброту. Вас мы еще не знали.
— А сейчас знаете — и вы и организация. — Он не мог сдержать раздражение.
— Я не вправе говорить от имени организации, — спокойно парировал Нанкху, — да и не возьму на себя смелость утверждать, что знаю вас; но я знаю Ди, а она, по-видимому, знает вас… — Он помедлил, потом добавил более беспечным тоном: — Тем странным и опасным образом, каким женщина может познать мужчину.
Женщина коснулась его робко, осторожно, как бы спрашивая, хорошо ли проявлять свои чувства при других. Прикосновение было едва уловимым, она только провела пальцами по его руке, но он остался безучастным, тогда она быстро отдернула руку и демонстративно отошла от него. Он равнодушно, словно издалека, наблюдал за тем, что происходит вокруг, будто это совсем не касалось его. «Отношения между людьми немыслимы без таких вот мелких проявлений тирании», — решил он и не стал больше об этом думать.
Итак, сказал он себе, дорогой образ, который ты хранил в сердце чуть не полжизни, в течение нескольких минут оказался стертым. Для этого достаточно было двух-трех фраз. А ты мог только ответить, что он был добр к тебе, потому что знаешь, ка «горько оплакивать умершие образы.
Давуд отвернулся от окна и взглянул на часы, стоявшие на столике возле кровати Ди.
— Надо решать. Мне пора к больным.
— Что бы ни случилось, я не хочу быть схваченным в вашем доме.
— Здесь вы в большей безопасности, чем где бы то ни было.
— Знаю, но рисковать не хочу.
— Вы рискуете всюду, здесь — в меньшей степени.
— И это я знаю и все же не хочу.
Нанкху испытующе посмотрел на сестру и сказал с едва уловимой горечью:
— Видно, вы с Сэмми хорошо просили, моя дорогая. Даже слишком хорошо.
— Почти как нищие, — тихо сказала Ди, опустив голову.
И мужчины почувствовали, ка «она съежилась и приуныла. Нанкху сказал:
— Есть вещи, которые мы делаем по убеждению. Стремление выжить не единственная движущая сила — не важно, идет ли речь о многих или об одном человеке.
— Зачем вы говорите мне об этом? — возразил Нкоси.
Нанкху задумался на минуту, потом покачал головой.
— Очевидно, «вам это не относится, зато относится ко мне и ко всем нам. Гонения порой бывают очень жестокими.
«В самом деле, — подумал Нкоси, — я, кажется, забыл о гонениях. И о меньшинствах тоже. Многие из нас забывают».
